О литературе с Виктором Топоровым: Столичный форсаж
Дамы хвалят. Литературные дамы всегда, впрочем, хвалят Прилепина. «И лишь слепой не услышит!» — восторженно и безграмотно восклицает одна из них на страницах газеты «Ведомости». Да и почему бы, собственно, слепому не услышать скрежет тормозов пошедшего по обледенелой (от слова «б…ь») июльской Москве юзом автомобиля Вина Дизеля? Ведь под Вина Дизеля наш герой и косит — только под Вина Дизеля нежного и ранимого. Нежный Вин Дизель — оксюморон? Да, пока не выпьешь водки, пожалуй, оксюморон.
Захар Прилепин вошел в литературу и как писатель, и как персонаж светской хроники, и как лицедей, играющий по системе Станиславского, и, не в последнюю очередь, как секс-идол — и мужчин это, понятно, раздражает. Один, с бойкой фамилией, пошел на него войной на страницах «Экслибриса НГ»; другой, в «Воплях» («Вопросах литературы»), возразил Прилепину как отставной мент — отставному менту и как сорокалетний ученик печника тридцатипятилетнему знаменитому писателю; третий, в «Афише», издевательски вернул Прилепину его же собственный издевательский комплимент чужому умению живописать сцены секса.
«Не поворачиваясь ко мне, она с усилием стянула джинсы, бельё было красное, на слишком белом теле. Постояла, видимо, раздумывая снимать блузку или нет, не сняла. Решительно развернувшись, шагнула на диван как будто на высокую ступень, потом сразу стала на четвереньки и проползла в самый угол. Уселась там, расставив чуть шире, чем нужно, согнутые в коленях ноги: смотри, урод.
— Будешь выкобениваться — въебу вот этим подсвечником, — неожиданно для себя и себе не веря, сказал я.
Взял подсвечник и подошёл к дивану» (из романа Захара Прилепина «Черная обезьяна»).
Новый роман называется «Черная обезьяна». Название, естественно, символическое, хотя и пластмассовая игрушечная обезьяна в тексте фигурирует тоже. Сатана — обезьяна Бога, знаете ли. А у доктора Джекила ходил в черных обезьянах мистер Хайд. Ну и черный человек у Есенина. Ну и прочие братья Карамазовы (кара — черный). «Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». Захар Прилепин предлагает нам полюбить его (или, наоборот, возненавидеть) черненьким; полюбить или, наоборот, возненавидеть (авторская интенция всё время двоится) своего инфернального — в черной-пречерной комнате — двойника.
Московский журналист и писатель, получив секретную информацию о полумифических детях-убийцах, затевает собственное расследование, постепенно поглощающее его целиком. Теряет жену (она сходит с ума) и детей, теряет любовницу (она уходит к презренному антиподу из числа кремлевских пропагандонов), становится виновником гибели проститутки-динамистки с Ярославского вокзала, безуспешно «ходит» во власть, в народ и в науку, колесит по столице и по ее окрестностям, наблюдая повсюду картины одна другой страшнее, — и еще более чудовищные видения разворачиваются во вставных новеллах, которые герой то ли пишет, то ли переживает в страшном сне наяву.
Захар Прилепин внимательно читает не только классиков, начиная с Федора Михайловича, но и современников, включая ровесников и младших сверстников. В небольшом по объему романе ощутимо влияние Сергея Шаргунова, Германа Садулаева, Владимира Шарова, автора «Околоноля» Натана Дубовицкого (фигурирующего в тексте как раз под фамилией Шаров) и в наиболее существенной мере Александра Терехова.
С Терехова (из романа «Каменный мост») списан и главный герой, и оба основополагающих конфликта этого героя с внешним миром (с женщинами и с Историей). Речь, разумеется, не о плагиате и не о подражании, а о творческом развитии. К тому же, у Прилепина добавлен третий конфликт — отцовство и сиротство, — а также идея крестового похода детей, позаимствованная у Шарова (роман «Будьте как дети»). От Садулаева идут вставные новеллы, от Шаргунова — мотив бегства из дому в большую политику, ну, а от Натана Дубовицкого — державный и антидержавный ход мыслей сам по себе.
Основная идея (не уверен, что до конца понятая самим писателем) — «убийство» детьми родителей как всеобщий, естественный и неизбежный ход событий. Хороши ли родители или плохи (как плох герой романа), дети убивают их просто тем, что живут, — если твоему ребенку десять, это значит, что ты постарел на десять лет, а когда-нибудь он тебя (и хорошо, если да) похоронит… Такие мысли посещают человека, испытывающего кризис среднего возраста; собственно говоря, об этом кризисе и идет речь в романе; ну, а дети-убийцы из секретной лаборатории и тем более из африканской саванны — не более чем одушевленная (хотя и принципиально бездушная) метафора такого порядка вещей.
Подобный замысел страшно трудно реализовать, не впав ни в пошлость, ни в кокетство, однако Прилепину это удается или почти удается. Ввожу в искренний комплимент ограничитель «почти», потому что роман написан, увы, с определенным пережимом (Вин Дизель сказал бы: с форсажем): черная обезьяна это одно, а четыре черненьких чумазеньких чертенка всё-таки другое. Нельзя, увы, не отметить и еще одного прискорбного обстоятельства: в романе полный швах с композицией — вставные новеллы обездвиживают «Черную обезьяну», как прикованные к ее задним лапам (на картине у Брейгеля) чугунные ядра. И никакому Вину Дизелю не раскочегарить забуксовавший сюжет ближе к финалу.