«Черная обезьяна», Захар Прилепин
Рецензии на книги
Мне очень понравилось, сразу скажу. Очень. Обращаю на это внимание, потому что дальше в основном буду ворчать, брюзжать и немножко ругаться.
Вместо редакционной аннотации на книге следовало бы написать: «впечатлительным людям и беременным женщинам не открывать,» ибо три четверти страниц залиты кровью, засыпаны костями и завалены кишками как человека разумного, так и других представителей биосферы планеты Земля. Но я как раз не это первым пунктом поставлю в перечне лично моих претензий к роману. Лично меня как старого циника даже некоторым образом восхитила фантазия автора, особенно в истории с африканскими пытками. Как говорил о муравьях в печени вождь ирокезов в одном советском фильме: «интересная мысль, надо будет попробовать».
На первых же страницах нас ожидает сколь интригующий, столь и нелепый сюжетный поворот. Молодому (ну, а какому же ещё?) журналисту показывают лабораторию, где изучают всяких выдающихся в плохом смысле типов. Радуева, например (с изменённым на Салавата именем). Но не ради такого пустяка, как воскресший Радуев привели в тайные подвалы молодого журналиста. А ради подростков (они в романе будут называться недоростками — неприятное слово. А если разобраться, не неприятное, а просто непривычное), так вот, подростков, отличающихся особой жестокостью. И даже не жестокостью, а равнодушием к убийству. Зачем этого журналиста туда привели, совершенно не понятно, потому что на протяжении всего романа люди, связанные с лабораторией, будут от него отмахиваться и отбрехиваться с использованием всего богатого арсенала сюжетных средств. В этом первая нелепость. Вторая нелепость, что профессор, изучающий странных детей, вообще не в курсе, что такого ужасного они сделали и за что, собственно, сидят. Дескать, ему это по барабану, а изучает он какую-то молекулу, которая то ли должна быть у нормального человека, то ли нет, в общем, пока науке это не известно.
Но роман совсем не о детской жестокости. Точнее, немножко о ней, в том плане, что патологически жестокие дети суть просто люди, а не какие-нибудь пришельцы, и у нас у всех тоже рыльце в пушку (см. внимательно на своё детство. Лягушки? Голуби? Кошечки-собачки? Чей скелет пылится в шкафу, а?). Мысль, прямо скажем, свежим дыханием не овевает.
Но роман всё же не о жестокости, а о нём, милом-дорогом герое современной мужской (созданной мужчинами) литературы — невротике тридцати с чем-то лет. Тут у меня на подходе вторая большая претензия — вторичность образа главного героя. Невротический журналист уже был у Стогова («Мачо не плачут»), невротический отец и муж был у Иванова («Географ глобус пропил»), невротический исследователь запутанных дел — у Терехова («Каменный мост»).
Ребята, мужики, ну сколько ж можно? Давайте договоримся, что чёрнообезьянский невротик, вобравший в себя всех невротиков последних (великолепных, кстати) романов закроет уже эту тему. Ну очень прошу.
Да, и проститутки! Я никогда не понимала эту отеческую теплоту, которую некоторые мужчины испытывают к проститутке. Ну не понимала и ладно, мало ли. Не будем поминать всуе «Яму», помянем лучше «Блуда и МУДО» того же Алексея Иванова — опять в «Обезьяне» возникает с Ивановым явная параллель: болезненные отношения героя с проституткой, которая что? Правильно, погибает в конце страшной смертью.
Ещё напрягло шаблонно-сермяжное описание русской глубинки. Тоже надоело уже. Раз глубинка, значит под каждым кустом по пьянице, грязищи по колено, и прямо под нос случайному прохожему вынесут новорожденных котят, чтобы их сжечь.
А теперь о главном. Прилепин — писатель, причём моего любимого писательского типа: писатель-сочинитель. И я получила огромное удовольствие от его художественного дара. Он сочиняет вдохновенно и искусно. Он прекрасно владеет русским языком. Он тончайше чувствует сочинительский инструмент и способен вызвать эмоции одним лишь повторением междометия.
А кровь с кишками… Я просто сорвала с дерева липовый цветочек и закладывала им страницы. И было мне счастье.