Заговор обреченных, или Захар Прилепин как зеркало несостоявшейся русской революции
Захар Прилепин. Санькя. Роман. М., «Ad Marginem», 2006, 368 стр.
Было бы глупо и подло игнорировать политику и социологию в наши дни! На фиг тогда нужен этот писатель?
Из интервью Захара Прилепина «Новой газете».
Владимир Бондаренко в майском номере «Дня литературы» поместил статью «Литература пятой империи как мост в наше время», перепечатанную и в газете «Завтра» (2006, № 21). По мнению московского критика, эпоха господства «либералов» в русской литературе подошла к концу. Скоро окончится и «литературное безвременье», отмеченное именами Евгения Гришковца, Дмитрия Быкова и «молодых пофигистов» вроде Ирины Денежкиной и Александра Гарроса. «Приходит время новой жизни: буднично, без излишнего пафоса <…> новая литература <…> становится на новые имперские рельсы <…> новое поколение умело совмещает авангардность поисков, национальное и религиозное мышление и сталинский державный замах». К творцам этой «новой литературы» Бондаренко относит в первую очередь «нового Максима Горького» — Захара Прилепина — и Сергея Шаргунова, на чью долю «остается роль Владимира Маяковского».
Итак, создатели «литературы пятой империи», они же творцы «новой партийной литературы». Шаргунова мы пока трогать не будем. В его прозе больше самолюбования, больше игры с языком. Другое дело Захар Прилепин. Успех Прилепина лишь отчасти связан с художественными достоинствами его книг. Новый роман Захара Прилепина неплох, но к шедеврам русской прозы его вряд ли кто отнесет. Это искренняя, талантливая, но все-таки еще незрелая проза. К сожалению, видны следы спешки: «В первые дни декабря, когда третий день…» Сюжетные ходы в общем-то предсказуемы: не заглядывая на последние страницы, следуя одной лишь логике развития сюжета, несложно предугадать развязку. Герои выписаны вроде бы недурно, но от романа о лимоновцах, честно говоря, я ждал более колоритных образов. Более или менее запомнился Негатив, но автор слишком быстро упрятал его в латвийскую тюрьму. Наконец, как это ни странно для романа подобного рода, «Саньке» органически не хватает «драйва». Вроде бы есть тут и разгон манифестации, и застенки ФСБ, и погром в «Макдоналдсе», но Прилепину, на мой взгляд, не удалось передать ощущение риска, напряжения. Впрочем, местами Прилепин очень хорош. Например, о телеканалах, «каждый из которых напоминал внезапно разорвавшийся целлофановый пакет с мусором — жжик, и посыпалось прямо на тебя что-то обильное, цветное и несвежее». Но лучше всего вот это: «…прошел дождь — тихий, мягко прошуршавший, веселый и нежный, будто четырехлетний мальчик проехал мимо на велосипеде».
Но произведения подобного рода ценны не метафорами. В интервью «Новой газете» автор «Саньки» признал: «…жизни в них (в его книгах. — С. Б.) настолько (и агрессивно) много, что иному читателю становится просто не до литературы. И думается, есть смысл поставить себе это в заслугу.
Вообще в моем понимании непосредственная, болезненная, злободневная реакция на происходящие события всегда была признаком русской литературы». «О „Саньке“ трудно говорить в чисто литературных категориях, — пишет Александр Гаррос все в той же „Новой газете“, — <…> поди подступись с жантильными мерками belle lettre к роману, швыряющему в тебя выдранные с мясом куски реальности, скалящему зубы революционных деклараций <…> Какая тут, к черту, изящная словесность: штука пусть и не посильнее, но пожестче „Матери“ Горького».
На самом деле «Санькя» так же походит на «Мать», как нацболы (в романе — «эсэсовцы», их партия названа «Союзом созидающих» — СС) на большевиков. «Мать» — роман ходульный, но хорошо скроенный. Идеология у героев Максима Горького, быть может, и примитивна, но логична. Борьба против старого мира, где человек превращен в придаток к машине, где земский начальник заставляет крестьян кланяться собственной лошади, где владелец фабрики дарит возлюбленной ночной горшок из золота, морально оправдана. Идеалы Павла Власова и Пелагеи Ниловны просты и понятны. Марксизм все-таки был сильной, очень привлекательной и, как выяснилось, жизнеспособной идеологией. В изложении наивных героев горьковского романа он не теряет своей убедительности: «…мы враги частной собственности, которая разъединяет людей, вооружает их друг против друга, создает непримиримую вражду интересов, лжет, стараясь скрыть или оправдать эту вражду, и развращает всех ложью, лицемерием и злобой <…> Наши лозунги просты — долой частную собственность, все средства производства — народу, вся власть — народу, труд — обязателен для всех».
Нестерпим омерзительно-жестокий мир начала девяностых в «Красно-коричневом» Александра Проханова, еще одном «революционном» романе: «Вдоль кафельной стены неровной чередой стояли пожилые торговцы. Протягивали банки с консервами, бутылки пива, сухую воблу, пакеты с кашей. Зазывали, умоляли купить, ловили взгляды, жалко улыбались. В их подслеповатых запавших глазах была вина, жалоба, собачье непонимание. Они не могли объяснить ни себе, ни людям, почему так случилось, что они вынуждены в этот поздний час покинуть свои стариковские жилища, оказаться на опасных, неуютных улицах и столь нелепо, непривычно добывать хлеб насущный <…> Москва сжала свои каменные клещи, выдавила их, как косточки из фрукта, выбросила из квартир на улицы, выставила под люминесцентными лампами у заплеванных кафельных стен». После этого вступления, как и после знаменитой первой главы горьковского романа, читатель не обязательно принимает, но хотя бы понимает революционеров (или мятежников). У героев «Красно-коричневого», в отличие от соратников Павла Власова, идеал не в будущем, а в прошлом. Защитники Белого дома в 1993-м преследовали утопичную, но вполне понятную и, с их точки зрения, морально оправданную цель: прекратить передел собственности, вернуть советскую власть, восстановить Советский Союз1.
А вот в чем, собственно, состоит идеология «Союза созидающих», понять сложно. Чего хотят Саша (Санькя) и его друзья-«эсэсовцы»? Каковы их идеалы? Честно говоря, прочтя роман Захара Прилепина, я их так и не понял. «Эсэсовцы» не любят безжалостную и циничную власть? Несомненно. Им неприятен буржуазный мир, общество потребления им кажется пошлым? Да, наверное. Но этого мало. Уже в самом конце романа есть эпизод: Саша бродит по вечернему супермаркету, дивится на изобилие плодов земных на витринах, на зажиточных покупателей, на их шикарные автомобили, припаркованные рядом с магазином: «Бля, откуда у них столько денег? <…> Одна эта машина стоит столько, сколько мать моя не заработает за сто сорок лет. Она что, плохо работает?..» Хорошо, но этого мало. Сам образ матери, равно как и тема несчастных людей, втоптанных в грязь новой, буржуазной Россией, в прилепинском романе едва обозначены. Буржуазию герои не любят, но так до конца и не понятно — за что? «Партию президента», равно как и самого президента, они презирают, обливают его смесью кетчупа с майонезом, но опять-таки — за что?
Борьба с властью представляется Саньке, Яне, Негативу и прочим «эсэсовцам» чем-то не только естественным, но и неизбежным, а путь профессионального революционера — единственно верным. Прочие виды деятельности выглядят по меньшей мере малозначительными, если не сказать бессмысленными, поэтому герой не спешит устроиться на работу: «Гребаная страна, и в ней надо устроиться куда-то. Мести двор, мешать раствор, носить горшки, таскать тюки и вечером смотреть в телевизор, где эти мерзейшие твари кривляются, рассказывая, как они заботятся о тебе». Перспектива наблюдать «мерзейших тварей» после трудового дня Саньку не вдохновила, и на работу он так и не устроился. Зато Санька охотно топчет ногами фуражку милиционера, готовит покушение на латвийского судью, разбивает витрину «Макдоналдса» и даже свершает экспроприацию, попросту говоря — грабит богатенького гражданина. Ради чего же?
Быть может, идеал Саньки и его товарищей в «прекрасном прошлом»? Но, во-первых, Санька, Яна, Позик, Негатив и им подобные очень молоды. Их представления о советском времени достаточно смутны. В этом коренное отличие соратников Саши-Саньки от героев Проханова, людей немолодых, поживших, которые будят в себе память о том, как прекрасна была красная империя. Герои Прилепина выросли уже в новой, буржуазной России. Во-вторых, узнать о прошлом молодым «эсэсовцам» неоткуда. Они живут хоть и на родительские деньги, но стараются обходиться своим умом. Санька почти не встречается с матерью, советов ее, как и положено молодому человеку, не слушает. Особая тема — деревенские дед и бабушка героя. Собственно, только они и называют его «Санькя». В деревне он укрывается от милиции, в деревню бегут «эсэсовцы» от сулящего им верную смерть президентского гнева, в деревне корни всей Санькиной семьи. Но корни эти усыхают: умирает дед, недолго осталось и бабушке, а сам Санька все-таки чужд давным-давно отжившему сельскому миру. На всю деревню несколько старух, один мужик (пьяница, конечно) да непонятно откуда взявшийся ребенок. Санька здесь чужой, он бы, может, и рад вернуться в деревню, но корешков таких в его душе не осталось, что могли бы на деревенской почве прижиться.
У «эсэсовцев» нет прошлого, но у них нет и будущего. «Союз созидающих» назван так словно в насмешку. Ничем хоть сколько-нибудь напоминающим созидательную деятельность «эсэсовцы» не занимаются. У них нет пусть даже самого приблизительного, самого утопического плана на будущее. «Эсэсовцы» живут одним днем. Их стихия — революция: «…сегодня революция и Россия — это равнозначные и равновеликие понятия. Россия немыслима больше вне революции и без революции», — поучает Санька двух конформистов — «либерала» Безлетова и «почвенника» Аркадия Сергеевича. Оба выглядят рядом с Санькой людьми безнадежно пошлыми и подлыми, купленными с потрохами властью буржуазной России.
Для «эсэсовцев», сторонников Костенко (и, видимо, его прототипа — Савенко-Лимонова), революция — цель и смысл жизни, а бунтарь-революционер — единственно достойная форма существования человека. В сущности, это стихийный анархизм, очень радикальный и очень наивный. Но анархизм, тем более столь примитивный и столь последовательный, изначально обречен на поражение. Борьба «эсэсовцев» может окончиться только гибелью. Они должны или предать свою борьбу и пойти в услужение буржуазному государству (такой выбор предлагает Саньке Аркадий Сергеевич) и, таким образом, погибнуть духовно, или же умереть под пытками фээсбэшников, под пулями спецназовцев. Санька и его товарищи выбирают, конечно же, второе.
После того, как Яна облила президента своей кулинарной смесью, ФСБ начинает методично уничтожать всех членов «Союза созидающих». Руководство партии принимает решение — выступить с оружием против буржуазной России. В Москве переворот не удался, но в тридцати областных центрах «эсэсовцы» захватили здания региональных администраций. В родном городе Саньки «эсэсовцы» тоже заняли резиденцию губернатора. И здесь перед ними появился еще один шанс, или, правильнее сказать, еще одно искушение: взять власть в свои руки — издавать декреты, пытаться переманить на свою сторону войска, вести переговоры. Вместо этого «эсэсовцы» готовятся к героической, но бессмысленной обороне: баррикадируются, устраивают огневые точки.
Они не сделали ни одного шага, который предприняли бы революционеры, вознамерившиеся в самом деле захватить власть и сменить в стране общественный строй. Это неудивительно. Взяв власть в свои руки, «эсэсовцы» свершили бы идеологическое самоубийство. Но этот соблазн они выдержали. Для «эсэсовцев» вроде Саньки или Яны бунт — форма существования. Вне его они действительно не могут жить. Их идеал не победа, не новое, справедливое общество, а борьба и героическая смерть. Яна, судя по всему, обречена на мучительную смерть от побоев и пыток. Погибает малолетний Позик, убит Леша Рогов. Судьба остальных предопределена: роман окончился раньше, чем начался штурм здания администрации, но исход боя предрешен.
Теперь позволю себе вернуться к началу статьи и спросить Владимира Бондаренко: какое отношение к «пятой империи» имеет книга об анархистах? Собственно говоря, и горьковская «Мать» была романом отнюдь не «имперским», а скорее антигосударственным. Его канонизация в Советском Союзе произошла уже после того, как роман полностью утратил актуальность. «Мать» превратилась в музейный экспонат. Уж не знаю, какова будет судьба «Саньки», но сегодня это, безусловно, антигосударственный, анархический роман.
А вот общественной значимости «Санькя» действительно не лишен. Даже мрачный Андрей Немзер автора «Саньки» похвалил: «Если победит Прилепин, то награда придет к действительно достойному, пусть мне идеологически не близкому, думающему и рискующему, а не играющему в риск молодому писателю. Такое отнюдь не каждый день случается». Мне представляется, что дело тут отнюдь не в литературе, а в смене, так сказать, интеллектуального климата эпохи. В девяностые почвенники и либералы были антагонистами, а Национал-большевистская партия уже одним названием (и тогдашней идеологией тоже) вызывала у всякого нормального либерала неприязнь, если не брезгливость.
Теперь же все переменилось. В путинскую эпоху нацболы превратились из мало кому известной левонационалистической группы в главного возмутителя спокойствия. Лимоновцы боролись с властью много ярче и успешней «яблочников» или Новодворской. Немудрено, что они завоевали-таки сочувствие все тех же либералов, еще недавно брезгливо пожимавших плечами при упоминании имени Эдуарда Лимонова. В путинскую эпоху либералы и радикалы вновь, как в старые добрые советские времена — западники и почвенники, оказались в общем оппозиционном лагере. Еще несколько лет назад они дичились друг друга, но противостояние власти пусть не сплотило, но изрядно сблизило западников с «красно-коричневыми». Проханов зачастил на «Эхо Москвы», «Новая газета» печатает интервью с Прилепиным, а лимоновцы превратились в подлинных героев борьбы с Путиным и единороссами. Лимоновцам не решаются подражать, но их акции вызывают у комментаторов того же «Эха Москвы» не смех, а уважение. В нацболах (в прилепинских «эсэсовцах») заключен кристаллизованный, очищенный до предела нонконформизм, которого еще со времен Чернышевского придерживалась немалая и, я полагаю, не худшая часть нашей интеллигенции. Нацбол способен совершить такое, о чем нормальный интеллигент-нонконформист, не важно, либерал он или почвенник, только мечтает. Мне кажется, что нацбол, швырнувший в бесстыжего министра или прокурора банку майонеза, вызывает уважение и зависть у наших оппозиционеров. Дух этого нонконформизма и привлекает к «Саньке» столь разных людей, как Александр Гаррос, Андрей Немзер и Владимир Бондаренко.
При этом нацболы, так же как менее радикальные нонконформисты, никогда не смогут захватить и тем более удержать власть. Их удел — вечная оппозиция. Власть была бы им в тягость.
Допустим, что наше государство деспотично, но разве не столь же деспотичны сами радикальные оппозиционеры? Они могут бороться с произволом чиновников, с «басманным правосудием», с «карательной психиатрией». Само наличие врага придает им сил, наполняет их жизнь смыслом. В этом предназначение нонконформистов. Они могут возглавить «оранжевую» или «красно-коричневую» (в зависимости от политической принадлежности нонконформистов) революцию, но никогда не останутся у власти: их административная карьера будет коротка и бесславна, или они сами переродятся в конформистов-государственников вроде того же Безлетова.
Сергей Шаргунов полагает, что революции в нашей стране не будет. Он уточняет: «к сожалению». Я же, как нормальный обыватель, добавляю: «к счастью». К счастью для самих революционеров. Революция принесла бы им гибель, если не физическую, то духовную. Им, как и героям прилепинского романа, суждены либо гибель, либо отступничество, отказ от собственной природы. Я полагаю, что сами лимоновцы догадываются о такой альтернативе, а потому к захвату власти не стремятся. Костюм чиновника им не по размеру, как не по размеру он героям «Саньки».
Екатеринбург.
1 Это не очевидно. (Реплика А. В.).