«Обитель» Александра Велединского: цирк сгорел, фокусники остались
Экранизация одноименного романа Захара Прилепина стала самым долгожданным долгостроем последних лет — телекартина шла к зрителю два с лишним года и была воспринята неоднозначно.
Восьмисерийный фильм «Обитель» — плод коллективных усилий трех незаурядных людей. Прозаик и публицист Захар Прилепин, автор исходного романа, — едва ли не единственный из топовых российских творцов, кто последовательно защищает от поруганий «советский проект» (его товарищем в этом смысле представляется лишь Александр Проханов). Режиссер-постановщик Александр Велединский старается совместить идею профессионализма с мечтой о жанровом успехе, а внеидеологический патриотизм — с неким мужским кодексом и пристрастием к витальной силе. Наконец, продюсер Валерий Тодоровский — кинематографист потомственный; человек настолько же талантливый, насколько осторожный. Он тоже любит «жанр» и в качестве продюсера с удвоенным рвением заботится о прокатной судьбе, но при этом очевидно не ностальгирует по советскому времени. Честный, мощный, изысканный — вот как захотелось охарактеризовать троих создателей «Обители», основываясь на прежних своих впечатлениях. «Лебедь, рак и щука…» — вертелось при этом в глубинах сознания.
Вначале разберемся с жанровой составляющей, со смотрибельностью, тем более что все трое знают путь к массовому успеху. Так называемый «большой стиль», к которому располагал материал, не получился. То ли было мало денег, то ли случился жанровый сбой. Исходный сюжет Прилепина — вероятно, роман воспитания. Человек без свойств или, одновременно, человек со всеми свойствами, как определяет главного героя Артема Горяинова сам автор, — убив родного отца, попадает в Соловецкий лагерь особого назначения, где методично получает уроки жизни и смерти, знакомится с огромным количеством людей разного образа мысли, душевного устройства, разных профессий и возрастов. С уголовниками и белогвардейцами, с эстетами и грубиянами, с доносчиками и мучениками, со священниками и демонами во плоти. Базовая идея Прилепина — запустить в раннесоветскую эпоху, относительно которой нет до сих пор даже и намека на примирение, простака, который постигает ее, не имея никаких априорных представлений, — продуктивна. И актер Евгений Ткачук, играющий Артема, скорее, со своей задачей справляется: убедительно дает постепенное наполнение внутреннего пространства новым, зачастую экстремальным, опытом. Однако переварить весь этот опасный опыт в экранном варианте «Обители» не удалось. Едва-едва заявили.
Роман воспитания даже и на «мирном» материале подразумевает обязательные идеологические столкновения с философскими противостояниями. Что уж говорить про эпоху нашего исторического слома: у каждого лагеря своя правда, своя историософия, свой, зачастую произвольный, набор фактов и, соответственно, свои спекуляции на тему. Для экрана, где слово все-таки вторично, необходимо было изобретать какую-то оригинальную систему подачи столь разнохарактерного, столь противоречивого идеологического содержания. Специально подчеркнуть не вполне реалистическую природу образа главного героя и преподнести других людей с их заветными идеями как своего рода сгустки социальности. Почему-то очень быстро пришли на память «Зияющие высоты» Зиновьева с их спокойной, местами саркастической каталогизацией. Однако из виталиста Велединского социолог, как видно, никакой. Не отстранился от реализма, наоборот, влип в повседневную фактуру, которая, повторимся, в ситуации явно недостаточного бюджета не сработала. «Обитель» выглядит бедновато.
Но куда важнее то, что как только любой экранный персонаж начинает здесь высказываться «по существу», органики не случается, ведь артист играет по-станиславски материал от «брехто-сартра». Поскольку с материалом этим Велединский скучает, он придумывает вброс кинематографической проблематики: хроникеры снимают, лакируя, теперешний лагерь; регулярно дается игровая дореволюционная фильма, где загулявшихся на Соловках охотников преследуют ангелы; наконец, священник обсуждает с главным героем, кто же лучше — Чаплин или неулыбчивый Китон. По правде говоря, в сравнении с мировой революцией вся эта околокинематографическая возня — вздор. А уж тем более в сравнении с революцией отечественной. Общие места от киномана Велединского и острые места от мыслителя Прилепина конфликтуют. Здесь бы, между прочим, вмешаться человеку с неплохим вкусом Тодоровскому… Впрочем, может, изначально было еще хуже, а он таки действительно вмешался и подрихтовал, подправил, даже и спас? Вот именно: «Обитель» небезнадежна. Более того, «Обитель» и необходима, и хороша. Объяснимся.
Что нам «эстетика», когда давно попраны этика, историческое сознание и здравый смысл! Один позднесоветский диссидент, а впоследствии политтехнолог уместно высказался о временах перестроечных разоблачений. Дескать, даже и не важно уже, что там открылось много фактической правды, по-настоящему важно лишь то, что открытия эти были преподнесены стране и миру в режиме тотальной, всеобщей потери достоинства. А ведь действительно: с воплями аля-улю и трави помалу. В результате-то все живое на десятилетия отравили по большому, даже по самому большому счету.
Помнится, году в 1989-м в Тулу приезжал заместитель главного редактора журнала «Наш современник» Александр Казинцев — один из так называемых охранителей. На творческую встречу с ним собралось в ДК профсоюзов три десятка человек, не больше. Причем неосведомленным, искренне любопытствующим юным простаком был, очевидно, один я, остальные же туляки — продвинутые читатели «Огонька» и «Московских новостей». Бедные, злые, успешно подготовленные журнальчиками, газетками и телевизором к самосуду с переделом. Они прицельно торпедировали ошалевшего от либерального напора столичного гостя вопросами типа «зачем вы мешаете стране стремительно переходить к нездешнему счастью?». Казинцев не скоро перевел дух, не скоро опомнился, а в конце встречи, грустно оглядев взыскующую повального счастья аудиторию, произнес: «Дело в том, что все эти перестроечные трюки они делают не для вас, а для себя…»
Ну, а кто такие «они»? Кто такие «мы»? И в чем, наконец, секрет перестроечных фокусов, в какие бы времена «они» их не осуществляли прямо на наших глазах? Сделав главного героя то ли простаком («человек без свойств»), то ли трикстером («человек со всеми свойствами»), Прилепин снабдил его уникальной оптикой: Артем не обременен априорными суждениями и спекулятивным умом, зато видит текущую ситуацию как она есть. В режиме здесь и сейчас. «Ихний» фокус-покус поэтому не проходит. Это свойство молодого героя мифопоэтически подчеркнуто тем обстоятельством, что он убил отца. Не по злобе, а потому, что тот изменял его матери. Нет, даже не поэтому: отец, этот носитель и транслятор родовых и национальных ценностей, предстал Артему в совершенно голом виде, в грязном свете. Впрочем, не то, не то! Мать мстительно схватила ножичек, замахнулась на супруга, Артем ее руку перехватил, неосторожно полоснул отца по горлу… Механика, по крайней мере, в фильме не вполне ясна. Важно лишь то, что Артем не нагружен родовыми предрассудками. И он легко разбирается там, где белогвардейцы с чекистами одинаково путаются.
Вот и сам Прилепин настаивает: не было специфического коммунистического террора. Ведь и соловецкие пытки, и соловецкие предательства, включая выдачу монахами на смерть легендарного святителя Филиппа Колычева, ни стилистически, ни ментально не отличаются от того, что происходит на глазах у Артема Горяинова в 1927-м! Кстати, когда в лагере особого назначения начинается чехарда с арестами, избиениями и убийствами прежних чекистов, Артем, как и положено трикстеру, торжествует, глумится. Его увещевают, он не унимается. Ну да, не святой. Сказано же: трикстер. Сказано: простак. Не научен. Безотцовщина. Но, к примеру, те, которые травили в зале профсоюзного ДК трезвого москвича Казинцева и которые всего через пару-тройку лет исследовали в поисках какой-никакой жратвы тульские помойки, — они, наученные и начитанные, лучше? Профукали страну, сдали вместе с партийными билетами здравый смысл и человеческое достоинство. Они — лучше?! О, я хорошо помню, эти апелляции к Богу, «родному пепелищу и отеческим гробам», эти агрессивные голоса и «справедливые требования» туляков снова все переделить. Вещь Прилепина хороша тем, что впервые за три десятилетия предлагает новый стиль мышления. Она против фокусов, против жонглирования. Всегда же есть люди, чаще не слишком умные, которые, не будучи ничему научены, видят происходящее без фильтров, дизайна и обработки.
Иногда эта история напоминает страшную-страшную сказку. Неокультуренную, необработанную, вроде сказок Афанасьева или братьев Гримм. Но придется повториться: лишь на уровне литературного материала, визуального и темпоритмического подкрепления этому нет. Упущен грандиозный шанс на совершенно новую поэтику. Любовная линия, когда Горяинов как бы уводит женщину, чекистку Галину, у страшного царя здешних мест Эйхманиса, тоже ведь разработана недостаточно варварски. «Жили недолго и умерли в один день». Актеры чрезмерно психологизируют, хотя Ткачук, пожалуй, меньше Александры Ребенок и Сергея Безрукова. Но «Обитель» даже и в таком виде противостоит безобразной тенденции последних десятилетий: беспардонно воспевать Зону Комфорта словно бы в назидание тем, кто — вот подлецы! — будто бы сердечно расположен к «ленинско-сталинскому террору» и зоне за колючей проволокой. Довольно же врать: практически никто из противников «России как безразмерной зоны комфорта» к террору не расположен. Наоборот, очень хочется по-хорошему. Однако пока что не получается: достоинство, отнятое у нации в период перестроечной подчистки истории, по сию пору не возвращено, а значительная часть населения категорически с этим оскорбительным обстоятельством не согласна.
Хорошо придумано, что простак Артем легко может научиться чему угодно: бокс, валторна, поцелуи или свирепый сарказм даются ему, может, не сразу, зато намертво впечатываются в подкорку и образ действий. Таков народ, именно поэтому ему не вполне нравится барский тон и, соответственно, победительный вид: сами с усами, ничего особенного; если надо, обойдемся собственными силами. В этом фильме никто из людей не любит главного героя по-настоящему: мать до поры, обидевшись за убийство супруга, ограничивалась посылками; Галина, судя по откровенному дневничку, сошлась с Артемом в отместку развратному островному царьку Эйхманису; товарищи по лагерю предают; священники, как, к сожалению, чаще всего и бывает, не умеют правильно рассказать о своей таинственной религии. Никто не любит Артема, кроме Бога. Трудно объяснить, почему от фильма — внешне безрадостного и очевидно недоделанного — остается такое впечатление. Однако же, оно остается.
Игорь МАНЦОВ
Газета «Культура», 14.05.2021