Нескромная любовь
Антологий нынче выходит много. Не могу сказать, что на них мода (а на что сейчас мода в литературе?), но почему-то их выходит много. Если посчитать все антологии, вышедшие за последние лет десять, не хватит пальцев на руках и на ногах.
Только что вышла одна из самых странных антологий из всех, какие мне приходилось держать в руках. «Библиотека Захара Прилепина. Поэты ХХ века». Совместный проект издательства «Молодая гвардия» и писателя, говорить о котором можно очень долго, а можно ничего не говорить, настолько он известен. Первый выпуск: пять поэтов в одной коробке. Пять изящных книжек в красно-черном исполнении. Сергей Есенин, Павел Васильев, Борис Корнилов, Владимир Луговской и Анатолий Мариенгоф.
Принцип составления: это любимые поэты Захара Прилепина. Нет, лучше сказать так: это те из любимых поэтов Захара Прилепина, на которых он хотел бы обратить внимание в первую очередь.
Захар Прилепин сделал, кажется, все для того, чтобы его осудили за нескромность, заклеймили как «самопиарщика» и за это невзлюбили. Если завтра он спасет тонущего ребенка, в искренность его поступка не поверят. Решат, что это рекламный ход. Скажут: плохо придумал, скучно, не творчески!
Вот и у меня первое впечатление от «внешности» антологии было скорее отрицательным. Нехорошо, нескромно! Пять русских поэтов упрятаны в коробку, на которой, как вы уже догадались, фото Захара Прилепина.
Симпатяга!
Вышла одна из самых странных антологий из всех, какие приходилось держать в руках
Но при чем тут Владимир Луговской?
Но потом я подумал: а что было бы скромно? Не издавать Владимира Луговского? Его и не издают. «В последующую после обвала страны без малого четверть века вышла всего одна книга поэта Владимира Луговского тиражом полторы тысячи экземпляров», — пишет Захар Прилепин в предисловии к своему Луговскому.
Просто переиздать Владимира Луговского? Переиздавайте. Но только где эти энтузиасты-составители? А главное, где эти издатели? А если быть уж совсем откровенным, где эти читатели?
Прилепин поступил нескромно и даже с канонической точки зрения «некультурно». «Культурно» — это издавать в серии «Литературные памятники» «Вечерние огни» Афанасия Фета с послесловием Д. Д. Благого, которое занимает около 150 страниц, и столько же занимают «Примечания». У меня есть такая книга, выпущенная издательством «Наука» в 1979 году. Второе издание. Тираж 100 000 экземпляров. Сто тысяч прописью, если кто-то не поверил и решил, что я ошибся с нулями.
Сейчас я сам внутренне недоумеваю: каким образом советская власть и коммунистическая идеология мотивировала второе издание книги стихов поэта XIX столетия с ярко выраженными консервативными взглядами и откровенно «крепостническими» настроениями тиражом 100 000 экземпляров? Боюсь, что на этот вопрос так много ответов, что мы в них просто запутаемся. Но у меня нет ни малейших сомнений в том, что у современной идеологии, если можно говорить о таковой, нет ни одной мотивации, чтобы издать советского поэта Владимира Луговского тиражом хотя бы 100 экземпляров. А это, поверьте, очень хороший поэт. Повлиявший на Бродского, может быть, косвенно, но повлиявший. Оказавший очень сильное влияние на Бориса Рыжего, в чем тот не раз признавался.
Но как Захар Прилепин любит этих поэтов! До страсти, до нервной какой-то судороги
Как быть с Анатолием Мариенгофом, о котором знают, что это был друг Есенина (но какой-то очень сомнительный друг, чуть ли не враг, портивший нашего чистого национального поэта), и больше, по сути, на знают ничего? Прилепин в своем предисловии утверждает, что влияние Мариенгофа на Есенина было громадным, что «при помощи Мариенгофа… Есенин нашел свой новый стиль, стал новатором… и уже с этой ступеньки шагнул в национальные гении».
О самом Есенине он пишет парадоксально, когда встает вопрос о том, самоубийца он или нет: «… если Есенин попрощался с нами даже не в последнем стихотворении — „До свиданья, друг мой, до свиданья“, а уже в самых ранних, самых первых, что это означает? Что он, прости господи, был трепло? Обещал уйти и оставался? Что он не отвечал за базар?» И выстраивает сборник в обратном порядке от поздних стихотворений к ранним стихам. И, знаете, это действительно какое-то убийственное доказательство самоубийства Есенина.
О Павле Васильеве, расстрелянном в 1937 году, Прилепин начинает предисловие так: «Если совсем грубо, да простит он нас, гений и князь русской поэзии, но если начистоту: трепло. Только так и можно определить характер его, зная его выходки — даже не дурацкие, а дурные». Оправдывает Горького, которого только ленивый не осудил за его слова, написанные о Васильеве («от хулиганства до фашизма расстояние меньше комариного носа»), после которых его якобы и расстреляли. И в своей прилепинской манере опять наезжает на либералов, которые критикуют Горького фарисейски.
Очень странная антология! Я уверен, что многие ее осудят и скажут: опять Захар Прилепин себя, любимого, рекламирует!
Но одно: как же он любит этих поэтов! До страсти, до нервной какой-то судороги, до смешной, да-да, порой смешной, но и трогательной попытки перевоплощения в них, до держания личного ответа за их «базар» и какого-то детского восхищения перед самыми глупыми и нелепыми их поступками.
И правда, стихи после этого читаются по-иному. Не как просто стихи. Как оправдание, что ли…
«Есенин ответил за всех». «Кто, как не поэт, оправдает наше суровое прошлое?» (О Луговском) «У Мариенгофа при всем его иронизме восприятие трагическое, и его трагедия эпоха, в которой он жил и за которую отвечал».
Кто за нас ответит?