Слова с приставкой «НЕ»
Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ
«Власти, я думаю, на самом деле плевать на мои убеждения. Потому что слишком мало вокруг мобильных и думающих. А я как раз такой». Автор «Патологий» и «Санькя», радикальный писатель из Нижнего Новгорода ЗАХАР ПРИЛЕПИН прогулялся с «Огоньком» по московским местам боевой и политической славы
Нижегородский писатель Захар Прилепин стал знаменит в одночасье, после выхода романа «Патологии» (2004) о войне в Чечне. Прилепин служил в ОМОНе, участвовал в боевых действиях в первую, страшную кампанию 1996 года. Второй его роман «Санькя» вышел в 2006-м. Прилепин — финалист премии «Нац бест-2005» и «Букер-2006», лауреат премии Бориса Соколова (2004) и премии газеты «Литературная Россия» (2004). Главный редактор регионального аналитического портала «Агентство политических новостей — Нижний Новгород». Член Нижегородского отделения запрещенной Hационал-большевистской организации. Совершенно неожиданно для всех Прилепин был приглашен на недавнюю встречу молодых российских писателей с замглавы президентской администрации Владиславом Сурковым. После испытания властью и славой «Огонек» решил проветрить писателя.
***
Говорите, свободы нет? В двух шагах от нас — книжный магазин «Москва», там спокойно продается ваша «Санькя» — о том, как группа молодых людей пытается захватить власть в стране. Стоимость — 190 российских рублей.
Свобода не в том, чтобы говорить, что хочешь. Свобода в том, чтобы тебя слышали. Так что наличие моих книг в магазине еще ни о чем не говорит. Есть в стране какой-то слой маленький, маленькая замазка на большом бутерброде — которая пишет и читает такие книги. Но, по большому счету, влияние ее минимально.
Однако вашу книгу нашли при обыске у двух молодых людей, которые взорвали бомбу на Черкизовском рынке. Появились статьи в прессе о том, что между двумя этими вещами — книгой и взрывом — прямая связь.
Я думаю, что там книг помимо моей нашли кучу. Я не буду впадать сейчас в гуманистический пафос и кричать, что, мол, убивают не книги, а люди… Да, книга может в известном смысле стать поводом для действия и даже убить, в переносном смысле. Но тем не менее формат современного общества и колоссальное количество шумовых эффектов минимизируют любое воздействие любой книги на кого угодно. В этом смысле бо’льшее влияние на поведение человека оказывает наше телевидение. А именно то, КАК там показывают, комментируют и интерпретируют события. От этой интонации у человека возникает колоссальный дисбаланс — между тем, что он видит на экране, и тем, что чувствует внутри. Этот дисбаланс на агрессивность общества гораздо больше влияет, чем моя книга. Радикализм порождается вот этим общим цинизмом. Книги фиксируют уже сложившуюся ситуацию в обществе.
***
(Звонок Прилепину. После паузы.) - Вот позвонили телевизионщики. Предлагают выступить в качестве эксперта в передаче о радикальных сексуальных сценах в литературе. А критикам мои эротические сцены как раз не нравятся… Но критике нашей хотя бы можно быть благодарным уже за то, что у нее в главных героях не ходит Гришковец или Геласимов…
Гришковец — не литература?
Гришковец — это ничто. Артист, драматург он прекрасный. А писатель — никакой.
Гришковца позвали на встречу интеллигенции с президентом в Питере, на прошлой неделе. А Владислав Сурков сказал недавно писателю и автору «Огонька» Денису Гуцко: «Подобострастия хватает. Нужна искренность». Есть ощущение, что писателей молодых власть начинает приглашать к сотрудничеству. Опора понадобилась интеллектуальная?
Тут все, наверное, проще. Не думаю, что им не хватает опоры, просто власть — всякая — она во все времена заинтересована в какой-то лояльности разных слоев общества и по мере сил эту лояльность формирует. Это нормальный процесс. Другое дело, что, кроме Суркова, мне кажется, там никто ни черта книг не читает и не понимает, что такое литература.
Зато Сурков, говорят, читал даже Кафку. Разве можно было представить лет 10 назад, что передовой в Кремле человек будет читать Кафку? Прогресс.
Я не стал бы переоценивать. История знает массу образованных тиранов. Я не стал бы, конечно, называть так Суркова, но он жесткий и радикальный человек. С точки зрения эстетической я, конечно, доволен, но в политическом смысле иллюзий строить не надо: это же именно он как-то сказал, что нужно «стричь яблоки и лимоны». Будет вас «стричь» человек, читавший Кафку или не читавший, — уже неважно.
Почему вообще деятели культуры, 40 — 50-летние, так быстро опять «легли» под власть? Ведь они-то уж должны понимать, что такое несвобода… Ведь вроде бы они успели узнать, что такое цензура…
Это поколение писателей попало в странный временной зазор. После 85-го очень много литературы запрещенной вернулось — и на фоне этого произведения 40-летних потерялись. Они прилагали большие усилия, чтобы хоть как-то выделиться, проявиться, соответствовать запросам времени, но… фактически ни черта у них не получилось, их отодвинули Окуджава, Вознесенский, Евтушенко, которые были на обложке «Огонька». Так что 40-летние просто не успели на свой поезд. И от них осталось два-три имени, не больше. А что до их борьбы с советской властью… Дело в том, что у них не было ни особых даров, ни особых пинков от советской власти. И поэтому они ни истово ненавидеть, ни истово любить ее не могут. Так что в том, что они бросились в объятия новой власти, ничего странного нет. Пелевин писал, что писатель — это злобное, завистливое эго. Мы все таковы — и это во многом определяет поведение писателя. Это самая большая божественная подножка на нашем пути: из-за своего эго русская интеллигенция всегда склонна обламываться, распластываться, подкладываться.
Если вам предложат какие-то преференции — тиражи, гонорары — взамен за какие-то обещания, вы готовы поступиться чем-то?
Я уверен, что никакие обещания не заставят меня изменить свое мнение о происходящем. У меня и так есть все, что надо. Вы заставляете меня произнести пошлую фразу — но вы спросили, и я отвечаю. Что называется, меня не купят.
***
Основная общая черта у наших радикалов какая?
Несогласные. Несмирившиеся. Несколько слов с «не».
Если бы существовали нормальные демократические клапаны — доступ на ТВ, возможность высказывать свое несогласие, это бы повлияло на степень радикализма?
Думаю, 99 процентов взрывчатого вещества в обществе было бы таким способом заблокировано. Это же очень важно сказать вслух: я не согласен, но меня услышали — это чертовски важная вещь для человека.
В Перми вот СПС занял 2-е место на выборах. Кто скажет, что либералов не пускают во власть?
Я думаю, ближе к выборам «Яблоку» и СПС разрешат побеждать, дадут даже войти в Думу… Они же дистанцируются от радикальной оппозиции. И они не лукавят… То, чего они хотят, — это просто встроить свой бизнес, в том числе и политический, в существующую систему.
У вашей героини «Санькя», девушки Яны, которая бросает яйца в политиков, есть прототип?
Ну, немножко это списано с Леночки… Если вы зайдете на сайт национал-большевиков, вы увидите раздел «Наши боевые подруги». Найдите там самую красивую девушку — это она и есть. Тонкая, изящная, великолепная Лена.
А что за девушки в НБП?
Очень разные. Есть даже две девушки из семей высокопоставленных отцов в силовых структурах.
Почему?
Не знаю. По-видимому, причина в конфликте с родителями. Я из простой семьи, у меня никогда не было такого вот отторжения, раздоров с родителями.
***
Мне кажется, что молодежный радикализм — у нас и на Западе — имеет одно общее происхождение: это протест против мира, где все посчитано. Единственный способ отличаться — не играть по правилам этого мира. Радикализм — это форма протеста против системы купли-продажи, против лживой искусственности нового мира. Бесят эти фальшивые улыбки.
Да, бесят. Это те основания, которые движут и европейскими радикалами. Но в России еще добавляется то социальное унижение, которое люди испытали здесь — и при советской власти, и в 90-е годы. У наших радикалов злость копилась дольше, чем у европейских.
А не может быть неагрессивного способа разрешения социальных проблем?
Наверное, может. Но это способ ничего не менять. Это борьба вождей. Они сидят там и валяют дурака.
У вас есть образ будущего?
У меня есть идеалистическая, наивная вера в коллективный разум народа. Это единственное, на что мы можем сегодня опереться. Потому что никакие радикалы не могут ничего изменить в стране, где самосознание нации построено на принципах самоуничтожения. Этому может противостоять только коллективный дух. Недаром власть сегодня активно использует патриотическую риторику — власть вынуждена ведь жить в соответствии с запросами общества. И этот патриотический дух нации начинает влиять на власть, вести ее.
Но ведь этот патриотизм совершенно заказной, фальшивый. Условно говоря, патриотизм — это такой непрерывный концерт Надежды Бабкиной.
Этот концерт продолжается до тех пор, пока им управляет только власть. Потом люди начинают в это верить, и процесс становится необратимым. Начинается рождение некой мощной, коллективной энергии, идущей снизу.
Вы чувствуете ее?
Ощущения этого и веры в это — напополам. Я и чувствую, и верю, и призываю ее. Этот гул иногда слышен, иногда — нет, но раз власть начала этот концерт, она вынуждена поддавать и поддавать, изобретать все новые и новые номера, кульбиты. Смотрите, мы еще и вот так можем, и так… И заиграется.
***
Я вот заходил через эти ворота… (Показывает на Боровицкие ворота Кремля.)
Когда с Сурковым встречались?
Да. А на другой встрече писателей, в ЦДЛ с Медведевым, кстати, была Донцова. Еще одно доказательство того, что в Кремле совершенно не видят разницы между литературой и мусором.
Говорят, что Донцова была единственная из всех литераторов на этой встрече, кто не просила денег и защиты у государства…
Да, попался один обеспеченный и довольный жизнью человек.
Это потрясающий парадокс. Только производя мусор, писатель становится независим материально.
И ведет себя достойно. Этого всегда не хватало нашим патриотам. Русский писатель на встречу с властью приходит до сих пор напуганный, внутренне удивленный, что позвали. На фуршете к столу подходят, стесняясь… берут бутерброды… Двумя пальчиками. Опыт моей работы с богатыми людьми говорит о том, что вот это чувство внутреннего достоинства приобретается, вырабатывается только жизненным успехом. Я занимался выборной кампанией человека, у которого 20 магазинов. Он объяснял нам, что нужно сделать: «Всем все понятно?» — «Понятно». — «Тогда идите и выберите меня!» Цезаристская такая фраза, он произнес ее с таким достоинством. Человек, не обладающий таким количеством бабла, не может себе этого позволить.
Порядочные люди попадались?
Адекватные. В том смысле, что знают, что происходит со страной. Вся их внутренняя риторика, кстати, вполне патриотическая. Нас заколебало. Со мной все в порядке — а со страной надо что-то делать.
У вас агентство в Нижнем Новгороде. Вы испытываете давление местной власти?
Нет… Я тайны не открою — я иногда работаю с самой властью, с ее структурами. И по большому счету им наплевать на меня и мои политические убеждения. Они понимают или не понимают меня, но знают, что в России дефицит людей мобильных, быстро реагирующих. А я вот как раз такой. Я делаю какую-то работу, а давление… Что такое давление? Когда меня забирали в милицию и орали там на меня? Шугали? Или пытались вербовать? Так я этого не боюсь, во-первых. А во-вторых, что в этом такого?
Милиция вас часто останавливает на улице?
У меня с милицией нет проблем. У меня есть удостоверение участника боевых действий, и они, как правило, сразу меня отпускают… Если я на машине нарушаю чего-то, я гаишникам показываю документ и говорю, что еду в роддом…
Это же надо убедительно сыграть. Какие глаза должны быть у отца, который ждет ребенка?
Какие могут быть глаза у отца, который едет на красный свет со скоростью 100 км в час?
Если премию литературную вам, национал-большевику, будут вручать в Кремле, пойдете получать?
Конечно, пойду. У меня трое детей, они любят подарки и часто хотят есть. А потом вот буду давать интервью — за что я не люблю власть…
«Огонек», №50, 2007