Две Галины, или Есенин на Соловках
В хорошо простроенном авантюрном романе даже побочные линии способны вырасти в отдельный детектив.
Дневники Галины Кучеренко, то ли искусно вмонтированные Прилепиным в движущееся полотно «Обители», как документальные кадры в игровое кино, то ли замечательно реконструированные, то ли вовсе придуманные автором — обещают сделаться литературной загадкой, будоражащей многие воображения.
Вроде тех, которыми продолжают интриговать Серебряный век и литературные 20-е. Энергия тогдашних взрослых игр оказалась столь долгоиграющей, что в наши дни находятся желающие их доиграть — на особый неуклюжий манер.
Так, в октябре 2013 года в «Литературной России» слегка прошумела дискуссия на тему «Михаил Булгаков — возможный и очень вероятный автор „12 стульев“ и „Золотого телёнка“.
Я подумал тогда: маргинальный жанр «телеги» прорвался в серьёзную прессу, устроив альтернативное гонево, ан нет — всё было солидно, уважительно, с аргументами; общий контекст такой, что да, скорее всего, Булгаков. Сначала я решил, что литературному народу просто надоели «убийство» Есенина и шолоховский «плагиат» — действительно, сколько можно.
Но потом пришла мысль: мы имеем здесь дело с определённым управленческим решением — объединить любимых Ильфа, Петрова и Булгакова под одной обложкой, а культовые для шестидесятников книжки — в некий метатекст.
Со стороны выглядело так: русская интеллигенция собирает все свои культурные коды, хохмы, дребезжащие ключи и пр. шанцевый инструмент в один чемодан.
Дабы и возможно, окончательно нас покинуть. Как толкиеновские эльфы оставляли Среднеземье навсегда.
У Прилепина, конечно, совершенно иная история. А у меня по поводу «дневников Галины Кучеренко» — собственная версия.
Внимательного читателя «Обители», наверное, зацепит постоянное, хотя пунктирное и незримое, присутствие в романе мёртвого на момент 29-го года Сергея Есенина.
Сопоставимое с аналогичным присутствием Льва Троцкого — тоже как бы символически умершего для страны, одним из главных строителей которой он являлся, — 10 февраля 1929 года Троцкий выслан из СССР на Принцевы острова. Оба — и Сергей Александрович, и Лев Давидович — для героев «Обители» стали мощными маяками-излучателями, осветившими их прошлое и во многом определившими будущее.
Подобное, с именем былого вождя в качестве магнита, мистическое притяжение внутри определённой социальной группы мы можем встретить у классиков — в романе Стивенсона «Остров сокровищ» пиратов объединяет мёртвый капитан Флинт, — его именуют, как русские революционеры своих лидеров, «стариком»; делами покойника гордятся и клянутся, его продолжают бояться. Само имя Флинта обеспечивает общую тайну и кровавую круговую поруку. Похожая ситуация в «Бесах» Достоевского — там своего Флинта нет, но символическим магнитом выступает общий эмигрантский бэкграунд, с его «интернационалкой» и нечаевщиной.
…Вовсе не случайно в дневниках Галины Кучеренко мелькает «журналист Устинов». Речь, очевидно, о Георгии Устинове (1882–1932 гг.) — авторе «Правды» с 1917 года и других партийных газет, сочинившем апологетическую брошюру о Троцком. Устинов считался «другом Есенина», хотя писал о нём в таком вот духе: «(…) большевизм не настоящий. Рязанский кулак может спать спокойно. Сын вполне оправдал его доверие»; «самый яркий, самый одарённый поэт переходной эпохи и самый неисправимый психобандит».
Кроме того, Г.Устинов — непосредственный свидетель последних дней и ночей Сергея Есенина в «Англетере», автор странноватого некролога в «Красной газете».
(И, кстати, из области чёрного литературного юмора. После финальной церемонии «Нацбеста»-2012, проходившей, как всегда, в «Астории» — бывшем «Англетере» — мы с писателем Прилепиным, другими литераторами, жёнами, подругами и нацболами захотели продолжения банкета. Казалось бы, чего проще — загрузиться горючим и отправиться в прилепинский гостиничный номер на двух-трёх такси. С пространством оказалось куда легче, чем со временем — белые ночи нас дезориентировали, и оказалось, что после 22-00 в Питере не продают. Мы с Захаром, как самые материально обеспеченные, двинулись за добычей в бар отеля. Бармены, осведомлённые, конечно, что мы с литературного мероприятия, тем не менее, зарядили цену в тысячу рублей за бутылку «Столичной», улыбаясь одновременно нагло, блудливо и конфузливо.
Мы с Захаром реагировали почти синхронно:
— Вот также они, халдеи, наверное, Есенину выкатили, когда он спустился за лекарством… Знаете, чем всё кончилось? Скидку нам предоставили. Правда, небольшую).
…Словом, Георгий Устинов — фигура-мостик между двумя маяками-излучателями.
На Соловках Есенина регулярно вспоминает ленинградский поэт Игорь Афанасьев — лагерный друг и в некоторой степени наставник главного героя романа — Артёма Горяинова. Афанасьев — персонаж, по-есенински зависший между лагерными стратами. Ушёл от «мужиков», не стал своим для блатных (хотя пользуется у них определённым если не авторитетом, то уважением), иронически оценивает «религиозников» и «каэров» (контр-революционеров). По-есенински же способен как к ситуативному предательству (подбрасывает Артёму колоду карт, по-соловецки «святцев»), так и к жертвенности; жизнь его обрывает чекистская пуля в карцере на Секирной горе.
Есениным интересуется и Галина Кучеренко в ходе допроса: «Очень многие, попадающие ко мне в кабинет, придают смысл всему, что там происходит. А часто никакого смысла нет. Часто бывает, что у меня плохое самочувствие, или я опять думаю про Ф.» (Фёдора Эйхманиса — коменданта СЛОНа и любовника Галины).
Диалог, после сближения Галины с Артёмом:
«— Почему ты спрашивала тогда про Есенина? — вдруг вспомнил он тот день, когда Галя его вызвала и напугала.
— Люблю, — просто ответила Галя, — Ещё Уткина, Мариенгофа, Луговского… Тихонова.
— Правда? — переспросил Артём.
— А почему нет? — сказала она с некоторой, едва ощутимой обидой, — А что ещё можно любить?»
На современный вкус, присутствие в одном ряду имажинистов и бряцающего гумилёвскими шпорами Тихонова, конструктивиста (в поздние 20-е) Луговского и вовсе комсомольского Уткина, выглядит странновато. Но для чекистки Галины все они — правофланговые новой, революционной поэзии.
Однако далеко не правоверный, трудный, запутавшийся, мёртвый Есенин — первый.
И, собственно, моя версия относительно «дневников Галины Кучеренко» — Захар Прилепин сочинил их сам, оттолкнувшись от воспоминаний и дневников Галины Бениславской — и сама Кучеренко приобрела общие с есенинской подругой черты — не только стилистические, но и биографические.
Галина Артуровна Бениславская (1897 г., имеются разночтения, в некоторых документах она указывала годом рождения 1898-й — распространённая у интересных девушек всех времён история, — 1926 г.; покончила с собой на могиле Есенина спустя год без малого после самоубийства поэта). Гражданская жена (с 1923 г., со времени возвращения поэта из заграничного турне, до середины 1925 г.), друг и секретарь Есенина, в последние годы полностью вела его литературное хозяйство.
Оценки её роли в жизни Есенина подчас противоположны. Негативные преобладали при жизни обоих (чертополох диковатых гадостей от Николая Клюева в «Бесовской басне о Есенине»). Сестра Сергея — Екатерина высказывалась о Бениславской, скорее, амбивалентно. Друзья и собутыльники Есенина — А.Сахаров, И.Аксельрод, А.Ганин — запустили, по лагерному выражаясь, «парашу» о «сотруднице ГПУ, приставленной следить за Есениным». Сегодня отдельные есениноведы продолжают повторять эту многократно разоблачённую чепуху.
С другой стороны, люди, куда более близкие Есенину в разные периоды, — сестра Александра, Августа Миклашевская, Анатолий Мариенгоф, Матвей Ройзман, Вольф Эрлих, Анна Берзинь, Родион Акульшин, Илья Шнейдер, подруги Есенина и Бениславской — Анна Назарова, Янина Козловская, Софья Виноградская — очень тепло и серьёзно говорили о характере их отношений, удивлялись душевной силе и красоте, спокойствию и самопожертвованию Бениславской.
Процитирую, однако, объективное свидетельство, классика, тематически близкого «Обители»
«Бениславская в жизни Есенина сыграла огромную положительную роль. Год, который они прожили вместе, когда она следила за Есениным, вела его, хранила, более насыщен событиями, чем десятилетия прошлого века в жизни Анны Григорьевны Достоевской.
А то, что Бениславская написала воспоминания и покончила с собой на могиле Есенина, — это возносит её на новые высшие небеса по сравнению с Анной Григорьевной, простой душеприказчицей.
Это роль не только в жизни Есенина, но и в истории литературы. Ни Дункан, ни Миклашевская, ни Толстая не могли бы претендовать на признательность истории».
Варлам Шаламов, из записных книжек, 1970 г.
…Кучеренко и Бениславская — ровесницы, героиня «Обители», быть может, моложе на год-два, в тексте «дневников» есть указание, что гимназию она окончила в 1917 г., как и Бениславская (Галина Артуровна, кстати, с золотой медалью). «Отец мой был студент — пишет в „дневниках“ Кучеренко. — Он разошёлся с матерью, когда мне было шесть лет. Я помню только плохие зубы, щетину, плохой пиджак. Я была готова обожать отца. Где он? Наверное, где-нибудь убили.
Полтора года жила у тётки в Одессе».
Отец Галины Бениславской, студент А.Карьер, француз (Бениславская — полуфранцуженка-полугрузинка), как свидетельствует текст машинописной биографии Бениславской из архива А. Г. Назаровой — «очень пил и когда Г.А. было 5 лет, разошёлся с матерью. Девочку на воспитание к себе взяли тётки со стороны отца. (…) Потом уехала с матерью своей на Кавказ, и после, когда мать заболела — её взяла к себе другая тётка, Н. П. Зубова, сестра её матери».
Отмечу, помимо Кавказа, ещё одну в чём-то соприродную Одессе, окраину империи — Бениславская проводила летние месяцы отрочества в имении мужа тётки Рыкополь — территория современной Латвии.
Обе закончили Преображенскую гимназию в Питере и в том же 17-м году определились с партийностью, естественно, примкнув к большевикам. «Я сразу стала „красной“ — сообщает Кучеренко. Обе в 1919 оказываются на фронтах гражданской и поступают на службу в ВЧК; Кучеренко — стенографисткой в поезд председателя РВС Троцкого, Бениславская — секретарём Особой межведомственной комиссии, которая занималась расследованием случаев спекуляции и связанных с ней должностных преступлений (по современному выражаясь — коррупции). Кучеренко продолжает службу по чекистскому ведомству, в этом качестве попадает в СЛОН, Бениславская же в 1923 г. переходит в газету „Беднота“ секретарём редакции. Но, как уже упомянуто, чекистский след в биографии даёт основания для зловещих фантазий её недоброжелателям. Даром, что была она работником сугубо техническим, а шеф межведомственной комиссии, большевик-силовик Крыленко не имел прямого отношения к деятельности ведомства Дзержинского.
Поезд наркомвоенмора, ставший сквозным образом прилепинского романа, для Кучеренко — ещё и особая революционная семья, символ нового быта и отношений, место, где случилась главная в жизни, растянувшаяся на годы любовь.
Как ни странно, есть этот семейно-троцкистский мотив и в биографии Бениславской — полумифическая история её романа с Львом Седовым, сыном Троцкого. Версия Александры Есениной о том, что причиной самоубийства Галины Артуровны был не только уход Есенина, но и разрыв отношений с Седовым, другими источниками, впрочем, не подтверждается. Но сплетня — по набору персонажей и коллизий — весьма характерна для того времени. И снова странное сближение Есенина с Троцким — даже у скабрёзных, на обывательский взгляд, сюжетов случается шекспировское измерение.
Одна дама примеряет на себя биографию другой:
«Вызывала Шлабуковского, — пишет Кучеренко, — который шёл по делу „Ордена русских фашистов“.
Шлабуковский хорошо знал Есенина, знает всю эту среду. Расспрашивала его целый час о Есенине и Мариенгофе. Он никак не мог понять мой интерес, но осторожно рассказывал, потом даже вдохновенно, расслабился. Подумала вдруг: вот сложилась судьба и я попала на поезд Троцкого, потом сюда, а могла бы остаться в Москве, дружила бы с поэтами, стала бы жить с кем-нибудь из них. Больше потеряла бы или больше приобрела?»
Отмечу, что по делу «Ордена русских фашистов» проходил поэт Ганин, приятель Есенина (свидетель на его венчании с Зинаидой Райх), расстрелянный в 1925 году.
Впрочем, куда интереснее не сравнение биографий Бениславской и Кучеренко, при всей знаковости совпадений, а дневниковых записей. Это исповеди красивых, сильных, влюблённых женщин, для которых Любовь, Поэзия, Революция, слившиеся в общую злую химию, становятся главным переживанием жизни, её реактивным топливом.
(Захар, естественно и намеренно, пропустил через записи Кучеренко ноту ахматовской интимности, читатель невольно превращается в вуайера. Бениславская могла надеяться, что воспоминания о Есенине дойдут до широкого читателя, но дневники публике предназначались вряд ли. Ахматова, после Есенина и наряду с Блоком, — любимый поэт Галины Артуровны).
Сюжет одинаков — неразделённая, точнее — неполная, снисходительная с другой, мужской стороны, любовь. Страсть, перерастающая в комплекс любви-ненависти, — к главному мужчине племени и собственной жизни. Есенин — первый поэт России; Эйхманис — вождь и демиург соловецкого государства в государстве. Желание — сначала соответствовать масштабам и интересам, а потом — чисто женское, «отомстить», вокруг которого закручивается любовная интрига «Обители». Выявление единой стилистической (и, главным образом, интонационной) ткани дневников двух красавиц одной эпохи я оставляю заинтересованному читателю, попутно отметив, что поименование персонажей одной заглавной буквой — характерная примета записей Бениславской, а попадающиеся у Кучеренко выражения вроде «плевать» — часто встречаются у эмоциональной Галины Артуровны.
Любопытно, что даже такой деталью, как отмеченные многими мемуаристами зелёные глаза Бениславской, Прилепин не захотел пожертвовать — и редкий цвет в процессе писательской игры передан возлюбленному Галины Кучеренко — Артёму Гориянову; «глаза твои зелёные, крапчатые».
Прилепин — умелый стилизатор, здесь неотмеченные — пока — особенность и достоинство его прозы. Фейк-мемуар Владислава Ю.Суркова, публиковавшийся в журнале «Коммерсантъ-Власть» имел фундаментом воспоминания Александра Керенского, а «Чёрная обезьяна» во многом сделана на смешении узнаваемых стилей.
Но в чём импульс и смысл его игры, для чего он создал Галине Бениславской литературную сестру-близнеца?
Ответ, надо полагать, в индивидуальной творческой алхимии и своеобразной инвентаризации ценностей.
У Захара была амбициозная задумка — писать для ЖЗЛ биографию Сергея Есенина, не оппонирующую (хотя там есть чему оппонировать), но как бы параллельную известной книге отца и сына Куняевых. Интересной, спорной и сделанной с большой любовью к Есенину. Надо полагать, оставив (может, на время) исполнение, Прилепин не оставил замысла и реализует его контрабандой. Есенин на прилепинских Соловках — не персонаж, но, как и было сказано, символический магнит. А ещё — часть пейзажа, поскольку Соловецкая Русь конца 20-х — это во многом Русь есенинская. Пребывающая во власти стихий, революционная и архаичная, попеременно отвоёвываемая то святыми, то демонами, с искусством, зависшим между почвой и авангардом, и с народной верой — между православием и хлыстовством.
С героически-роковыми красавицами — любящими и жестокими, оживляющими прошлое может, ещё в большей степени, чем вожди и поэты.