О Суркове, русской литературе и украинской политике
Отставка российского вице-премьера Владислава Суркова вызвала такой сильный информационный резонанс, какой редко бывает и при уходе фигур, занимающих посты повыше.
И до Суркова в российском политикуме были деятели «второго плана», удостоенные в общественном сознании зловещих лавров создателей нынешней ужасной политической системы, — например, Борис Березовский, Анатолий Чубайс или Глеб Павловский. Но Березовского уж нет, внимание к Чубайсу в последнее время поутихло, а Павловского самого стали называть то ли ширмой, то ли марионеткой Суркова.
При этом, такой степени контроля за всеми аспектами политической жизни, такой ведущей роли в создании и развитии провластных и оппозиционных политических сил, такого влияния на процессы, такой власти над медиа-пространством, таких достижений в формулировании и конструировании государственной идеологии не приписывали ни Чубайсу, ни Павловскому, ни даже Березовскому.
О роли Суркова больше могут рассказать даже не аналитические штудии политиков и политологов, а его образ в русской художественной литературе. Ведь свежий экс-вице-премьер является прототипом героев книг двух ведущих писателей современной России — Виктора Пелевина и Захара Прилепина. На всякий случай следует предупредить, что обе книги написаны отнюдь не в жанре реализма. Но и просто политическими памфлетами их назвать нельзя, — смысл глубже, содержание богаче, а Сурков там герой второстепенный.
У Пелевина Сурков выведен в качестве безымянного персонажа повести «Зал поющих кариатид» из сборника «Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана». Он выступает в качестве вдохновителя и создателя суперэлитного борделя на Рублевке. Такого, что подобного «не видели даже пресыщенные римские императоры» по словам его подручного. Тоже кстати, имеющего прототипа в реальной жизни — поставщика дорогих проституток состоятельным и высокопоставленным клиентам.
«Раньше был серый кардинал. Никто его и в глаза не видел. А теперь вот выступает по разным вопросам, общается с людьми. Настоящий, кстати, демократ в хорошем смысле — приехал на обычной „бэхе“ без всяких наворотов», — так характеризует этот подручный своего патрона в повести. Патрон же в пафосном вступительном слове поясняет набранному персоналу цель проекта, уподобляя их будущую работу вахте матросов подводного ракетного крейсера. Цель эта заключается в создании для олигархов таких условий на родине, чтобы они не попадали во всякие сексуальные скандалы за рубежом и не оказались из-за этого на крючке западных спецслужб: «Так сказать, воспроизвести тот дурманящий мираж, которым их привлекает Запад, по нашу сторону границы».
Здесь довольно легко читается едкий намек на изобретенную Сурковым доктрину российской «суверенной демократии». Хотя при желании несложно найти сходные черты и в украинской политической реальности. Сам же автор доктрины в глазах главной героини повести выглядит так: «молодой темноволосый мужчина в сером костюме от Zegna с галстуком неброского, но такого элегантного оттенка, что если у Лены и оставались какие-то сомнения в серьезности происходящего, они отпали раз и навсегда».
Такая же серьезность и манера одеваться у персонажа Захара Прилепина в повести с довольно провокативным названием «Черная обезьяна»: «Черная щетина, лицо правильное и гладкое, как хорошо остриженный ноготь. Белая рубашка, темный пиджак, не знаю, каких именно цветов, я немного дальтоник. Серьезный пиджак, если кратко».
Этому герою повести, Велимиру Шарову, приданы и некоторые биографические черты Владислава Суркова — наличие чеченской крови, неполная семья, похожее образование, очень высокая должность и близкое знакомство с главным героем, которого автор писал с себя (в реальной жизни двоюродная сестра Прилепина некоторое время была замужем за кем-то из родни Суркова).
В повести персонаж Суркова занят какими-то таинственными экспериментами, связанными с неконтролируемой запредельной жестокостью сумасшедших детей-подростков. Знакомство с российской действительностью позволяет увидеть параллели с созданными с подачи Суркова молодежными организациями прокремлевских отморозков. В украинских реалиях на агрессии неполовозрелых уродов предпочитает паразитировать одна из оппозиционных политических сил.
Хорошая литература всегда в некоторой степени — пророчество. Можно найти намеки на политический конец Суркова и в названных книгах, написанных за несколько лет до нынешних событий. «Впрочем, мы все однажды можем оказаться беззащитными. Это… неприятно», — сетует Шаров в «Черной обезьяне», — и на уточняющий вопрос, беззащитными — перед чем, — отвечает: «Нам не дано предугадать. Но разве это отменяет наше право попытаться сработать на опережение?». Тут к месту вспомнить, что именно работой на опережение многие комментаторы назвали вступление Суркова в полемику с Путиным на заседании правительства накануне отставки. Пелевинское пророчество выглядит сочнее по причине любви автора к ненормативной лексике, но, увы, по той же причине не может быть приведено здесь.
Разумеется, не прошла незамеченной отставка Суркова и в Украине. И, конечно же, не могли о ней не вспомнить в контексте недавнего одесского вояжа Константина Затулина, анонсировавшего создание пророссийского политического проекта. А в силу репутации Суркова как создателя самых разных политических проектов отсюда недалеко до пророчеств о скором появлении бывшего «серого кардинала» Кремля в наших широтах.
Но интереснее, что в наших широтах отсутствует собственная фигура, идентичная Суркову. Представить в качестве всесильных закулисных коварных создателей политической системы и государственной идеологии, манипулирующих СМИ и легко забавляющихся созданием провластных и оппозиционных партий, у нас пытались многих. От Владимира Горбулина, Дмитрия Табачника, Виктора Медведчука и Андрея Клюева, до, смешно сказать, Ивана Васюника или Олега Рыбачука. Только вот кастинг в итоге никто не прошел.
А ведь так удобно было бы пояснять бессилие и недалекость оппозиции зловещими кознями какого-нибудь мрачного теневого мудреца из лагеря власти, как это делается в России. Пока же такового выдумать не удалось, приходится довольствоваться более прозаическими интерпретациями происходящего…