«Прости мои очеса, Спасе, что видели то непотребство»: «Тума» Захара Прилепина как вопль к небу из глубины беззакония
Писатель и политик выпустил роман о юных годах Степана Разина. Обозреватель «Фонтанки» книгу прочла и рассказывает, что в ней увидела.
Захар Прилепин уже пятый год подряд обгоняет Толстого и Достоевского в опросах ВЦИОМ и становится писателем года в России. В 2024 году его назвали главным русским литератором вдвое больше людей, чем Пушкина. И это несмотря на то, что его предыдущий большой художественный текст — роман «Обитель» — вышел больше десяти лет назад, в 2014 году. Впрочем, уже тогда Прилепин был невероятно авторитетен, так что едва напечатанная «Обитель» немедленно принесла своему автору первый приз премии «Большая книга» как бы вне конкурса, просто по факту появления. Затем последовала успешная экранизация.
Тем временем писатель все больше уходил в политику, причем буквально, давая интервью из окопов Донбасса (за что его резко критиковал Лимонов). В последние десять лет публика видела больше Прилепина-политика, Прилепина-эссеиста и даже Прилепина-биографа, потому что он выпустил обширную биографию советского классика Михаила Шолохова («Шолохов. Незаконный»), написал целый ряд заметок, проясняющих его гражданскую позицию и даже перенес покушение на свою жизнь в 2023 году. Но публика продолжала ждать от него и художественных текстов тоже — это стало ясно по реакции читателей и критиков на сборник рассказов «Собаки и другие люди». В 2024 году они принесли Прилепину миллион — и стали вторым за всю историю премии награжденным сборником рассказов.
И тут после долгого литературного молчания Прилепин выпустил роман о юных годах великого бунтовщика Степана Разина. Накопившийся за время работы над «Шолоховым» материал, которому не было места в биографическом труде, отлично поместился в большой художественный текст о донском казачестве XVII века.
Тума — это человек, родившийся на Дону от отца-казака и матери-пленницы, татарки или турчанки. Разин, по мысли Прилепина, был как раз тума — и, называя так книгу, автор сразу подчеркивает, что герой мультикультурен, одной ногой на окраине Руси, другой в Туретчине. Герой Прилепина еще и полиглот, выучивший восемь языков стихийно, по базарам и в казачьих набегах.
В романе две параллельные сюжетные линии: 27-летний Разин пытается выжить в азовском плену, жутко покалеченный. А пока пытается восстановиться, упорядочивает в воспоминаниях, разворачивая перед читателем, всю свою прошлую жизнь.
Стоит сразу отметить две вещи. С одной стороны, восстание Разина очень хорошо документировано, его первое именно научное исследование появилось в том же XVII веке, фольклорные следы восстания записывал еще Пушкин, ключевые записи вроде судебных протоколов или разрешения еще молодому Разину побывать на Соловках тоже сохранились. С другой стороны — это все Прилепина не интересует. Он пишет о ранних годах, когда Степан Тимофеевич был еще не атаманом Войска Донского, а простым казаком, пронырливым и смышленым, одним из многих. Этот взгляд на легенду до ее начала сильно развязывает руки: не нужно сверять даты и привязывать к ним сюжетные линии, не нужно тщательно прописывать политическую обстановку, в принципе можно задействовать куда меньше персонажей и декораций, короче, становится сильно легче, когда отпадает часть требований к историческому роману.
Но несмотря на то, что и персонаж, и его время реальны, действительно существовали в истории, роман «Тума» — не исторический.
Естественно, напрашивается сравнение «Тумы» с «Тихим Доном». Ведь Прилепин — биограф Шолохова, естественно было бы ему теперь написать донскую сагу нашего времени. Однако «Тихий Дон» «Туме» всего лишь дядька. А батька — «Тарас Бульба». Гоголь творил на заре реализма и очень сильно опирался на романтизм, а еще его считают — и небезосновательно — первым русским фантастом. И «Тума» отчетливо продолжает эту заданную еще Гоголем линию восприятия истории через фантастическую призму.
Во-первых, сам язык романа ближе к гоголевскому, чем к шолоховскому. Избыточный, изукрашенный, переусложненный, состоящий разом из старославянских, общеславянских, древнерусских форм, диалектизмов, тюркизмов и слов, выдуманных так, чтобы они были похожи на что-то из этого списка, этот язык уже сам по себе формирует фантастическую, условную реальность. Примерно так же работала и стилизация Гоголя: слишком литературная, чтобы быть достоверно народной, слишком дикая и непривычная для высокой литературы, уникальная.
Во-вторых, Прилепин силен в заимствованиях и реминисценциях, так что сцена казни казаков на глазах у Разина не могла случайно почти дословно повторить сцену казни сыновей Тараса Бульбы. Это явно сознательный ход.
При этом новый Гоголь невозможен и не нужен, он все равно год за годом проигрывает Прилепину в опросах ВЦИОМ. Пришло время новой романтики и нового ужаса. Так, леденящие душу сцены осад и казней у Гоголя — бледная сотая часть зверств, которые творятся на страницах «Тумы». Делая новую классику, Прилепин оглядывается на то, что нас шокирует сейчас. Современный человек очень закален документальными съемками пыток, убийств, бесконечным ежедневным потоком жестокости из каждого канала политических новостей. Простая жестокость уже не раздирает сердце в клочья и не студит кровь в жилах. Поэтому Прилепин берет количеством.
Из семисот страниц романа буквально на каждой второй читателю на выбор предлагается мясорубка массового штурма, изнасилование, смерть под пытками, гибель животных в степном пожаре, голодные дети, глодающие грудь окоченевшей матери и многое другое, уложенное в невероятно плотную арабеску смерти. Этот литературный прием хорошо знаком авторам темного фэнтези: так привыкли удерживать читательское внимание такие звезды жанра как Джо Аберкромби и Джордж Мартин. Шолохов со своими ужасами ХХ века проигрывает Прилепину всухую, едва выйдя на поле. Он мог бы продержаться хотя бы до конца первого тайма, если бы, к примеру, в «Тихом Доне» Григорий, изнасиловав Аксинью, сразу зверски ее утопил бы.
Казаки Прилепина верны законам Войска Донского, по-своему религиозны и даже идеалистичны. Они творят лютые беззакония с Христовым именем на устах, а если доживают до старости, идут отмаливать грехи в монастырь и становятся очень колоритными подвижниками. При этом их покаяние искренно, а молитва практически непрерывна. Их образы очень цельны и непротиворечивы: они самые смелые, самые ловкие, творят чудеса изворотливости, скорости, скрытности, выходя из любой передряги интересно и эффектно, опять-таки как герои авантюрных романов или темного фэнтези. И зверствуют исключительно в рамках собственного строгого кодекса, а не как попало, чем вписываются в освященный веками канон благородных злодеев, тянущийся еще со времен Шиллера и Вальтера Скотта. Да, разбойники Шиллера не захлебывались кровью и не воняли гноем, но на то Прилепин и живет в XXI веке, чтобы уметь хорошо монтировать моральные принципы Тараса Бульбы с натуралистической бойней, которую устраивают герои Аберкромби или даже (заглянем в кино) Тарантино.
Главный герой «Тумы», молодой Разин, — просто один из многих, и выдающиеся способности договариваться о чем угодно и понимать очень много чужих наречий не делают его ни капельки более мягким и гуманным, чем его окружение. Он способен вырезать небольшой ногайский улус, не щадя детей и скота. Но его образ ближе не к тому Разину из песни, который может выбросить персиянку за борт как языческую жертву духу реки, а к большему христианину — казаку Мушкету из стихотворения Бунина, написанного как раз в то время, когда можно было услышать Шаляпина, исполняющего «Из-за острова на стрежень». Это стихотворение не так хорошо известно, но может служить эпиграфом к «Туме», потому что в сжатой лирической форме передает основной душевный строй героев. Придется процитировать его с середины, чтобы не получилось чересчур длинно:
…Твой крестовый брат
В Цареграде был посажен на кол.
Брат зовет Мушкета в Цареград —
И Мушкет проснулся и заплакал.
Встал, жену убил,
Сонных зарубил своих малюток,
И пошел в туретчину, и был
В Цареграде через сорок суток.
И турецкий хан
Отрубил ему башку седую,
И швырнули ту башку в лиман,
И плыла она, качаясь, в даль морскую.
И глядела в высь, —
К господу глаза ее глядели.
И господь ответил: «Не журись,
Не тужи, Мушкет, — попы тебя отпели».
Здесь важно подчеркнуть, что эта запредельная жестокость может быть прямым следствием личного опыта Прилепина, и речь не только о реабилитации после покушения, но и о его непосредственном боевом опыте. Этот опыт оставляет неизгладимый отпечаток, и иногда вот такая предельная агрессия текста помогает как-то разобраться с внутренним адом, причем нет особой разницы, писатель ты или читатель. Запирая ужас в тексте, писатель делает его отчасти переносимым.
И здесь важно также подчеркнуть, что на контрасте со сценами насилия в романе даны еще и множественные цитаты из молитвенных текстов — и прямо канонических, церковнославянских, и непосредственных, живых, которые герои произносят на этом причудливом сконструированном бытовом языке. Здесь меньше отстраненного богосозерцания, чем в «Обители», но именно христианского самосовершенствования нет. Есть вопль отчаяния к Богу, как у Христа в Гефсиманском саду, потому что в своих глазах казаки — божьи воины на трудной службе и сознательно «берут грех на душу» ради установления христианского мира. Им — и, видимо, отчасти автору тоже — утешительно знать, что они и грешат, и страдают глобально за правое дело.
И еще одно совсем крошечное облегчение — созерцать живущий, цельный, вечный божий мир. Получается, что казак из мира «Тумы» большую часть жизни разбойничает и насилует, иногда из глубины отчаяния взывает ко Господу, а в оставшееся время жадно радуется каждой травинке и облачку, пока не загубленным вечной войной, которую он же, казак, за собой тащит всюду, от колыбели до смерти в битве.
В целом, наверное, главная цель этого романа, если учесть публичную деятельность Прилепина, лежит немного вне текста. Цель такая: не приглаживая и не идеализируя, скорее даже намеренно сгущая краски, показать тем не менее, что воинская служба очень возвышает и есть единственное и высшее проявление свободы. Тарас Бульба растил из сынов добрых казаков, и тот из них, кто лучше усвоил отцовскую науку, умер в страшных муках, но позже предателя-младшего. А у Прилепина тот, кто не предал товарищей, веру и отчизну, не умирает вообще, хоть ад перед ним разверзнется и небо вспыхнет.
Такая поучительная конструкция.