Андрей Рудалёв: ВОЗВРАЩЕНИЕ ШОЛОХОВА
«Мы должны сами объяснить, как это все случилось», — говорит в книге Захара Прилепина «Шолохов. Незаконный» автор «Тихого Дона» генсеку Брежневу, пробивая в печать новые главы первой книги «Они сражались за Родину». А там — конец 30-х. О том, как пропадали люди, горькая правда о репрессиях, как все было на самом деле, а не пропагандистская агитка. Шло начало 1969 года, когда еще был шанс до погружения страны в подобие летаргического сна, из которого как раз и выведут шоковым образом те, которые принялись объяснять по-своему.
С одной стороны, пресловутое слякотное и непроезжее время — оттепель, когда на поверхность выходит весь неприглядный сор, накопившийся за долгое время. С другой — приближающееся столетие Ленина, недавний юбилей революции, который мог бы не просто потонуть в потоке торжественных славословий, а стать поводом для ответа на вопрос: «Чего мы хотим?», для перезагрузки системы.
А чего хотели на самом деле? Многое свершили, всё что возможно превозмогли и победили, вот даже и космос покорили — и что теперь? Что могли противопоставить оппонентам, которые все четче формулируют свое видение пути, окончательно оформившееся в перестройку, выстраивают позицию с порывом все перечеркнуть и отменить? Символично, что в том же 1969 году вышло произведение Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?», в котором — боль и крик отчаяния от видения разложения общества свидетелями и проповедниками западного проекта, от понимания перспектив этих процессов.
Могла бы произойти перезагрузка отечественного цивилизационного проекта, вместо этого стала прогрессировать выхолощенность, обозначившаяся еще в послевоенные годы. Та самая оттепель ей противопоставилась и, безусловно, воспринималась более выигрышной и привлекательной. Она шла через критику советского проекта. Глубинная же мотивация состояла в отрицании суверенного отечественного цивилизационного пути.
Как пишет Прилепин, оттепели «хватило на то, чтобы выкормить, выпустить на свет расчетливо-буйного Солженицына, затаившегося навек в обиде за репрессированного отца Окуджаву и набаловков невероятной силы: Евтушенко, Аксенова, прочих.
Оттепели не хватило на то, чтоб дать в «Правде» страшные предвоенные главы «Они сражались за Родину», — книги, где имелся бы не только судебный приговор эпохе, но и в финале, быть может, оправдательный вердикт». Все вело к тому, что «золотая середина, должная хранить здравомыслие нации, таяла». «Западники» обретали все большее влияние, патриотический же фланг культуры — «русскую партию» — смещали на маргинальную периферию.
Старалась в этом и власть, которая видела в патриотическом лагере большую опасность. Так будущий архитектор перестройки Александр Яковлев устроил разнос почвенникам, опубликовав в 1972 году в «Литературной газете» статью «Против антиисторизма». Антиисторизм, который вменялся им в вину, заключался в том, что они якобы пытаются развернуть историю вспять. Поклоняются былым правителям, иконам, инфицированы буржуазными заблуждениями. В перестройку их уже кляли «совками», люмпенами, красно-коричневыми, фашистами и так далее.
Тоже ведь вопрос вопросов: отчего власть из раза в раз ставит на западников и либералов. Видит в них прогрессивный потенциал? Или так пытается с ними договориться, ублажить и умилостивить, делает тех самых «набаловков невероятной силы», а после получает то, что получает и, как правило, удар в спину? Может, в силу того, что с почвенниками разговор более тяжелый, предметный, глубинный и серьезный, ведь у них как раз сама правда, а не ее подобие, которым можно манипулировать и подстраивать под конъюнктуру. Правду же патриотов пытались, как книгу Шолохова, оскопить, выхолостить, свести к кондовому охранительству или управляемому госпатриотизму. Но так и выстраивалось из раза в раз кривое зеркало. Его и сейчас мы получили. Привет старым граблям.
Кстати, в те же годы против выхолащивания и за правдивый разговор выступил, например, и писатель Федор Абрамов. Перед 50-летием Октября он ставил довольно жесткие вопросы в противовес юбилейному воспеванию и восславлению. «Почему, почему, почему… Целый лес „почему“!» — кипели вопросами представители рабочего класса — «хозяина страны» в абрамовском «Доме». Народ в его произведениях пытался мыслить, рассуждать и «в масштабах страны, и в масштабах всего шарика». В ответ — либо замалчивание, либо чужая подменная «правда».
Вот и Абрамов в шолоховском духе писал, что если не будем честны сами перед собой, то всю «правду» вывалят другие и тогда мало не покажется: «Мы не имеем права замалчивать, упрощать все сложности и трудности нашего исторического пути. Не объясним мы — объяснят другие, только объяснят по-своему. Мы не скажем своим голосом всей правды — скажут другие „голоса“, только скажут по-своему» («Слово в ядерный век», 1981 год).
И еще: со всеми своими вопросами и претензиями к советскому он также вел любовный разговор, исполненный чувством Родины, потому что «только люди с пустой душой теряют сыновнее чувство Родины». После в перестройку как раз и вскрылась пустота, и сыновнее чувство затерялось.
Да, это была шолоховская тема, которая, увы, не случилась, иначе бы страна вновь, как перед Великой войной, получила поводыря к объединению общества. Как показывает в своей книге Прилепин, Шолохов работал с крупнейшими катастрофами русского XX века: Первая мировая и Гражданская война, коллективизация, Великая Отечественная. Главная мотивация все та же: «Мы должны сами объяснить, как это все случилось». Иначе свое слово скажут другие. Слово безлюбовное, цель которого вовсе не правда, а ее выверт.
Так получилось, что, например, Сталин понимал все это и допускал к публикации и «Тихий Дон», и «Поднятую целину». Понимал важность национального эпоса, который объяснит сложнейшие вехи отечественной истории. Их ни под какой лавкой не спрячешь, правда все равно рано или поздно проявится. Весь вопрос в оптике этой правды: будет ли она любовная к стране, к человеку или подменная, манипулятивная — подобие правды, противопоставляющее реальности пустоту. Ту самую темную баню с пауками.
Вот и оказалось, что «при Сталине посвободней было, — вполне мог подумать тогда Шолохов» — пишет Захар Прилепин. Подумать после того, как лично Брежнев отредактировал-оскопил его правду. Тем самым запечатал «свою», но поток чужой уже не мог остановить, только лишь все больше придавал ей ценности и значимости. Так пустота обретала плоть и кровь, накачивала свои мускулы, обретала мотивацию.
Шолохов же все ясно видел. Он был тем самым необходимым поводырем через русский катастрофический XX век. Но в финале проводником стал Солженицын, много сделавший для того самого обвала, про который писал в девяностые.
Так, Захар Прилепин отмечает: «Шолохов дал подробную оценку Солженицыну: „страдающий манией величия… злобный антисоветский человек“, который несет „огромную опасность“. Он видел то, чего ни оттепельная интеллигенция, ни подслеповатые вожди были не в состоянии разглядеть. Неумолимо, еще незримая, близилась эпоха самоуверенной власовщины».
Поединок разворачивался. Как поступили с Шолоховым, как полемизировали с ним? Попросту вытащили на свет божий все наветы и клевету завистников, которая проявилась еще в 20-е годы. Тогда был шок от появления великой книги, правдивой и необычайно смелой. После все это переработали в оружие «идеологической конъюнктуры», чтобы раз и навсегда отменить. Застрельщиком выступил тот же Солженицын, который нес свою «правду». Собирал ее в смертоносный и разрушительный ком любой ценой, не гнушаясь никакими методами.
Это было личной местью за то, что Шолохов и его узрел настоящего. Он стоял пред ним, будто голый, и этого своего срама не мог простить. А тут еще и идеологический враг. Не Солженицын придумал, но он сделал легитимным подобный стиль борьбы любой ценой. Через подлог, клевету, через придуманных сто миллионов жертв ГУЛАГа, то есть использовавший трагедию в личных корыстных целях. Именно так стилистически и стратегически позже будет оформлена перестройка, боровшаяся и сметавшая с пути своих врагов и любое инакомыслие. В том числе и тех, кто мог стать поводырем для общества, чтобы его сохранить.
Михаил Шолохов ушел накануне перестройки. Годом ранее — Федор Абрамов. А через пару лет Валентин Распутин уже стал писать про отчетливо различимый пожар, а Юрий Бондарев предупреждал про перестроечный самолет. Вскоре развернулся и водоворот Бермудского треугольника…
Вот и сейчас, когда вновь проявилось время отечественного эпоса, крайне важен все тот же императив: «Мы должны сами объяснить, как это все случилось». И мы знаем, что произойдет, если объяснят другие. Это будет катастрофа. Возникает вопрос: как рассказать, как объяснить?
Об этом тоже всё есть у Михаила Александровича. Ответ заключается в пути его главного героя. «Страшный урок Григория Мелехова состоял в том, что он, даже запутавшийся и загнанный, не мыслился отделённым от России. Всякая лихая круговерть вновь и вновь возвращает его к порогу родного дома», — пишет Захар Прилепин. Таков ведь путь и шукшинского Егора Прокудина, и прилепинского Саньки Тишина, который сам себя называет «проклятым».
Объяснять через чувство своей нераздельности. Через любовь и правду. Как это делал Михаил Шолохов.