Писатель Захар Прилепин: «Жизнь художника — жизнь внутри стресса, это неизбежно»
Недавно на платформе Premier стартовала премьера восьмисерийного фильма «Ополченский романс» по одноименному сборнику рассказов Захара Прилепина. С 24 февраля ее могут увидеть зрители НТВ.
— Какие впечатления подарила экранизация?
— Я посмотрел сборку первой серии. Как автор, человек нервный и контуженный, просто сказал ребятам: если будут просмотры, высокие рейтинги, то вы — победители, а если нет, я вас зарою лично! В этой истории все ситуации реальные, персонажи невымышленные. Все, что уходит от того, как я видел, слышал, писал, мне корябает слух. Но в современном кино это неизбежно, и я просто смиряюсь: окей, пусть будет так!
— Есть ли попадания у актеров?
— Да, они создали отличные типажи ополченцев. Я описывал не их, но это могли быть и они тоже. Особенно Вертков — просто двухсотпроцентное попадание: он ходит, смотрит, молчит и все делает так, как делали, на моей памяти, сотни и тысячи ополченцев, и Шагин, за счет сильнейшей эмпатии, вовлеченности в тему. Конечно же, Ренат Есеналиев, он играет себя. Молодые ребята так же справились. Думаю, не за счет знания, а потому, что они из того же поколения… Каждое поколение имеет свою понятийно-языковую, жестикуляционную систему, и они просто принесли ее в фильм.
— Книга написана пять лет назад, подготовка экранизации напоминала военную операцию?
— Да, и непростую — спасибо Институту развития интернета и платформе Premier! Последние два года я слышу: «Захар, ты много ругался, а ситуация потихоньку сдвигается, уже начинают снимать фильмы!» Держу в зубах некоторое количество матерных слов, которые хотел бы произнести по этому поводу, потому что эта история была телегой с возом камней, которую мы толкали вверх. Слава Богу, у нас обнаружилось полтора симпатизианта внутри власти, которые сами рискуют, периодически выезжают на передний край. Таких людей по пальцам сосчитать, они и включили нам зеленый свет.
Сама система ничего подобного не ждала, никто не говорил: приходите, пишите, снимайте! Система на это не настроена, нам говорили: «Ребята, такие страшные события, как война, должны быть отрефлексированы. Помните, как было после Великой Отечественной? Прошло время, и были сняты лучшие фильмы о войне (кстати, это неправда), и сейчас вам надо подождать…» Пользуясь случаем, я хочу задать читателям ключевой вопрос, который два с половиной года, с первого дня СВО, держал в себе: есть ли хоть один человек в России, который верит, что после перемирия, если его заключат, начнут снимать фильмы про СВО?
Все театры, которые молчали два с половиной года, вдруг скажут: мы отрефлексировали и готовы ставить спектакли?! Маститые кинорежиссеры, которые молчали два с половиной года, скажут: мы готовы, теперь это интересная тема?! Будет ли так, или скорее они просто выдохнут: была трагедия и мы ее замирили, давайте не будем ворошить прошлое!.. Думаю, от власти будет послан сигнал «не ворошить». Или даже подавать его не станут. Власть просто смолчит, и художники скажут: «Слава те, Господи, все завершилось!» И война закатается восемью слоями под асфальт. Есть лишь какой-то исключительный шанс, что кто-то из миллиона людей, которые отвоевали и выжили, однажды придет в кинорежиссуру или литературу… Вот они, может быть, когда-нибудь болью, криками, бунтарски пробьют эту стену, но их голос точно не станет трендом развития российского кинематографа и театра.
— Войну постараются забыть наутро после перемирия, но никакая бумажка не решит геополитической проблемы. Единственный шанс на денацификацию Украины — тотальное присутствие на ней русских войск.
— Мы это понимаем, но этого не будет. Заключат, думаю, какой-то временный мир на очень сложных и кривых основаниях, но не бывает ничего более постоянного, чем временное. В любом случае, хлипкое соглашение, которое однажды обвалится, будет содержать в себе и нежелание нашей творческой интеллигенции как-либо участвовать в раскрытии военной темы. Они будут говорить: «Вы видите, заключили мир, зачем еще влезать и ворошить это все, чтобы он обрушился и снова началась война, вы этого хотите?.. Знаете, столько было пролито крови? Давайте помолчим, просто помолчим!»
— И, помолчав, мы вернемся на недовоеванную войну. Ведь если она ничему не научила людей, то куда от нее деться?
— Очень хорошо сказано. Если она не научила ничему основную часть нашей политической, и военной, и экономической элиты, она придет обратно.
— Чтобы учить новой болью, новой кровью. Но не все столь мрачно — по крайней мере, новые писатели и документалисты уже успели заявить о себе…
— Да, Дима Филиппов, Даниил Туленков, поэты Долгарева, Караулов, Ревякина… С кино и театром все, конечно, сложнее.
— Так или иначе, выпускники президентской программы «Время героев» неизбежно вольются в общественную жизнь, принесут в нее свой опыт, понимание, истинные ценности.
— Возможно, но их вхождение во власть — сугубо рукотворный и очень сложный процесс. А сколько людей будет набрано на творческие специальности? Как долго они будут учиться, получат ли карьерные перспективы, какая будет политическая ситуация, когда они придут в творчество; найдется ли у нас новый Чухрай или Бондарчук-старший? Их может просто не оказаться! Есть важная вещь, которую надо осознать: Великая Отечественная война захватила все слои населения, в том числе театрального актера, писателя Виктора Некрасова, будущих артистов — Смоктуновского, Папанова, Никулина, Гердта, режиссера Басова, целую генерацию добровольцев! Из нынешнего ВГИКа и Литинститута не стояло очереди на СВО, из артистического мира пошли человек пять, я всех знаю лично, и их никто не снимает в кино! На войну пошло простонародье из городков. Получится из них великий режиссер? Поверить сложно — мы знаем, каким было наше образование последние тридцать лет. А скрипачи великие придут, или виолончелисты? А почему придут режиссеры-то?
— Шостакович не воевал, но был с народом… Увы, за десять лет конфликта на Украине ни подобного единения, ни творческого взлета не случилось.
— Для какой-то части общества все-таки случилось, я вижу сильно вписавшихся в СВО художников, причем девчонок очень много, женщины обладают очень высокой степенью эмпатии.
И в поэзии это заметно, три четверти новых имен — женщины: Долгарева, Ревякина, Ватутина, Алиса Орлова, Софья Юдина, по новому раскрылись Юнна Мориц, Олеся Николаева. Чтобы прозвучала правда о войне, нужна критическая масса эмпатии воевавших людей, волонтеров, выезжавших на фронт в составе концертных бригад, просто общавшихся с военными, слышавшими и понимавшими их истории. Как везде, скажем, в спорте. Мы не можем взять десять человек и сказать: у нас есть хоккейная команда! Нужно проверить сто тысяч, чтобы на лед вышло десять.
— Проблема не только в людях, но и в акустике культуры. Ее звукопроводимость сегодня чрезвычайно низка и неизменно падает.
— Есть две формы организации. Одна — это государство, которое говорит: у нас будет Девятое мая. Снимаем ролики, надо двенадцать сюжетов по СВО. Это — проектное мышление, но мы все еще воспринимаем культуру как разовый проект: ролики сняли, песни спели… А дальше что будем делать? Сегодня нужно мышление иного рода, на долгую перспективу. Когда-то Русь решила, что она — православная, и стала такой навсегда, а сегодня мы решаем, как отметить Девятое мая, и думаем, что из этого что-то вырастет…
— К сожалению, власти зачастую обитают в плену бухгалтерских расчетов: подписана бумажка, деньги выделены, мероприятие прошло — поставим галочку. А раз общественный климат не замеришь, стало быть, он нас и не касается! Все меряются галочками и никто не работает вдолгую.
— Совершенно верно, в итоге все замеряют огромную, колоссальную инерцию — православную, имперскую и советскую. И есть еще как бы партизаны — есть мы, которым пока позволяют быть.
— Ну какой же Прилепин партизан, у вас туча проектов!
— Я партизан, у меня нет институции. Все институции у нас встроены в государство, от него неотъемлемы, и им принадлежат все ресурсы. А Захар — хороший парень, мы дадим ему грант, чтобы потом писали, что он истратил 47 миллиардов грантов, дадим его музыкантам и поэтам где-нибудь выступить, будем привлекать, но не впишем в систему.
Я понимаю, так поступают осмысленно, потому что выяснилось: мы конкурентоспособны в литературе, поэзии, театре. На концертах и фестивалях являем крайне высокий уровень, доказываем держателям дискурса способность обыграть их во всероссийском масштабе. Для того, чтобы «русская милитаристская партия Захара Прилепина» не укоренилась слишком глубоко, нам предоставляют кое-какие возможности, но не институализируют.
— Какие направления требуют господдержки?
— В Москве есть сто театров, впускающих пятьсот премьер. Мы поставили спектакли «Лавр» и «Женщины Есенина», до сих пор являющиеся бесспорными хитами. Поэтические концерты собирают залы по пятьсот-семьсот человек, внимающих военной поэзии. Люди платят деньги — такого никто не видел с 65-го года и в это никто не верил — ни либералы, ни так называемая «охранота», вся литературная общественность, владеющая журналами, премиями, помещениями и целыми гроздьями союзов писателей!
Мы создали издательство КПД, моими стараниями стали частью гиганта «АСТ». Совсем недавно издали книги Дмитрия Филиппова, Валерии Троицкой и Анны Долгаревой, уже идет третья допечатка их тиражей. При этом десяток толстых журналов, получающих какие-то государственные деньги, принципиально не публикуют участников СВО. Для них это табу. А я хочу, чтобы не у меня (я занятой человек, замученный своими текстами и ополчением), у патриотов была бы одна киностудия, один государственный театр, один книжный магазин, и пусть они покажут, что способны конкурировать с условным Богомоловым и прочими молчунами. Пока же все, что смогли, мы сделали контрабандой, и на следующий день после «хилого мира» люди, оставшиеся в институциях, владеющие журналами, киностудиями, телеканалами, скажут: «Ну что, ребята, повеселились два с половиной года? Все, довольно, до свидания!»
— Однако за патриотов сегодня играет политическая повестка: «слоняра» Трамп одним щелчком вырубил либеральный дискурс.
— И что это значит для нашего Киева, Чернигова, российской культуры? Молчуны скажут: «Видите, на Западе больше нет сатанистов, давайте возвращаться обратно — в нормальный, цивилизованный, американский мир!» Те люди, которые тащили на себе груз культуры СВО, останутся вне контекста. Меня сложно утопить — пока не убьешь, а у тех, у кого поменьше ресурсов, будут минимизированы возможности. Мы все вписаны в маленькие черные списочки всех контор на всех этажах.
— Актеры, сыгравшие в «Ополченском романсе», так же рискнули карьерой?
— Да, от каждой предложенной роли отказались девять из десяти их коллег. Думаю, они боятся испортить репутацию в абсолютно либеральной, насквозь антивоенной среде своего сообщества. Я говорил напрямую со снимавшимися — ребята прекрасно отдавали себе отчет, на что шли. Понимали, что недополучат большую часть предлагаемых им ролей, потому что 95 процентов продюсеров и режиссеров вне военной темы. Половине она просто неприятна, другую радикально возмущает происходящее. Вслух высказываются только управляющие некой частью государственных институций. Например, те, у кого есть свои театры. Я вполне допускаю, что многие из тех, кто зависит от продюсеров, фестивалей и западных мнений, втайне смотрят новости и болеют за армию.
— На что вдохновляет это тотальное сопротивление гнилой среды?
— Я просто привык, так живу. Знаю, что никогда не было хорошо, поскольку занимался литературоведением. Всегда была «охранота», либералы-западники и просто мракобесы, с разных сторон пытающиеся задушить все живое. И Пушкина не только западники ненавидели, а люди близкие к трону. Одни считали его вольнодумцем, других он бесил как консерватор и милитарист, поддержавший унижение Польши.
То же могу рассказать про Шолохова, Есенина и про кого угодно. Жизнь художника — жизнь внутри стресса, это неизбежно. Для меня это просто форма творческой жизни. Молодым литераторам говорю: если вы не толстокожие, не стрессоустойчивые, то не выживете в этом мире. Вам Господь славы не дает, оттого что вы ее не перенесете! Эфиры, шампанское, розы, поклонницы, очереди за книгами и автографами… какая за это плата? Вы готовы жить в вакууме ненависти, среди чудовищ, мечтающих, что вы сдохнете? Меня это тонизирует, поскольку так было и будет всегда. Не верите? Посмотрите на Христа. Если хотите донести хоть малую частичку своего, своей честности и светлого сердца, то какую-то часть креста за это получите. Насколько много в вас света, настолько и получите.
— Человек становится художником, если относится к творчеству как к доверенной ему миссии и судьбе.
— Совершенно верно. А еще есть вещь, которую я недавно понял: на смену любому злу неизбежно приходит другое зло! Были либералы, гомосексуалисты, управляющие российской культурой агенты и иноагенты. Какую-то часть мы из них выдавили, а большинство просто замолчало, но тут же неизбежно явилась другая сила, «квазимонархизм». Не монархисты, не имперцы, а люди, отрицающие многонациональную цветущую сложность России. Считающие, что страна должна стать однокомнатной национальной республикой.
Считаю, это может привести к не меньшим трениям, чем противостояние с либералами. Потому что новые ребята более собраны, агрессивны и жестко настроены к просоветскому населению, так называемым «совкам», составляющим у нас процентов 60–70. То есть для трети страны две трети являются проблемными людьми — недостаточно православными или имперскими, или слишком многонациональными. Россия в их и моем понимании — несколько разная страна. Может быть, мы найдем общий язык и это как-то изменится — или не найдем. Но даже когда выигрывает какая-то определенная сила, внутри нее снова начнут происходить конфликты.
Петр победил, уничтожил Софью, стрельцов, бородатых бояр, а Ленин победил царизм, в обоих случаях тут же начинались жесточайшие внутривидовые склоки! Казалось бы, власть у нас, я, Петр, всем владею. И в этом яйце русской имперской государственности вырастает безумное количество каких-то хвостатых чертей, которые принимаются друг друга жрать, и начинается эпоха дворцовых переворотов. В пост-Ленинской Советской России закипает такая борьба, что Сталину приходится расстрелять шестьсот тысяч человек. Из этого уже надо делать какие-то далеко идущие выводы.
— Власть провоцирует аппетиты…
— Ну да, но не только! Это какая-то Господня задача, какой-то бесконечный экзамен, который все время надо проходить. Не бывает мира без зла, без войны, без борьбы — она всегда видоизменяется, проявляется. Мы долго мечтали о мире без либералов, но я не прожил ни дня, когда сказал бы: «Все наладилось!» Тут же вместо этого появляется либо государственный бюрократ, который давит все живое, либо ждун-молчун, либо неожиданный идеологический оппонент, который вчера еще оппонентом не был, а сегодня готов тебя задушить с большей страстью, чем либерал.
— Однако у имперцев, монархистов нет базы во власти, нет институции.
— Давайте не будем обманываться, у них огромное количество симпатизиантов на самых разных этажах! Я тоже долгое время симпатизировал и отчасти находился в этой среде. Я не левый, конечно, всегда считал себя консерватором мракобесом, так себя и называл, но когда увидел, как выглядят эти консерваторы и мракобесы, сказал: «Не-не, братцы, я левый тогда!» Крайне радикальные националистические паблики имеют миллионы подписчиков, три четверти из них хотят меня физически убить — я для них выкристаллизованный кошмар «совка».
И они верят, как я когда-то, что надо либералов убрать, и будет счастье, и они будут владельцами дискурса. Не будут, ребята, не надейтесь! Ничего никогда не исчезает навсегда. Это урок и моим большевикам, которые думали: ну вот, сейчас погоним за границу, утопим баржу, остальных добили, ну и нормально… И про нацизм думали: Нюрнбергский процесс провели, фашню добили, ГДР создали. Минует 70 лет, и эта зараза ползет изо всех щелей, как будто никуда не исчезала, во всех формах, видах, в приличных американских и европейских странах. Это касается и левой идеи тоже. Ее давили, давили, топтали, топтали, а она никуда не исчезнет. Конечно, это идея, она будет существовать.
— Значит, и рознь никуда не денется, если не будет преодолена изнутри. Вы верите в возрождение единой и неделимой России?
— Да, это наша задача, ведь, пока мы существуем как народ, у нас существуют свои интересы. Более того, даже радикальных ненавистников многонационалочки, радетелей «Русской республики», если они получат толику власти, жизнь будет подводить к другим результатам. Может быть, я этого уже не увижу, но это точно будет происходить ровно так же, как с большевиками и Лениным: чтобы выжить, нам нужно мощнейшее имперское образование, побольше территорий, а на них поменьше суверенитета, тогда мы сможем устоять в этом мире. И наши монархисты, националисты, озабоченные, чтобы были одни русские, немножко так поживут, скажут: ой, какая-то лажа получалась, надо обратно кого угодно — армян, грузин, якутов, чеченцев — давайте обратно прибирать, потому что нам надо больше пространства. Это же козырные карты: свой ислам, свои мусульмане, свои горы, свои реки, это все очень важно, и они к этому сами придут!
— Думаю, они это уже понимают.
— Да не понимают они! Я в силу профессии слежу за тем, что они пишут, говорят, проповедуют в самом радикальном варианте. Едва ли сознают, что правыми были и большевики, и Блок, и Есенин, и наша лимоновская партия. И я входил в правую субкультуру через русскую советскую культуру — Бондарчук, Шукшин, Распутин — правые, но нашим правым это не объяснишь. То, что я вынужден сегодня обсуждать с ними, я обсудил в 1996 году в бункере газеты «Лимонка».
Проходит двадцать лет, и я вынужден им то же самое говорить. Для Есенина Ленин был правый русский политик, это надо уяснить. А мы все хотим идеала, как описан Петр у Пушкина! А потом, когда Лев Толстой, начитавшийся Пушкина, полез писать роман про Петра, то просто охренел от количества казней, зверства, безумства, растрат, коррупции и сказал: я не буду про это писать, потому что беда какая-то там! Я куда угодно сейчас вас заведу, в любой уголок Руси, княжеской, московской, имперской, и мы охренеем все!
Отцепитесь от Советского Союза, потому что вы везде просто ошалеете, и если поэтапно рассмотреть, что предшествовало празднику 4 ноября в семнадцатом веке, можно сойти с ума, это просто череда непрестанных предательств всех! Бояре, Рюриковичи, Романовы, дворяне предавали, предавали, предавали, предавали, предавали, еле-еле выползли из адища лжи и предательства.
— Ветхие ристалища нам совершенно ни к чему. Может, если отобрать деньги у предателей и воров, кормящих заграницу, вернуть народу национальное достояние, все добрые люди успокоятся на этом пункте.
— Может быть, так и есть. Поправим страну, и все успокоятся, я надеюсь. Я бы сам успокоился первым. Официально объявляю: если перестанут мочить Советский Союз, будут относиться к нему нейтрально, как к Александру Второму или Василию Третьему, я не стану этой темы касаться никогда! Давайте научимся относиться индифферентно: была у нас нормальная история, давайте оставим ее в покое.
— И займемся созидательным творчеством! Ходит слух, что вы задумали экранизировать свои биографические книги и даже новый роман…
— Ничего задумывать не могу, я, как мы уже сообщили, — человек без институций, но некоторый круг людей, сформировавшийся в последние годы, считает, что у моих книг серьезный потенциал. Есть биография Шолохова, которая оказалась, даже для меня, когда я стал собирать эти кубики, сногсшибательно интересной, увлекательной, трагической, экранизируемой. Так совпало, что Владимир Путин, который очень серьезно относится к Шолохову, подписал указ о полномасштабном всенародном празднике — в 2030-м писателю исполняется 125 лет. И мы, вдохновленные этим, решили запустить по моей биографии фильм или сериал, а может быть, и спектакль.
Но тут обнаружилась одна проблема: если ты долго какую-то готовишь дубину, тебе самому прилетает. Я долго боролся с радикальными антисоветскими мифами, которые у нас пропагандировались на всех уровнях, но выяснил, что судьба Шолохова напрямую завязана с противостоянием с НКВД. И мне тут же сообщили, что давно решили этой темы не касаться, и вроде бы я сам просил об этом наш кинематограф… Ну, а как же мы тогда будем снимать? Это же дико интересно, там же побеждает правда!
Тут образовался некоторый затык, но, будем надеяться, мы как-то его разрешим, сумеем договориться с конкретными людьми в погонах, решившими: мочите советских вождей, генералов, но нашу структуру, ГПУ, НКВД, КГБ, не трогайте! Тем не менее мне хотелось бы, чтобы фильм состоялся, потому что история увлекательная. То же с биографией Есенина — с пьянством, антисемитизмом, административно-уголовными делами и драками, а еще его сближением с царской семьей, получение подарков от императрицы, стихами, посвященными великим княжнам. Его карту разыгрывали на самом верху и всерьез хотели сделать из поэта нового Распутина: на март было назначена встреча Есенина с Николаем, февраль все обломил. Здесь может Церковь проявится, Николай у нас страстотерпец.
Наконец, третья история — вещь, которой я сейчас занимаюсь. Это семнадцатый век, в том числе Степан Тимофеевич Разин, одна из ключевых фигур нашего национального самосознания. Тем, кто говорит, что он-де был просто бандит, я предъявляю простой пересчет народных и казачьих песен — «Есть на Волге Утес», «Из-за острова На стрежень», «Казнь Степана Разина», стихи Навроцкого, Сурикова и огромный пласт народного песенного наследия, показывающий, что он — наш самый воспетый герой, обыгрывающий Грозного, Ермака, Петра, Екатерину Великую.
— В том числе и как первый русский киногерой!
— Не случайно еще Пушкин говорил: Разин — главное поэтическое лицо России!
— Чем же он лучше прочих смутьянов?
— Видимо, его бунт — квинтэссенция народных чаяний свободы, воли, правды, это наш Робин Гуд — освободитель. Пугачев выступил под именем Петра Третьего как самозванец, Болотников был сильно замешан с Лжедмитриями, Булавин не так широко размахнулся… А у Разина своей фактуры и харизмы хватало настолько, что он без самозванства производил обескураживающее впечатление на русских людей своего времени. Кроме прочего, он был профессиональный дипломат, говорил на шести или восьми языках, одержал крупнейшую морскую победу семнадцатого века — приплыл на Каспийское море дурачиться, а персидский шах выставил весь свой флот против, и Разин расхреначил в хлам четырехкратно превосходящие силы. Мы ничего подобного не сделали за все столетие — вплоть до побед Ушакова и Нахимова!
— Разин проявлял математические, инженерные, административные способности. Пойди докажи, что он не иноагент!
— Он был участником всех войн того времени. Это, скорее, пригожинский типаж, человек государев, в какой-то момент произошел переклин. Он, конечно, не выступал против государства, сказал: у вас там непорядок, сейчас приду в Москву и там все улажу. По пути на столицу отхватил территорию, которая была размером с Европу. И Европа тоже за этим наблюдала, они видели, что человек идет, и народ ему открывает ворота, священники хлеб-соль выносят. Часть его побед была замешана на Расколе. Разин с Никоном сообщался, из десяти вопросов, которые Алексей Михайлович задал схваченному атаману, восемь были связаны с Никоном.
— Видимо, Разин соответствовал мечтам русской партии скинуть европейскую власть!
— Определенный резон в этом есть. Но я пока написал первую часть романа. Будет трилогия — отдельные книги в разном жанре, все три могут читаться отдельно, связаны только персонажами. Как «Три мушкетера», которые жили в те времена, практически позавчера, и Капитан Морган тогда же захватил Ямайку и стал ее губернатором. Они занимались с Разиным примерно одним и тем же, были люди, которые воевали у Разина и лично знали д’Артаньяна. Запорожцы, сечевики ходили до Дюнкерка.
При этом для нас пиратская история, Стивенсон и Дюма ближе «корявых казаков», мы это исправим. Хотя о Разине и Шукшин писал, Чапыгин, Злобин, и в литературном смысле он один из самых описываемых персонажей русской литературы, но тут есть парадокс, потому что очень многие документы были не изучены, даже не открыты. Очень была плохо изучена ранняя история казачества, а жизнь в конце девятнадцатого века от шестнадцатого отличалась на 200 процентов. Они в годы оны воевали не переставая, с утра до вечера. Не владели степью, как у нас многие казаки говорят, а сидели на островках, как лягушки, бандиты. В Диком поле царили Ногаи, крымские, османские, а казаков было восемь — двенадцать тысяч, а им противостояли десятитысячные орды, огромные армии.
— Чем воевать, речных пиратов было дешевле купить.
— Да, а Шукшин этого еще не знал, а сейчас каждый год и по восстанию, и по пиратству появляются новые документы. У меня есть ряд историков, которые мне на флешках передают уникальные документы, по которым я реконструирую его жизнь, и есть люди, которые уже сейчас хотят экранизировать мою историю, очень богатые, за любые деньги… Они всю жизнь собирают документы, изучают фактуру, в целом интересуются историей Раскола, старообрядчества, Аввакума и Разина, как одного из центральных персонажей эпохи. Многие в России считают, что революция 17-го года зародилась во время Раскола.
— Когда выйдет первый том?
— Летом. Называется «Тума». Тума — это метис, полукровка — казак, рожденный от татарки, персиянки, еврейки или от гречанки. Второе значение — предатель.
— Как долго писалась книга?
— Очень долго. Я увлекся этой темой примерно в десять лет, но когда начал писать, понял, что будет нелегко. Надо понимать, что люди тогда говорили на нашем языке, никаких там «гой еси» уже не было и помину, но там нет огромного количества новых словообразований, которые неизбежно и в моей прозе используются. Я написал первые пять глав и увидел, что у меня примерно тридцать современных слов. Начал их заменять, язык становился старообразным, тяжелым… Слава Богу, у меня есть хорошие ребята, которые всю жизнь читают документы семнадцатого века, и они заверили меня: в документах нет ни «десниц», ни «шуец», это из церковной лексики. И я вернул право-лево обратно, и много такого, казаки не случайно по многу языков знали, они же со всеми и воевали, немало было и полонизмов. Например, слово «фортель», пришедшее к нам из польского языка. У Аввакума есть: дескать, Никон о себе возомнил, думает, что летает как по «аэру», то есть по воздуху, — отсюда и слово «аэроплан».
— Как самочувствие влияет на творческие и жизненные планы?
— Полгода (после покушения. — «Культура») пролежал в больнице в спицах. Год расхаживаюсь. Появилось время — написал роман, но у меня контракт с Нацгвардией, и сейчас время от времени я прохожу военно-врачебную комиссию. Должен выехать на СВО, как только буду здоров. Готов к этому психологически и морально настроен — могу ходить, бегать, поднимать гантели, много занимаюсь, — но 13 переломов еще не срослись до такой степени, чтобы передвигаться в бронежилете, а значит, могу стать проблемой для своих бойцов.
— Сколько ребят воюют в прилепинских соединениях?
— В полку «Оплот» служат две тысячи человек, и есть еще отдельное подразделение «Родня» на Донецком направлении. «Оплот» перебрасывали, когда было украинское наступление на Курск, Белгород, они там стояли. Бойцы меня ждут, и, как только буду готов, вернусь в строй.