Литкружок в Ново-Огареве

Кони клянчила пирожки и отвлекала писателей от президента

Встреча Владимира Путина с молодыми писателями в Ново-Огареве вызвала бурное обсуждение — еще бы, ведь каждый участник литературного застолья в Ново-Огареве услышал и понял президента по-своему. Можно сказать, рассказывающие о встрече прозаики Денис Гуцко, Илья Кочергин, Захар Прилепин и Павел Санаев нарисовали свой портрет на фоне президента страны



Илья КОЧЕРГИН: В прессе писали — пришли 15 небритых людей в старых свитерах. Наверное, действительно это как-то… Но мне кажется, это должно быть интересно просто потому, что согнать 15 людей, занимающихся творчеством, послушать — даже я бы не отказался.

Захар ПРИЛЕПИН: Президент был демократичен, прост и спокоен, и это все постепенно почувствовали. Драматург Анастасия Чеховская несколько раз перебивала президента, подыскивая ему более удачные слова, когда он на малое мгновение замолкал в поисках более верной формулировки, и Путин не обижался на свою спонтанную помощницу.

Спустя несколько минут я с ужасом увидел, что Анастасия — мне так показалось — гладит президента по ноге. Нет, саму ее руку из-за стола я не видел, но точно определил по движениям плеча Анастасии, что рука эта делает нежные, гладящие движения. Ситуация усугубилась и тем еще обстоятельством, что президент мельком ласково посмотрел на руку драматурга, не прекращая, впрочем, свою речь.

Но потом мелькнули из-под стола черные мохнатые уши, и я с облегчением догадался, что это незаметно подошла собака и положила голову ровно между ногой президента и ногой драматурга. Собачью голову гладила Анастасия.

— Ой, — весело сказала критик Валерия Пустовая, тоже заметив собачку и немного испугавшись, хотя, возможно, только для вида.

— Не бойтесь, она не сильно укусит, — пошутил президент.

Павел САНАЕВ: Про себя я это назвал «лекцией для двоечников», потому что действительно было ощущение, что пришли двоечники — все мы, 15 человек, с какими-то вопросами, будучи не очень осведомленными в тонкостях и перипетиях внутренней и внешней политики.

Илья КОЧЕРГИН: Например, зашел разговор о некоммерческих организациях…

Павел САНАЕВ: Неправительственных. Президент сказал, что это — ну, я точно не буду говорить его слова, потому что не помню. Что вот зачастую они пользуются западными грантами, которые представляют собой деньги разведок иностранных, значит, это типа какие-то рассадники шпионов. И, глядя в глаза писателям, пусть им даже 25 лет, но там были и постарше, он взялся пересказывать — помните эту чудесную историю с камнем подкладным, британским?

Илья КОЧЕРГИН: Президент говорил, что незадачливые разведчики были настолько непрофессиональны, что, вместо того чтобы выполнить простейшее нажатие кнопки, один, последний, просто вообще взял этот камень — огромный причем — и давай за пазуху пихать. Президент показывал руками камень — там с три моих головы. Разведчик начал пихать за пазуху, и на этом-то его и взяли. Просто мне кажется, представлять себе шпиона, который пихает камень за пазуху, — мне лично было странно…

Павел САНАЕВ: Нет, на самом деле там была одна деталь — камень этот сломался. Не такой уж он идиот был разведчик, что не знал, какую кнопку нажать. Устройство сломалось, и они его оттуда стали уносить.

Денис ГУЦКО: Все же суть встречи состояла не в том, что нам рассказали о британских шпионах. Что меня удивило: мы очень скоро — слишком скоро — добрались до госзаказа в литературе. Первым это слово произнес президент — но с подачи самих же писателей. Ну а как еще первому лицу государства реагировать на слова «пора государству обернуться к литературе лицом»? Вот именно государству — именно к литературе? Как помочь-то? Законодательно обязать издателя платить нам высокие гонорары? Ведь о гонорарах тоже говорилось!

Чехов и Булгаков могли работать врачами и писать. Лермонтов мог писать, будучи офицером. Так же начинал и Лев Толстой. Давайте ближе — Васильев писал, будучи испытателем танков. Солженицын мог писать в ГУЛАГе! А нам, не врачам, не военным и не заключенным, что мешает? Странно как-то все и некрасиво: в советские времена государство вербовало писателей, сегодня писатели вербуют государство. Вот бы оно не повелось!

Захар ПРИЛЕПИН: Догадавшись, что пришло время более серьезных бесед, Денис Гуцко спросил президента о национальной идее. В частности, Денис предложил вообще не искать эту идею, чтобы себя не ограничивать, а жить так, свободно, не заморачиваясь, чтобы потом не пришлось отвечать за ложные цели.

— Вы знаете, я действительно много думал на эту тему, — ответил президент, — и ничего хорошего пока не придумал.

Тем не менее свое видение национальной идеи президент озвучил:

— Главная задача — быть конкурентоспособными. И в науке, и в экономике, и в культуре.

Денис ГУЦКО: Я твердо уверен в том, что на подобные встречи нужно идти не в качестве литератора — пусть ты семижды гений и даже немножко пророк — а в качестве гражданина (если ты таковым себя ощущаешь, конечно).

— Владимир Владимирович, позвольте все-таки поговорить с вами не о литературе, — сказал я. — Мне хотелось бы узнать ваше мнение по вопросу, на который у меня самого нет ответа. Можно ли управлять Россией без государственной идеологии? Может ли Россия существовать вне того или иного идеологического поля? Или мы, русские, когда собираемся больше трех, никак без идеологии не можем? Страна переживает очень интересный этап: на всех уровнях, от государственного до чатов в интернете, ведется поиск национальной идеи. В чем она может быть, по-вашему, эта самая национальная идея?

— Я мог бы забить вам эту шайбу обратно, — сказал президент, сделав рукой жест, будто и впрямь перебросил мне некий предмет, летевший над столом. — Я действительно часто об этом думаю. И у меня тоже нет окончательного ответа. Но в чем я твердо убежден: Россия должна становиться конкурентоспособной по всем направлениям. Национальная идея, если ее родит само общество, сплотит страну и повысит нашу конкурентоспособность. Понимаете, ведь не все книги пишут. Кто-то и сапоги тачает. Людям нужны четкие ориентиры в жизни, которые могут быть выражены ясными и понятными лозунгами.

Он оживился, как мне показалось.

— Сам для себя я называю это «русский мир». В основе его в многонациональной Российской империи всегда лежало православие, которому национальность как таковая не важна. Православие объединяло страну на вненациональном уровне. Но, например, в Казани мне говорят, что «русский мир» для мусульманского уха звучит не очень…

Президент говорил еще, у меня было много вопросов на эту тему. Единственное, о чем я успел спросить: не делает ли, на его взгляд, национальная идея общество более уязвимым изнутри. Ведь именно наличие национальной идеи в США (американская мечта, аванпост свободы) помогла Бушу втянуть страну в иракскую авантюру. Идеология была использована как рычаг.

— Нет, — ответил президент. — Сама по себе национальная идея не ослабляет страну. Нет. В конце концов все можно повернуть во вред или во благо.

Беседа продолжалась. Герман Садулаев, автор книги «Я — чеченец!», говорил о судьбе Чечни после отставки Алханова.

Илья КОЧЕРГИН: Герман Садулаев говорит: пожалуйста, не надо нам Кадырова, это крах. Естественно, заранее было понятно, что это ни к чему не приведет, но человек сделал то, что считал нужным сделать. Мне кажется, это очень важная штука, когда пришел писатель и сказал то, без чего он не может уйти.

Павел САНАЕВ: Ответ президента был таков, что власть должна быть самодостаточна на месте. То есть нельзя поставить человека из Москвы и сказать ему: вот ты тут руководи, и его на месте будут слушаться. И если так сложилось, что на сегодняшний день это Кадыров, то значит, так складывается.

Захар ПРИЛЕПИН: Я сказал, что существует миф о внутреннем тяготении русских людей к жесткой державной руке, к деспотии и к тирании. Но, сказал я, русские люди помнят и ценят милосердие своих правителей не меньше, чем любые силовые решения.

Посему мне хотелось, попросил я, чтобы Россия по-прежнему оставалась свободной страной, где могут заниматься политикой любые политические силы, правые они или левые, не важно.

И тем более, Владимир Владимирович, необходимо амнистировать всех людей, которые находятся сейчас в российских тюрьмах по политическим мотивам, попросил я.

— Вы думаете, я никого не амнистирую? — спросил президент. — Иногда до позднего вечера читаю материалы по помилованиям и потом, не дочитав, подписываю не глядя.

— А вы вообще как себя воспринимаете: как строгого правителя или как доброго? — спросил я. — Каким бы вы хотели быть зафиксированным в истории?

— Ну зачем сразу «в истории»? Я еще жив.

— Можно оставаться живым, но не находиться во главе государства, правильно? — спросил я.

Не став углубляться в тему продления президентских полномочий, Владимир Путин сказал, что хочется остаться в памяти народной «строгим, но справедливым».

Тут кто-то из молодых писателей попытался встрять со своим вопросом, но я попросил с крайней степенью тактичности, отпущенной мне природой:

— Может быть, Владимир Владимирович еще как-то прокомментирует мои слова?

— Вы знаете, я с представителями вашей организации (Прилепин участвовал в НБП. — «О») никогда не общался, — сказал президент. — Вот с Григорием Алексеевичем Явлинским общался, а с вами нет. Иногда только вижу вас в отдалении, во время всевозможных мероприятий, вы то с цензурными лозунгами стоите, то с нецензурными… И я до сих пор не знаю, что вы хотите. Что вы хотите?

— Мы хотим быть допущенными в поле реальной политики, где по вине и региональных избирательных комиссий, и федерального избиркома умышленно создаются проблемы для любых в той или иной мере оппозиционных организаций, в том числе даже для таких, как СПС, не говоря о более радикальных.

— Нет, это не то все. Что вы конкретно хотите? — подавшись вперед, настаивал президент.

— Владимир Владимирович, на любом заседании самой провинциальной городской думы могут быть подняты десятки вопросов, а вы хотите… чтобы я вот сейчас…

— Нет, давайте не будем касаться частностей, где там что починить надо и так далее. Что вы хотите в целом, что вам нужно? У вас есть реальная возможность донести свои претензии, минуя выборы.

Мне стало понятно, что от ответа мне не уйти, и в течение десяти минут я старательно отвечал на вопросы Президента РФ.

Пока я говорил, президент записывал в свой блокнотик ключевые слова моего выступления. Выслушав меня, он кивнул головой и затем в течение пятнадцати минут доказывал, что союз с Белоруссией невозможен, потому что сам Лукашенко этого не хочет, но хочет лишь зарабатывать за счет России. Что отношения с иными соседями, в том числе с Грузией, — они ровно такие, какие грузинское правительство заслуживает. Что путь, выбранный для стабилизации жизни в Чечне, — единственно возможный.

И наконец, что в области социального обеспечения граждан власть делает все возможное.

— У нас зарплата растет на 11 — 12 процентов в год — таких темпов нет ни в одной стране мира, — сказал он.

— Рост расходов бюджета не может быть выше, чем рост экономики, — пояснил Путин. — А у нас рост расходов опережает рост доходов. Мы и так проводим нелиберальную политику.

Все это он говорил, глядя мне в глаза, и, завершив речь, аккуратно вычеркнул из блокнотика все, что записал, когда говорил я. Я надеюсь, что хотя бы слово «амнистия» осталось невычеркнутым.

Тут, правда, все равно не удержался Денис Гуцко и сказал про опасность национализма и о том, что бритоголовых надо сажать.

Президент в это время ласково смотрел на мою голову, лишенную волос.

— Сажать, а потом амнистировать? — спросил Путин у Гуцко.

— Да зачем? — усмехнулся Гуцко.

Денис ГУЦКО: Да просто я не тебя имел в виду, Захар. Но волосы я все же советовал бы тебе отрастить.

Захар ПРИЛЕПИН: «Вы посовещайтесь с Прилепиным и придите с консолидированной позицией», — ответил президент.

Через пять или, может быть, семь минут после этого Владимир Путин сказал, что ему пора. Вернее, он сказал так: «Как говорили у нас в Питере: «Пора валить!»

Когда мы вышли все на улицу, один из писателей пожал мне руку, но несколько иных литераторов сделали такой вид, словно я пролил чай на брюки президенту.

Денис ГУЦКО: Вопросов — серьезных и важных — было мало. О литературе можно говорить и на других встречах. Мы таки ушли от литературных тем. И это я могу воспринимать как некую писательскую работу. Потому что такая вот профессия: чтобы в ней состояться, нужно, чтобы ты не умещался в свое ремесло, был «больше, чем поэт». Уйдем ли мы от литературного госзаказа — не знаю. Может быть, и нет. Может, и выпросим. Жаль будет казенных денег, которые вбухают в идеологизированную макулатуру, да поломанных писательских судеб, ни с того ни с сего, на ровном вроде бы месте, накликавших на себя беду в лице какого-нибудь литчиновника, распределяющего контракты согласно разнарядке: два романа о борьбе с наркотиками, три — о службе в армии, о здоровом образе жизни — три.

Кто возьмется писать о возрождении автопрома?

Одна надежда — что государство окажется мудрей писателей. Полагаю, самое полезное, что сегодня может сделать для писателей государство, — бросить нас на произвол судьбы. То есть не делать ничего. Позволить самим карабкаться и бороться — жить, черт возьми, как живут миллионы вокруг. Может быть, тогда мы начнем писать то, что будет интересно и нужно этим самым миллионам. А это тираж. А это тот самый вожделенный успех. Но — своими руками. Да почувствуйте же разницу!

И этот затяжной плач о том, что «серьезная литература не может быть сегодня коммерчески успешной»! Ну не может быть сегодня — сможет завтра. То ли читатель изменится, то ли сама литература. Не нужно только суетиться. Нужно спокойно тянуть лямку. Все остальное будет или нет — неизвестно. Но эта неизвестность добавляет адреналина. Без адреналина хорошие книги даже по госзаказу не напишутся.

Огонёк

Купить книги:



Соратники и друзья