«Хочется железных лавок для зрителей и музыки, от которой станет тошно»

Спектакль «Допрос» театра «Предел» по одноименной повести Захара Прилепина, показанный 14 и 15 мая на сцене «Дома Актера», вызвал бурные обсуждения среди нижегородских зрителей и критиков. С одной стороны, постановку обвиняют в чрезмерной жестокости и реалистичности, с другой — признают удивительное мастерство режиссера и талант актеров, сумевших соединить условно-метафоричное изображение и глубокую психологию героев, абсурдность и трагичность. О тонкостях спектакля «Допрос», нижегородских зрителях и своем отношении к задачам театра режиссер спектакля Владимир Дель рассказал корреспонденту РИА «Время Н».

— Мы не делаем спектакли без обсуждений, для меня это очень важно. В спектаклях всегда есть момент некоторой надрывности, резкого движения, каких-то нереальных фантастических эмоций, поэтому мне важно понять, что чувствуют и думают зрители. Если после спектакля они спокойно аплодируют и уходят, я этого не понимаю: мне хочется разговора, и разговора откровенного — в момент катарсиса, если он случился. В такие моменты человек сердечно и душевно открыт. Посмотрите на актеров — если подойти к ним после спектакля, то можно увидеть их такими, какими не увидишь больше никогда в жизни, настолько у них душа открывается, появляется что-то детское. И если в этот самый момент ты предлагаешь обсуждение, то важно найти что-то такое, чтобы люди в тебя поверили и смогли разговаривать на равных. Это именно тот случай, когда происходит много открытий: спектакли, прошедшие 14 мая и 15 мая, и обсуждения, которые были после них, не пустой звук для меня. Возможно, я с чем-то не согласился, кому-то возразил или даже в зале осталось ощущение, что я не расслышал или не понял вопрос, — все эти замечания я воспринимаю очень серьезно.

— Должен сказать, что зрители очень глубоко обсуждали спектакль, и мы вышли на интересные темы — например, о линии семейной трагедии. После того, как мы показали «Допрос» в Доме литераторов, появилась рецензия, в которой было сказано, что не хватает той самой сцены в метро, когда Новиков говорит о личной свободе человека. Вы видели, что вчера эта сцена в спектакле была: она появилась в постановке потому, что была заявлена, потребована зрителями. Причем автор никогда не настаивает на том, что какая-то сцена для него очень важна, что нужно что-то добавить, убрать — сами зрители, указывая на отсутствие каких-то сцен, часто хотят показать, что они повесть читали, а мы, видимо, не читали, раз эту сцену не включили. Но это тоже приятно — хотя бы потому, что повесть они действительно читали! У некоторых зрителей есть желание просто вознаградить нас теплыми словами за труд на сцене, кто-то хочет заявить о себе как о личности, кто-то встает и говорит, что, мол, у нас лучше, а у вас вот... Тем не менее, все это надо понимать и с уважением относиться к залу.

Я нередко провоцирую зал на небольшой скандал, возникают какие-то вспышки, столкновения мнений. Меня больше устраивает, когда зрители начинают схватываться друг с другом. Всегда в зале есть человек, который скажет, что театр не должен предлагать такие темы, что он создан для удовольствия и красоты.

— Раньше спектакль был более жестким по содержанию, но сдержанным по внешним проявлениям. В какой-то момент я почувствовал, что иногда зрители не совсем понимают такую актерскую игру: это не обычный театр, здесь нет времени разрабатывать психологически линию каждого персонажа — мамы, зэка, девушки, поэтому два актера исполняют все роли. Мы предлагаем театр абсурда, гротеска, фантасмагории, там есть какие-то цирковые эффекты, но в глубине есть сильное и настоящее переживание. Мать, которая переживает за своего сына, несмотря на внешнюю форму подачи этого образа, — это не кривляние и не КВН, — это русский психологический театр огромного душевного надлома и самоотдачи. И как видите, зрители поняли, что здесь нет бутафорской игры и фальши, иначе никто бы не остался в зале, и сказали бы, что актеры только кривляются.

— Как правило, я беру классический репертуар — Достоевского, Пушкина, Островского, но то, что ставлю, получается далеко не иллюстрацией к этому произведению с воспроизведением быта и костюмов — в основе постановки всегда авторское, режиссерское видение. Это тоже не совсем повесть Прилепина на сцене, а скорее постановка по мотивам, версия режиссера Деля. К примеру, я ставил «Преступление и наказание» Достоевского. На сцене был только Раскольников и три девушки — Соня, Дуня и мать. Это история о том, как безумно они его любят. Он убивает, а они его любят. Он продолжает убивать, а они его все равно любят.

— Мы показывали его в Санкт-Петербурге, и тогда одна из самых лучших театральных критиков страны написала, что здесь за час показан весь Достоевский. Она даже выдвигала наш спектакль на «Золотую Маску», на премию «Приз критики».

— На самом деле есть только этюды, некоторые подступы к есенинской теме, а это тема наша рязанская, родная. Для меня чрезвычайно важно высказать свое мнение по поводу этой необыкновенной, этой трагической, страшной черной темы — истории жизни нашего поэта. Накипело очень много — в основном по поводу того, что Есенин — это всегда златовласый отрок, ванильный и слащавый... И эта чушь (хотя, конечно, я совсем и не против ее) — как будто какое-то требование, и я против именно этого требования делать из Есенина слащавого, псевдопатриотического и фальшивого мальчика, изгоняя из него всю его настоящую «русскость». Если мы будем развиваться в этом направлении, то привезем к вам в Нижний Новгород есенинскую тему. На мой взгляд, это должны быть стихи в виде маленьких пьес, для каждого стихотворения нужен маленький спектакль. Почти все нынешние спектакли о Есенине жутко похожи друг на друга.

— Понимаете, речь в этом спектакле идет об агрессии — не только государства по отношению к человеку, но и о внутренней агрессии: мы ужасно агрессивны, в нас бурлит котел по отношению друг к другу, к соседям, к друзьям, родителям, и об этом важно и нужно говорить. Главный герой почти не говорит с родителями, не называет их мамой и папой, и все это есть в спектакле, просто нужно это услышать и понять. Но если ведущей является тема агрессии, то мы начинаем выставлять ее по разным направлениям: музыка давит и мешает, и здесь важно, чтобы человек возмутился, почувствовал себя неуютно. К чему мы привыкли в театре? Сесть и, облокотившись, услышать приятный голос, увидеть красивые костюмы и посмотреть какой-то спектакль о жизни французских проституток в шикарных интерьерах. Все это как бы доставляет нам удовольствие, и именно от этого хочется избавиться. Хочется железных лавок для зрителей, хочется водки, разлитой между рядов, хочется запаха лука, бурлящего пива, которое зальет стены и пол, хочется музыки, от которой станет тошно, от которой захочется выскочить на сцену и потребовать сделать ее потише! Все это — способы воздействия на зрителя, которые мы и используем. Печенка в спектакле ту же функцию выполняет. А как-то чисто для пробы я взял тухлую — должен сказать, что все это производит огромное впечатление на чувствительных барышень, которые выскакивают пулей из зрительного зала. Почему бы не попробовать что-то поискать?

— Да, совершенно верно! Это театр во многом условный, метафоричный. Совсем не обязательно влезать в шкуру какого-то персонажа, достаточно обозначить его роль, функцию в цепочке конфликтов. Ведь герой повести находится в состоянии конфликта со всем божьим миром, это тупиковый случай, из которого выхода нет. Сравните, что в начале Новиков с Лехой выходят, обнявшись, а в конце мать Новикова говорит: «Не зови сюда этого висельника!». Это еще одно его предательство по отношению к другу. Другое дело, что мне нравится, когда зрители начинают протестовать, говорить «Чему вы нас учите?» Я чувствую, что у зрительного зала часто есть потребность в каком-то настоящем герое, как в боевиках, который вышел бы на сцену, отомстил бы за всех, убил бы кого-то, и какая-то справедливость восторжествовала бы. Но тут-то с каждой минутой хуже и хуже, и уже кажется, что та пытка, которая была в начале, ерунда по сравнению с теми душевными, нравственными мучениями и страданиями, которые испытывает герой потом. Но все равно остается эта потребность в герое, чтобы, как в сказке, восторжествовала правда и справедливость. А это должны люди сделать сами. Это они должны исправить, поправить, изменить или измениться, и это должно произойти с каждым. Но к чести нужно заметить, что в зале сидят порядочные, прекрасные люди, слова которых полны заботы о детях, о ближних, у которых есть желание, чтобы государство их оберегало, спасало, ведь это необходимое условие нормального существования.

— Во-первых, неповторимые ощущения от города от его вольного духа. Выходишь на обрыв и чувствуешь, что здесь настоящая русская мощь, что здесь должны быть богатыри, вольная душа, должна быть какая-то философия человеческого существования, ведь весь этот космос природой задан. Кроме того, все эти купола, холмы, крепости — это прекрасно, и очевидно, что это не матрешечность для туристов, а здесь по-настоящему земля дышит историей.

На сцену, где оставляешь часть души, всегда хочется вернуться, упасть на колени и вспомнить, как честно ты здесь трудился, хочется просто поклониться. Здесь такая сцена, что чувствуется единение с залом, и это приятно. Мне очень хочется вновь оказаться на этой сцене и что-то произнести нижегородскому зрителю.

Владимир Дель, "Время Н" - 27 мая 2013 года, 16:49