Обретая родство и пространство

Захар Прилепин. Имя рек. Сорок причин поспорить о главном. — М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2020. — 313 с. — (Захар Прилепин: публицистика.)

Иосиф Бродский говорил, что чтение поэзии развивает хороший вкус. Захар Прилепин обладает удивительным чутьём к поэзии, он в ней плавает, как в родной стихии. Писатель может задержать дыхание на сколь угодно долго и насыщаться поэзией.

Но дело здесь не только во вкусе, но и в том, что подобная сопряжённость с поэтическим производит чувство подключённости, встраиваемости в общий поток энергий отечественного космоса. Дарит способность слышать музыку родной стихии, видение сути — русла и имена её рек.

Отсюда и его гармоничность. Цельность. Он несёт дух не разрушения и хаоса, но гармонии, восстанавливающей отечественную цивилизацию, излечивающей её от хворей расколов.

Поэтическое не оставляет его. Многие книги его — что развёрнутые стихи. Через поэзию он получил возможность уловить мелодию, услышать рифмы жизни, что далеко не каждому дано. Самому прожить семь жизней и даже многим больше. И, конечно, настоящая поэзия — растворение с почвой. Попытка собирания человека, как в «Ополченском романсе»: глянь в зеркало, а там отец, дед, род отражается (если не собирается, то становится «ничем», похнюпым — прокисшим, неспособным чувствовать, слышать музыку).

Происходит собирание и самой родины, которая чуть было не растворилась и не трансформировалась в ничто, когда потеряла и забыла себя настоящую.

Сборник «Имя рек», посвящённый «беспощадным русским вопросам», демонстрирует, по словам автора, итоги его «болезненных размышлений о нашем с вами Отечестве».

«Имена рек» — направления отечественных течений, мелодий, рифм, «вера в нашу национальную правоту» и преодоление «чувства отторжения от всего своего, родного, посконного».

Всё это связано с формулой единства и противостояния расколу, что близко к тому, как Дмитрий Лихачёв трактовал понятие патриотизма: «благороднейшее из чувств. Это даже не чувство — это важнейшая сторона и личной, и общественной культуры духа, когда человек и весь народ как бы поднимаются над самими собой, ставят себе сверхличные цели». Это и преодоление национализма, который здесь не приживается, вместо него — «тяготение к мышлению широкими масштабами», когда воля и простор воспринимаются за величайшее благо.

Через тяготение к этому простору отечественная цивилизация приобрела черты предельной открытости.

Из этой открытости проистекает то, что сейчас, как пишет Прилепин, «в каком-то смысле мы — хранители европейских традиций, иные из которых современная Европа стремительно теряет».

Литература изначально, как и язык, помогала сплочению, поддерживала единство народного самосознания. Таковы все без исключения произведения древнерусской книжности. Не было проповеди раздробленности, разъединения.

Поэтому и удалось сохранить «малообъяснимое». То, что, как пишет Прилепин, «русские всё равно очень похожи, где бы они ни жили». От Владивостока до Калининграда. Родная география вовсе не разъединяет. Через язык и литературу здесь проходят токи общего чувства. Надо только открыть их для себя. Они рядом, только руку протяни и почувствуешь пульс тысячелетней цивилизации.

Это чувство родства, приобщение к цивилизации и есть «бессмертие».

Раскол или усобица на русской почве всегда были равносильны самому тяжкому греху, за который следовало наказание. Это, кстати, и являлось объяснением ига Золотой Орды, воспринимавшимся карой за междоусобицу и раскол русских земель. Или смута девяностых — разве это не итог торжества энергий раскола? Разве не следствие истеричного взгляда на русский ХХ век как на одну большую чёрную полосу или могилу, общего взгляда на отечественную историю, которая превращается в «выбранные места» с разрушением её общей структуры и смысла?

Но «Россия — это всё, что мы есть» — цельность.

Прилепин говорит про «запрос на героику», на людей, которые сами становятся именами отечественных рек, рифмами цивилизации. Именно через способность видеть героику современности и производится преодоление нигилизма по отношению к ней, избавление отчуждения от настоящего, в котором не только отражается история, но и пишется новый эпос.

Важно у Прилепина и личное ощущение приобщённости, включённости в единство, будто в воинский полк или дружину. Здесь уже речь не о личной самостийности, а о логике общего движения этого полка, реализующего свой путь, долг, крест. Тогда и личная жизнь и судьба в этом единстве обретают ту самую гармонию, предохраняющую от блужданий и падений. «Мы не одни» — поэтому и нет никакой экзистенциальной тоски, болезненного самокопания и мук одиночества. Вместо этого — переживание провиденциального, что «жизнь волочит меня на себе, и всё, что у меня получилось до сих пор, — случайность и явное доказательство того, что за нами присматривают». Бог, земля, почва, родня, родина, что ласковая мать.

Это ведь «мы грешные — Россия святая».

Грудь нараспашку, а в ней вся Россия. Такой портрет Сергея Есенина висит в деревенском доме Прилепиных. Его написал отец писателя. Иногда кажется, что это сам Захар так идёт по жизни, готовый всех собрать, принять. «Я узнал, что у меня есть огромная семья…» — примерно так. Идёт и радуется этой семье, этой родне, попутно сшибая сорняки. Отдавая себе отчёт, что «счастье — всего лишь мгновенная реакция на то, что ты шёл по лесу и неожиданно встретил своих детей. А они — тебя». Через эти встречи — мгновения счастья — и выстраивается путь цивилизации, её поэзия.

Андрей Рудалёв
«Литературная газета», № 23 (6788), 09.06.2021