Захар Прилепин: «В русских людях еще не до конца истреблены черты защитника»

— Главная ответственность — за детей, семью. Но если думать об этом с утра до вечера, то можно быстро заработать какую-нибудь душевную болезнь. Мысль о том, как будут жить мои дети, на что, чем будут питаться, где учиться спустя пять, десять лет, вводит меня иногда в ступор. Поэтому я бессовестным образом об этом не размышляю и чаще всего чувствую себя глубоко безответственным.

— Ну, как-то выживаем. Книжки, переводы на другие языки, какие-то выступления в других городах, колонки в журналах — набегает потихоньку. Но я бы не рискнул предложить, скажем, своему старшему сыну ту же профессию. Прямо говоря, в современной русской литературе в состоянии обеспечивать себя человек 15–20, не больше. Если говорить о литературе, а не о дамских романах. А пишут тысячи! Это вам не советские времена, когда на одну журнальную публикацию можно было пару месяцев прожить.

— Журналистика — немедленные деньги, быстрые. Книгоиздание же работает в другом режиме. Вот, скажем, есть у меня роман «Санькя». Он вышел в 2006 году, я его писал полтора года. Получил за него смешной гонорар — тысячу долларов. То есть при элементарном пересчете мой труд был оценен менее чем в 100 долларов ежемесячно. Приятного мало, не так ли? Но в следующем году роман перевели на китайский и дали за него премию «Ясная Поляна» — между прочим, с увесистым денежным вознаграждением. С тех пор роман переиздают каждый год и ежегодно переводят на пару языков. Кроме того, трижды уже покупали права на экранизацию этой книги. В итоге набежали приличные суммы. Скоро у меня выходит 10-я книга — все они, так или иначе, работают на меня. Вот и вся арифметика.

— Старшему 13 лет, он прочел все мои книги. Младшей полгода, она еще не умеет читать и даже говорить. Остальным читаем сказки, русскую классическую поэзию, Киплинга, Хармса, только что Житкова прочел им, из современников — Гиваргизова и Аню Старобинец... В общем, сотни книг. Это примерно то же самое, что спросить, что читаем мы с женой? Да что только не читаем, устанешь перечислять.

— Безусловно, могут. Любая революция, новое общество, новая нация — все начинается с текста: с мифа, с философского трактата, с романа.

Сегодня интернет-сообщества быстро реагируют на какие-то публицистические тексты, на новости, вообще на повестку дня. Это большой плюс. Минус — что население интернета мало о чем задумывается всерьез, скачет по верхам. Сплошь и рядом там бродят люди с маргинальным мышлением, которые стремятся высказаться в максимально большем количестве мест, словно бы без конца доказывая себе: «Я есть! Я существую!» Представить себе, что сегодня стали бы предметом серьезного прочтения такие книги, как «Капитал» или «Закат Европы», достаточно сложно. Люди лучше будут разглядывать свою френдленту годами. Они все куда-то торопятся, бояться упустить какие-то новости. А не надо торопиться. Ничего особенного не происходит.

Но в любом случае слова и идеи являются первопричиной всего происходящего. И в этом смысле книга, безусловно, может стать поводом для действия. С другой стороны, современная медиасфера буквально напичкана шумовыми эффектами, и от этого воздействие книги минимизировано. 90 процентов населения вообще никаких книг не читают, надо отдавать себе в этом отчет. Остается надеется на 10 процентов читающих и мыслящих.

— Таких книг очень много.

— Безусловно, много противоречий. Есть Эдуард Лимонов со своими социально-политическими взглядами, которые так или иначе отражены в его публицистических и художественных текстах. Есть Людмила Улицкая со своими романами, выступлениями, перепиской с Ходорковским. Есть Борис Акунин — с текстами и опять же своей перепиской и с Ходорковским и, с другой стороны, с Навальным. Или Максим Кантор — писатель, философ, умница, который дает новую жизнь левой идее в России. Я назвал вам четыре имени, и всякий раз это отличающийся вектор, а в случае Кантора и Акунина или Улицкой и Лимонова — скорее противоположный. Нет частного диагноза, определить можно только общий, который высвобождается в сводах текстов, а не в единичном тексте. Так было во все времена. Чуть отличающимся или радикально отличающимся образом, например, реагировали на начало прошлого века Лев Толстой, Розанов, Горький, Ленин и Плеханов. Нет ничего удивительного, что один текст не может вместить все разнообразие времени.

— Я так не думаю.

— Я не думаю, что что-то существенно изменилось. Потому что люди, которые вышли на Болотную, Манежную и площадь Революции, — это подросшая молодежь, практически без пяти минут взрослые люди. Мозги у них немного вправились, мыслительный аппарат наладил работу. Что до юношества — это оно, свезенное на автобусах, собиралось на пропутинские митинги или, сбегая с них, шлялось по Москве — в общем по большому счету никто из них особенно не парился, что там за революция творится и за кого они, за «белых» или за «красных». Современное юношество лишено глубинного оптимистического романтизма начисто, они твердо уверены, что мир не изменить, и даже не стоит пытаться.

— Объяснить, что значит быть леваком? Это значит быть за социальную справедливость. «Наоборот» — это значит быть социал-дарвинистом, быть за либерализм в самом мерзком его изводе и руководствоваться принципами вроде: «Спасай себя сам!», «Нет квартиры — иди и заработай», «Если ты такой бедный — я тут ни при чем», «Начни с себя» и прочая подобная чепуха.

— Странно было бы, если б я сказал о своих словах: это не так. Это во многом так. Хотя акценты осмысленно поставлены очень жестко.

— Я отношусь к ним как к лозунгам. Людей, непонятно на чем заработавших миллиарды и триллионы, иногда нужно пугать хотя бы лозунгами. А то они слишком уверенно себя чувствуют чаще всего.

— Да. Можно выбить в мраморе.

— Кризис вялотекущий, но в любой момент он может набрать обороты, и этот вопрос снова станет актуальным.

— Обо всех русских ничего нельзя сказать. Тем более о нынешних. Я говорил о русских в мировой истории. Чего я загнул? Русские владеют самой большой частью земного шара и выиграли самую страшную войну в истории человечества. Какие вам еще нужны доказательства?

Другой вопрос — нам не стоило бы забывать, что все, что мы имеем, — от земли, по которой ходим, до Бога, в которого верим, — это все оплачено высокой ценой. В том числе солдатской жизнью. И, так или иначе, платить за имеющееся у нас придется всегда. Если мы хотим и впредь этим владеть. Единственный залог существования народа: немедленная — в случае необходимости! — способность мужчин обнять жену, поцеловать детей и отправиться на призывной пункт.

Мне кажется, в русских людях еще не до конца истреблены эти черты — защитника и радетеля своей земли, когда мужество и жертвенность сливаются в одно, жизненно важное качество.

— Я что-то не помню, чтобы Собчак или Билана называли писателями. Впрочем,

меня ничего не задевает, ради Бога. Я дружу с хорошими людьми. Но да, вы правы, если они пишут — они пишут хорошие книги. С плохими писателями дружить сложнее — плохие писатели, как правило, очень злобные и завистливые существа.

— Ночной телезритель — это и есть дневной посетитель интернета. Ночью в интернете движения меньше, и люди иногда позволяют себе заглянуть в экран ТВ.

— Графика нет, но так как семья большая, пишу часто, много, вдохновения не жду и не ведаю. Это работа. И не самая тяжелая, кстати. Но и не самая легкая. Скоро выйдет сборник маленьких повестей «Восьмерка», а затем такая вещь, которая будет называться «Книгочет. Пособие по новейшей литературе». Это сборник эссе, так или иначе подводящих итоги литературе «нулевых».

Понимаете, есть такие люди, которые называются критики — они не без настойчивости предлагают собственный взгляд на литпроцесс, строят свои иерархии, расставляют писателей по местам — этого на пьедестал, этого под лавку, а этих вот вообще не упоминаем... И нормально, что так — это их работа. Многие из критиков более чем приятные люди, иные — самодовольные глупцы, и они, кстати сказать, особенно активны. Что тоже обычно дело.

Не в том проблема. Проблема, что сами сочинители прозы и поэзии отчего-то не пишут критику. То есть одно за другим появились несколько поколений литераторов, которые друг друга будто бы и не читают. Или, если читают, почти не высказываются на эти темы. Исключения есть, конечно: Быков, Кучерская, Сенчин, но они именно что исключения. В остальном писателей хватает лишь на то, чтобы язвить в ЖЖ по поводу чужого успеха. Итог простой: иерархии в современной литературе сложились при минимальном участии самих литераторов. Не скажу, что иерархии вовсе не отвечают реальному положению дел (скорее отвечают), однако кое-какие уточнения все равно стоит внести.

Тем более что традиционно в русской литературе ситуация была несколько иной. Словесность воспринималась как поле общей работы. Сочинители радели о языке и культуре, о политике и религии, о нации, наконец. Написанная другим книга воспринималась не только как предмет раздраженной зависти в случае ее успеха, но как еще одна монета, брошенная в общую копилку. Или украденная оттуда. Если не критику, то теоретические работы или как минимум эссеистику на литературные темы писали многие и многие классики.

Как много занимались не собой, а другими Горький и Брюсов, Мережковский и Гиппиус, Андрей Белый. Как точен и спокоен в качестве критика Николай Гумилев. Мы уж не говорим про Георгия Адамовича. Даже в наследии Маяковского и Есенина можно найти дельные заметки о литпроцессе — хотя, казалось бы, им-то при их славе и лихорадочной жизни вообще было не до этого. Много вы знаете современных поэтов, которые рецензируют других?

Короче говоря, мне захотелось поделиться своими представлениями о том, что являла собой литература в последнее десятилетие.

— Куда более смутные времена были в начале нулевых, когда в тюрьмах России сидело около 100 нацболов — моих сотоварищей по ныне запрещенной партии. И когда никто, кроме Анны Политковской из числа либеральной интеллигенции, и не думал поднять голос в их защиту. Сегодня внимания к политическим заключенным и вообще к подобным проблемам куда больше. Тем более грешно мне бояться — меня показывают по телевизору каждую неделю. Едва ли кому-то придет в голову посадить меня за решетку за вольнодумство. Впрочем, я прекрасно помню, что, когда я был молод и ходил на митинги, мои обеспеченные знакомцы и маститые писатели говорили мне: ты молодец, Захар, но тебе нечего терять — ты никто, голь — у нас другая жизнь, сердцем мы с тобой, но на митинг, извини, не пойдем. Теперь же, когда я иду на митинги, мне говорят иные мои знакомые: ну, тебе легко, Захар, тебя вся страна знает, а нас кто защитит? В общем, оправдать себя всегда просто, если чего-то не хочется делать.

Никакого особенного прессинга нет, давайте не будем фантазировать и пугать себя. В России минимальный прессинг начинается, когда ты идешь на митинг. Когда иду — я знаю, что меня могут забрать и посадить на 15 суток. Но Боже мой, если нам жалко за свое достоинство и свободу отдать 15 дней — какой тогда вообще с нас спрос? Помните, как у Пушкина «Стадам не нужен дар свободы, /Их должно резать или стричь, /Наследство их из рода в роды /Ярмо с гремушками да бич».

— В баню хожу. Летом-весной немного качаю железо. Алкоголь — по желанию. С диетами не знаком. В общем, я еще не дожил до того времени, чтоб думать о своем здоровье. И в некотором смысле желал бы до него не доживать.

Дина Радбель, "Труд" - № 025, 22 Февраля 2012г.