Родину надо знать в лицо
С чем пришел Захар Прилепин к своему 40-летию
Прилепин — один из самых ярких современных русских писателей, его недавний роман «Обитель» держит первую строчку в рейтинге самых продаваемых книг. А Прилепина-политика, с его радикальными левыми взглядами и подчас эпатажными суждениями о России и мире, кто-то даже прочит в будущие президенты. А кем считает себя он сам? С чем связывает будущее — свое и страны? Накануне своего дня рождения писатель ответил на вопросы «Труда».
— «Сорокалетье — странная пора, когда еще ты молод и не молод», сказал поэт. Это для вас этап, рубеж или вы меряете свою жизнь другими рубежами?
— Иногда стараюсь хоть как-то мерить, но сразу бросаю это занятие. Я примерно в 18 лет почувствовал себя в нынешнем качестве и в другое так и не сумел перейти. У меня те же самые привычки, те же самые политические убеждения, я плюс-минус люблю ту же самую литературу, которую успел прочесть к 18-ти (просто список пополняется), ту же самую музыку (хотя и этот список пополняется), те же самые напитки и… ну и так далее. К тому же с 22 лет я люблю одну и ту же женщину. Не очень понимаю, какие рубежи должны были с тех пор на меня повлиять.
— 35-летний Прилепин и Прилепин 40-летний — это один и тот же человек? Или все-таки два разных? Это к тому, что за последние несколько лет ваша общественная позиция кардинально поменялась. Еще относительно недавно вы подписывали вместе с отпетыми либералами нашумевшее письмо «Путин должен уйти». Сегодня, кажется, вы готовы подписать письмо «Путин должен остаться»…
— У меня одна и та же позиция, разная позиция — у Путина, по крайней мере судя его по делам. От сдачи военных баз в Лурдесе и Камрани Путин, согласитесь, проделал некоторый путь. Вплоть до переговоров о восстановлении этих баз. Пять лет назад российскую власть критиковали и либералы с одной стороны, и радикальные патриоты и леваки с другой — такие как я, например. Сорок раз я, смеясь, пытался объяснить либералам, что когда говорю «Путин должен уйти» — я говорю это по противоположным с ними причинам. Они — потому что пять лет назад считали Путина милитаристом и империалистом, а я — потому что Путин в моем понимании не был ни милитаристом, ни империалистом. Но российские либералы так устроены, что они никого и ничего не слышат кроме себя. По крайней мере, большинство из них. Поэтому часть из них так удивилась моей позиции по Крыму и Донбассу. Но вообще я свои взгляды не скрываю почти 20 лет — любой желающий может посмотреть, что я писал в 1999 году, и сравнить с тем, что я пишу сейчас. Это тексты одного и того же человека. Но если бегло пролистать Википедию и пару верхних ссылок в Яндексе на фамилию «Прилепин», то, конечно, могут возникнуть такие вопросы.
— Несколько лет назад вы были поэтом революции. Писали, что в России должна произойти социальная революция — без нее, мол, кардинальные перемены в стране невозможны. Отчего же вы стали непримиримым противником «революции достоинства» в Украине?
— Нет никакого интернационала революций, как остроумно заметил один человек. С чего мне принимать социальную революцию на Украине — откровенно западническую и русофобскую? Я же на мазохист. Я патриот своей страны и за чужие революции не болею. Я говорил о революции в своей стране, которая управлялась даже не либералами, а социал-дарвинистами самого позорного разлива — ельцинского. Если они вновь окажутся во власти — я буду снова говорить о революции. Наблюдать их во власти у меня нет никакого желания.
Всеобщее безрассудное согласие с начальством и умильное чинопоклонение — не самый правильный образ мысли в стране, где околовластные элиты ежегодно выводят из страны триллионы рублей. Если это не сама власть — то пусть власть придумает, как остановить эти потоки. А если власть о чем-то задумывается в последнее время и начинает связывать будущее свое с Россией, то не мешает помнить вот что: трансформации, что происходят (далеко еще не в полной мере) с нашей властью, — во многом следствие нашей революционности. Не было бы страсти и бешенства Лимонова, «красных» колонок Проханова, маршей нацболов, митингов пенсионеров, книг Кагарлицкого, книг Сергея Шаргунова и статей Германа Садулаева — так бы и сидели доныне при дедушке Ельцине. Любовались бы на кривую ухмылку Алика Коха, «не раскачивали бы лодку» и сосали лапу.
Крыма в составе России тоже естественно не было бы. Потому что присоединение Крыма — это тоже революция. Микро-революция, национальная, имперская, дипломатическая, международная и внутренняя — как раз такая, о которой мы говорили и мечтали. И намечтали себе.
И Донбасс — тоже революция, хоть и не удавшаяся пока в полной мере. И эти революции — мои. А майдан — не моя. Вот и всё.
— Недавно на представлении вашего музыкального альбома вы сказали журналисту нашей газеты: «Я не за мир. За мир — это к Юрию Шевчуку. Я — за другое». Неужели «есть вещи поважнее, чем мир»?
— Конечно, есть. Боль близкого человека, сохранение того, что передали тебе отцы и деды — всё это важнее, чем мир. Или, скажем иначе, это и есть мой мир. Призывать же к миру, когда уже идет конфликт, когда стороны определились и позиции ясны — это, в некоторых случаях, не столько христианское чувство — за которое эти призывы выдаются, — а чистая маниловщина: «Ах, давайте как-то мирно всё разрешим, чтоб вокруг были разноцветные шары и я вам пел песню, а вы держали зажженные зажигалки над головами».
За мой мир — воюют ополченцы, мои друзья и братья. И о том же самом мире писали Пушкин, Гоголь и Достоевский. Я не знаю, как надо читать русскую классику, чтоб этого там не заметить. Может, от начала к концу, или по диагонали — правда, не знаю. О чем они говорили? Помните, у апостола Павла: «Наша брань не против крови и плоти, но против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной». «Брань», понимаете? Война, бой, сражение — потому что мироправители тьмы есть, и духи злобы есть, и мириться с ними — преступление.
— В своих публицистических статьях вы часто ностальгируете по Советскому Союзу, по социализму. Дословно: «Царизм мы не помним. Советы помним. Надо возвращаться к ним». Но как вы себе представляете возврат к социализму и советам, когда общенародная собственность стала частной и принадлежит не государству, а олигархам? Через кровавую национализацию?
— Национализировать крупнейшие предприятия, в том числе имеющие дело с природными ресурсами, принадлежащими всему народу, можно и бескровно, и поэтапно, не надо тут никого пугать кровью. Никто не собирается национализировать малинник у вашего дома, домашних пони, кресла-качалки и отнимать личный автотранспорт в колхоз.
Вообще же многое из мной написанного имеет отчетливый провокационный, или иронический, или саркастический контекст. Я не пишу политических программ, я размышляю и побуждаю размышлять людей.
Возвращение к социализму — это не возвращение в ГУЛАГ, или чем там еще пугают наши либеральные деятели. Это возвращение к государству, которое несет прямую ответственность за своих граждан и способно, к примеру, предоставить летний отдых тридцати миллионам детей — и ничего с них за это не спросить. Или поднимать сверхпроекты, не высчитывая их рентабельность и прочую «окупаемость». Потому что космос — это не стоматологическая лавочка и не точка по продаже айфонов. Космос, куда был обращен Советский Союз, — это, как тогда говорили, «вековечная мечта человечества», выход за пределы. Вот я хочу, чтоб мы, если не выходили, то хотя бы заглядывали за пределы и мыслили широко.
— Вы занимаете пятую строчку в списке самых перспективных политиков России. Поэтому позвольте глобальный вопрос: какие социальные, политические прогнозы вы можете дать на ближайшее будущее? Что ждет Россию, что ждет Украину, как будут развиваться наши взаимоотношения с Европой и миром?
— А у нас политики специализируются на прогнозах? Я на эту пятую строчку себя не назначал, и хлеб у Глобы отнимать не буду, пусть он предсказывает.
Россия — будет. На Украине никаких чудес не случится, они не «прозреют» и не развалятся на части сами по себе. Самый лучший наш вариант — это дождаться, когда обвалится рейтинг Порошенко, а он обвалится, и украинцы будут выбирать себе новую власть. Тогда можно будет поиграть на той поляне еще раз.
— Как-то вы сказали о своем друге, соратнике писателе Сергее Шаргунове, что он главный демократ среди патриотов и главный патриот в среде демократов. А как бы вы определили свое место в нестройной шеренге современных российских писателей? Вы не стали, кстати, изгоем в их среде после прогремевшего письма к товарищу Сталину?
— Не очень понимаю, кто меня может объявить изгоем и каким образом организовать мое изгнание из приличного общества. Какой-нибудь толстый журнал не будет меня публиковать? Ну, есть десять других журналов. Из числа людей, к которым я отношусь с большим уважением, рассердился на меня, если память не изменяет, один Евгений Попов. Ну, то есть, если кто-то из них еще рассердился и считает меня «изгоем», то я просто не заметил. Как говорит Аль Пачино «Мне нет дела до тех, кто меня ненавидит — я слишком занят теми людьми, которые меня любят».
— Один коллега-журналист написал про вас точные, как кажется, слова: «Отрицая общество потребления, Прилепин живет по его законам, использует его возможности на всю катушку». Включая, добавим уже от себя, умение заниматься пиаром и самопиаром в стиле, извините, какого-нибудь Фредерика Бегбедера…
— А вы знаете, как это делает Бегбедер? Если говорить о том, что вы называете «пиаром», «самопиаром» и «антипиаром», то мне его совершенно бесплатно организуют другие люди. Например, вы своим интервью — это же ведь не я вас о нем попросил, а вы меня. Что до того, у кого учиться быть узнаваемым и слышимым, — у меня были отличные учителя: русские футуристы — Маяковский, Каменский, эгофутурист Северянин и особенно русские имажинисты — Есенин, Мариенгоф, Шершеневич. Они все были «леваками», отрицали, как вы это называете, «общество потребления», но Есенин и компания, к примеру, в 1920 году владели двумя книжными магазинами, кинотеатром, несколькими кафе, собственным издательством и так далее. Мне до Есенина еще брести и брести — я не владею ничем. И подавать себя эти ребята умели лучше любого Бегбедера.
У нас нынче парадоксальным образом обвиняют в «пиаре» меня или там Серегу Шаргунова почвенные и подпочвенные персонажи, которые молятся на Есенина. Наверное, они его биографию плохо знают. Сергей Александрович ставил и на «скандал» и на, как сегодня бы сказали, «гламур». Да и не он один. А вы — Бегбедер, Бегбедер.
— Вы признались как-то, что у вас нет ни одной неопубликованной строчки прозы. Стало быть, «все на продажу»? А как же творческая взыскательность? Русские классики, как известно, публиковали далеко не все, что выходило из-под их пера.
— То, что мне не нравится, я не заканчиваю, а удаляю из компьютера. «Русские классики, как известно…» — вы правда уверены, что вам известно? Многие русские классики к моему возрасту — скажем, Чехов или Тургенев — опубликовали гораздо больше, чем я. Вы, кстати, много знаете неопубликованных при жизни рассказов Чехова или романов Гоголя? Или кого там, Виктора Астафьева? Ну вот Лев Николаевич Толстой долго работал над своими романами, а какие-то замыслы — скажем, роман о Петре Первом — оставлял, а рассказ «Дьявол» не публиковал. Но Лев Николаевич Толстой написал 90 томов. Понимаете, девяносто! Мне столько никогда не написать.
Или перечислите мне на память, что не опубликовано у Алексея Николаевича Толстого или Шолохова, а то я запамятовал?..
— Ваш роман «Обитель» уже полтора года держится в лидерах продаж. Читательский интерес к этому вашему произведению огромный. Мы знаем, что режиссер Александр Велединский ознакомился с ним еще на стадии рукописи, он горит желанием снять фильм на его основе. Но известий о запуске фильма нет. За чем задержка?
— Денег нет столько, сколько надо. Бюджет урезали в два раза — кризис же, санкции, — Саша не хочет за такие деньги снимать. И правильно делает.
— Недавно пронеслась весть, что вы вместе с Иваном Охлобыстиным и Михаилом Пореченковым создаете «Русское консервативное телевидение» — сокращенно РАКЕТА. Нет опасений, что ракета может не взлететь, как это часто бывает в последнее время в нашей стране? А если взлетит, то чем ваше консервативное телевидение будет отличаться от государственных каналов?
— Поживем — увидим. У меня много других ракет есть, которые уже летают. С государственными каналами — если отвечать за себя — у меня разница та, что в отличие от их шоуменов, скажем, Владимира Соловьева, я свои убеждения не менял, фигу в кармане не держу и за то, что произношу, отвечаю совестью и всем своим существом. На госканалах слишком много цинизма. Можно что угодно говорить про Пореченкова или Охлобыстина — но вот в их искренности сомневаться не приходится.
— Вы не только писатель, но и публицист, и политик, и общественный деятель, а теперь вот еще и РАКЕТА появилась на горизонте. Когда вы успеваете писать прозу? И как это происходит? Ни дня без строчки — по Юрию Олеше? Или долго не пишете, а потом уединяетесь и пишете несколько месяцев запойно? И над чем, если не секрет, работаете сейчас?
— Я пишу в своей деревне, с мая по сентябрь. Сейчас дописываю книгу «Портреты советских поэтов» для серии ЖЗЛ — о Владимире Луговском, Анатолии Мариенгофе и Борисе Корнилове. Прозу пока не пишу.
— На днях вы сказали, что уезжаете в отпуск. Где и как собрались отдыхать? Хотя отдых ли это, если продолжаете давать интервью…
— Мы сейчас с детьми в Крыму, Крым прекрасен. Посетил тех людей, чьи имена мне дороги: был в мастерской любимого художника (и прекрасного писателя) Константина Коровина, съездил на дачу Юлиана Семенова в Оливе (я очень люблю несколько его романов, да и жизнь его мне кажется замечательно интересной), нашел памятный валун в Ялте, где захоронено сердце поэта Луговского — в годы незалежности с этого валуна оторвали мемориальную табличку и новую не повесили. Лежит там безымянное поэтическое сердце — а Луговской, между прочим, один из крупнейших поэтов прошлого века… Живем мы тут по соседству с дачей Чехова — Антон Павлович на ней очень скромно жил.
Из Крыма поедем на Алтай. Родину надо знать в лицо.