Я потерялся
Очень хороший, грубой выделки роман. Писательский шаг вперед, которого ждали два года. После чеченских «Патологий», нацбольского «Саньки», автобиографического «Греха» Прилепин отошел от пацанского оптимизма и заговорил тем же прекрасным языком («Поднял с пола ее туфлю, понюхал. Пахло пяткой»), но уже о другом.
Писатель и журналист в самом разгаре кризиса среднего возраста отправляется в подземные катакомбы, расположенные под Кремлем, где содержатся по меркам обычного человеческого общества люди, мягко говоря, недостойные: оказавшийся в живых полевой командир Салават Радуев, бомжиха, методично убивающая собственных новорожденных детей, и камера с недоростками — детьми, которые не испытывают эмоций, поэтому могут убить без всякого зазрения совести. Вскоре в провинциальном городке Велемир происходит массовое убийство: какие-то недоростки вырезали весь подъезд рядовой хрущевки. Собственно вот такая детективная затравка.
Детишки-убийцы — центральная вещь в романе, вроде как фасад. Кремлевская лаборатория, велемирское убийство, две вставных новеллы — о захвате древнего города такими же недоростками и о выходе из-под контроля взрослых роты юных чернокожих воинов, задействованных в бесконечной африканской междоусобице — порождают аналогии с «Повелителем мух», но это не главное, как, впрочем, и Голдинг не совсем о детях писал. Да, они могут быть жестокими. В «Черной обезьяне» есть эпизод-флешбэк, когда юный еще главный герой и его дружки разгоняли на закрытом чердаке прутьями голубей, ломая им крылья и вытряхивая перья. Но и взрослая деревенская баба несет писклявых котят папеньке, который сидит около печки, и говорит: «Бать, пожги». Так быстрее.
«Черная обезьяна» при своей неуклюжести композиции, пробуксовке сюжета после середины отлично прорисована. Возьмем загадочное убийство в Велемире. Ничего не напоминает? Или Велемира Шарова, кремлёвского бонзу, по инициативе которого и была создана поземная лаборатория. Любой мало-мальски интересующийся политикой человек узнает в Шарове Владислава Суркова, зам. Руководителя Администрации Президента. Сурков — человек, придумавший такие штуки, как «суверенная демократия», «план Путина» и движение «Наши» (там же тоже недоростки!), — вышел очень похожим на себя. «Черная щетина, лицо правильное и гладкое, как хорошо остриженный ноготь», — это очень точно. Таких наблюдений «в яблочко» в книге множество.
демиург идеологического климата, мистер «хорошо остриженный ноготь»
У Прилепина в романе весь внешний ужас, отягощенность воздуха и головы, липкость существования незаметно переползают из внешнего пространства во внутреннее и создают тревожный морок так, что вроде есть две детали от конструктора, а собрать их вместе страшно — самое точное эмоциональное выражение времени, а точнее — безвременья, когда надо идти, а карты нет. Косил как-то в дурке от армии — через восемнадцать лет доктор узнал его; жевали вместе с сослуживцем дембельские черные носки — тот будучи уже ментярой, не признал товарища по дедовщине; вроде была проститутка Оксанка, похожая на жену — потом сказали, что убили свои же хачи-сутенеры. А были ли вообще дети-убийцы? Ощущение двойничества, неприякаянности в сумме с признанием собственной мерзости — атмосфера книги; жестокость и равнодушие — ее земля; физиология — вода, будь то теплая вязкая кровь или нагревшееся выдохшееся пиво на дне бутылки. Прилепин ненароком сыграл в набоковские игры с зеркалом, в котором отражается хронический страх Черной обезьяны. «Я пришел — и что теперь?» Мы попали в свой личный ад, деточка.