Мужчина не обязан воевать

Но всем желающим Захар Прилепин готов устроить «адский пиар», предоставив место в своём батальоне.

Захар Прилепин (наст. имя Прилепин Евгений Николаевич). Писатель, журналист, телеведущий, актёр, музыкант; известен также своей общественно-политической, гуманитарной и военной деятельностью в России и странах ближнего зарубежья. В настоящее время — ведущий авторской программы «Уроки русского» на телеканале НТВ; шеф-редактор сайта «Свободная пресса» (ТОП-25 российских интернет-медиа по количеству посетителей); постоянный колумнист издания RT (RussiaToday), сайта телеканала РЕН ТВ, журнала «Военный» (главный редактор Станислав Говорухин).

Автор романов «Патологии» (2004), «Санькя» (2006), «Чёрная обезьяна» (2011), «Обитель» (2014), нескольких книг рассказов и публицистики, биографии писателя Леонида Леонова — «Подельник эпохи» (2009), книги «Непохожие поэты: Мариенгоф, Корнилов, Луговской» (2014), исследования «Взвод: офицеры и ополченцы русской литературы» (2015), посвящённой воевавшим литераторам золотого века в России от Державина до Бестужева-Марлинского и Пушкина.

Книги Захара Прилепина переведены на 24 языка. Лауреат практически всех литературных премий России, в том числе Государственной премии РФ, премии «Большая книга», премии «Национальный бестселлер», премии «Супернацбест» (за лучшую прозу десятилетия).

Участник военных действий в Чечне (1996, в составе ОМОНа), в Дагестане (1999, в составе ОМОНа, в должности командира отделения), в Донбассе (2015–2018). Советник главы Донецкой Народной Республики Александра Захарченко (с 2015 года), заместитель командира батальона спецназначения армии ДНР (с 2016 года).

— Захар, ты сейчас советник главы ДНР Александра Захарченко, офицер армии ДНР, у тебя свой батальон. Как воспринимаешь всё, что с тобой происходит: то есть война тебя выбрала или ты сам её выбрал? И согласен ли ты с высказыванием одного из персонажей Платонова в «Котловане»: «Невоевавший мужик — всё равно, что нерожавшая баба»?

— До сих пор мне казалось, что эта фраза принадлежит Горькому: кажется, она звучала в одном из его рассказов. Но в любом случае вы должны обратить внимание, что Горький не воевал никогда, что до Платонова — то он к моменту написания «Котлована» тоже даже не примерял военной формы — только потом пришлось. В этом, собственно, и заключается ответ на вопрос. Мужчина вовсе не обязан воевать. Мужчина может состояться при самых разных обстоятельствах.

Просто у нас в последние десятилетия произошёл обратный процесс: всякий воевавший человек подвергается если не осуждению, то как минимум удостаивается сомневающегося взгляда с прищуром: а нормальный ли он? А не надо ли его подлечить? Может, его временно изолировать?

Это и литературы касается.

Если в начале XIX века нормой считалось воевать, и в сталинское время золотой век удивительным образом воспроизвёлся, когда Литинститут в очередь вставал, чтоб попасть на финскую, и чуть позже это ещё длилось, когда молодые поэты бредили судьбой и удачей, скажем, Симонова, то сегодня ситуация обратная: нормой считается делать брезгливое лицо: «О чём вообще речь, господа? Зачем это всё? Мы выше этого…» Выше — куда? В какую сторону? Что там в этой высоте такого удивительного происходит?

— Некоторые считают, что с помощью этой донбасской страницы своей биографии ты пиаришься и набираешь материал для будущего романа… Как реагируешь на такое мнение?

— Никак, это глупые или наивные люди говорят…

Надо как-то подробнее отвечать?

Ну, давай тогда так.

С одной стороны, да, был Константин Батюшков, который говорил: «Какую жизнь я прожил: три войны, и всё для стихов». У него действительно было три войны — есть ли у нас сегодня подобные поэты? Готовые к такому пиару?

С другой стороны, я не знаю, как объяснить тактично. Я думаю, любого, кто о таких вещах вслух рискует говорить, надо посадить в окоп — под один получасовой обстрел. И желание говорить о том, что происходящее может являться способом «сбора материала» у этого человека, уверяю вас, исчезнет навсегда. Люди, которые такое говорят, они, наверное, даже выстрела из мелкашки над ухом не слышали.

Что до, собственно, пиара — я в 2015 году был самый продаваемый писатель в России по всем рейтингам книжных продаж. И один из самых переводимых на иностранные языки. Как только я переехал в Донбасс, где работал с 2014 года, но не был военнослужащим, — так вот, как только я переехал в Донецк и стал офицером батальона спецназа, у меня обрубились все западные переводы, со мной разорвало контракт моё немецкое агентство, которое продало мои книги в двадцать примерно стран; да и в России, в силу уже других обстоятельств, дела пошли не так хорошо — книжная сфера всё-таки по большей части либеральная. Так что, если это относится к сфере пиара, то скорей антипиара.

Я, кстати, был в курсе и знал, на что шёл. Вполне себе востребованный европейский писатель Эдуард Лимонов примерно таким же образом уничтожил свою репутацию в мире — со времён войны на территории Сербии его практически не переводят на Западе.

Но отдельным людям этого не объяснишь, и объяснять им этого не стоит.

Поэтому я всех призываю (и уже давно): хотите пиара? У меня есть места в батальоне, идите к нам. Я вам устрою адский пиар. Кроме того, ради пиара можно родить четверых детей и перевезти их жить в Донецк, чтоб ваши дети привыкли просыпаться под звуки канонады. Потом приедете и расскажете нам, как там всё у вас прошло. Все софиты будут на вас направлены. Нет, не хотите? Ну, как хотите. Моё дело предложить.

— Насколько я знаю, ты на время от писательства отошёл. Нет ли переживаний по этому поводу? Нет ощущения потерянного времени, которое ты мог бы использовать для создания книги?

— Я написал уже 17 книг. Мне 42 года. Если со мной завтра что-нибудь не случится — я за 10 лет напишу ещё столько же или чуть меньше. Мы куда-то опаздываем? Нет. У меня условное собрание сочинений больше, чем у Хэма и у Газданова. Не думаю, что всем нам надо Дюма или Бальзака воспринимать в качестве образца. В конце концов Лев Николаевич наш Толстой позволял себе по нескольку лет кряду не писать. Вместо «ни дня без строчки» надо вводить закон «год-другой помолчи, браток».

— Мой любимый роман у тебя — «Патологии». Как думаешь, что-то подобное может появиться впоследствии о Донбассе?

— Я уже не помню этой книжки, она написана была в прошлой жизни, я ни за что такую сегодня не стал бы писать. Если о Донбассе будет что-то написано — какой смысл делать ещё «Патологии»? Должно быть что-то другое. Оно само себя проявит, если это нужно будет когда-то написать. Найдутся какие-то новые слова. Или не найдутся. Так тоже бывает, ничего страшного.

— Ты написал несколько книг о наших классиках — и поэтах, и прозаиках. Есть ли ещё какой-то персонаж отечественной словесности, о котором бы ты хотел высказаться?

— Да, конечно. Я хотел бы написать о Есенине и о Шолохове. Биографии и первого, и второго не устраивают меня в силу многих причин. При всём уважении к отдельным авторам этих биографий — например, к отцу и сыну Куняевым, хочу сказать, что на все ключевые моменты — Есенин и деревня, Есенин и революция, Есенин и женщины, Есенин и самоубийство — у меня совсем иная точка зрения.

Что до антишолоховедения, то ему надо, наконец, уши оборвать. Потому что это злостная и подлая антинаука, к несчастью. Обидно за Михаила Александровича до слёз.

— Почти во всех твоих книгах есть удивительное ощущение, редкое для оте­чественных писателей, — ощущение переполненности счастьем, очень гармоничное ощущение своего места в мире. Откуда оно? Оно естественное или достигается постоянным преодолением горечи?

— Случайно получилось. Не знаю откуда. Может быть, это ощущение явилось в силу того, что я для себя достаточно рано сформулировал, что счастье — это не дар, а труд.

Трудишься — и вот тебе счастье.

— Ты часто эпатируешь своих читателей и слушателей (если речь идёт о теле- и радиопрограммах) довольно обаятельными парадоксами: ну, например, когда говоришь о том, что противоречия между левыми и правыми в России практически не существует, или о том, что тебе всё даётся одинаково легко — и рассказы, и романы… Ты действительно так думаешь или это, что называется, для красного словца?

— Это говорится при разных обстоятельствах и с разными целями. Умные люди всё понимают либо сразу, либо со временем. Глупые злятся. Противоречия между левыми и правыми есть. Хотя я предпочёл бы, чтоб их не было, потому что советский проект на определённом этапе доказал, что левое и правое может сливаться до степени неразличимой. Недаром, к примеру, нацболов на Западе все считают националистами, хотя в России — это откровенно левацкий проект. Ленин из левого стремительно стал правым. Правый Сталин всё время доказывал себе и миру, что он левый, и правильно делал. Я беру радикальные фигуры, но этот баланс достижим и в мирное время, поверьте.

Что до лёгкости в работе — я просто терпеть не могу писательский пафос про их страдания: вот-де пишут они кровью сердца и потому бьют жён, пьют водку и гонят детей прочь из дома, чтоб не мешали работать. Тьфу. Я слабых мужчин, которые бахвалятся своей слабостью как достижением, на дух не переношу.

Жить нужно трудно. Тогда всякое писательство будет отдыхом казаться.

— Насколько для тебя важны другие твои ипостаси — телеведущий, музыкант, актёр? Не отвлекает ли это от главного дела — писательского?

— У меня четверо детей, они всё время хотят есть. Я слишком серьёзно отношусь к своему писательскому труду, чтоб писать по роману в год ради того, чтоб детей прокормить. Мне несложно прийти на телевидение и что-нибудь рассказать, чтоб мне за это заплатили, а потом я месяц буду спокойно писать свой роман. Или вообще ничего не делать.

Или уеду в Донбасс — как, собственно, и делаю последние полтора года.

За два дня в Москве я записываю четыре программы на месяц вперёд — и на 28 дней уезжаю обратно. Чем не жизнь. Писательство такой свободы дать, увы, не может. Холопов и поместья у меня нет, надо где-то работать.

Что до музыки — это интересное приключение было. Есенин пел свои стихи очень часто. Если б джаз был во время Пушкина — он наверняка играл бы на саксе или на барабанах. Это на него похоже.

Поэтому мы тоже немножко поиграли. Но это ещё до войны было. Последние годы некогда этим заниматься.

— Часто ли испытываешь усталость от жизни и как её преодолеваешь?

— Никогда не испытываю — говорю безо всякого лукавства. Усталость могу испытывать только от себя: что я опять что-то говорю, хотя мог бы помолчать. Но вы же сами спросили — я ответил.

А так я каждое утро уже многие годы просыпаюсь в отличном настроении. За редчайшими исключениями.

Вот у нас в батальоне за 10 месяцев — 16 раненых. Молодые парни, которые пришли ко мне служить, — полные сил и здоровья, — а теперь инвалиды, без рук, без ног, с неизвлекаемыми осколками в голове. Какое-то отношение в себе надо вырабатывать к этому… я не выработал ещё толком.

Тем более на похоронах себя сложно чувствовать… спокойно.

Хожу вот к Мотору иногда — к Арсену Павлову — легендарному командиру «Спарты», мы дружили с ним. Хожу на могилу к нему: советуюсь, как с этим жить и на всё это смотреть.

— На твой взгляд, способна ли по-настоящему хорошая книга хотя бы частично изменить мир?

— Мир есть результат прочтения нескольких сотен книг. Это безусловно.

— И напоследок вопрос из области утопии, хотя ты и реалист: как тебе видится будущее России? Лет, скажем, через 40–50?

— Каким мы его сделаем — таким и будет оно. Оно не может «видеться». Его надо строить. Здесь, сейчас, сегодня, завтра. Не оглядываясь на то, что о тебе говорят.

Беседу вела Анастасия Ермакова
«Литературная газета», 14.02.2018