Черная обезьяна
Лучший роман З.П.
Рекламировать будут «роман про детей-убийц», но на самом деле «Черная обезьяна» — про «нравственные искания» главного героя; так теперь не говорят, но так точнее. К 35 годам у него много чего есть — жена, дети, работа, слава, деньги, но он не контролирует занятые области, а лезет дальше, рыщет, сканирует пространство в поисках непонятно чего — новой женщины, окна в будущее, страшной тайны. Он опрашивает свидетелей странных происшествий, беседует с чиновником-интеллектуалом (хм: «человек, похожий на Прилепина» беседует с «человеком, похожим на Суркова»), знакомится с девушками в метро, стучит в чужие окна; зачем? Ни за чем — инстинкт, любопытство, длинный нос Буратино. Это небезопасная стратегия; по ходу гораздо больше разваливается, чем складывается; но он все равно не останавливается.
Его текущее журналистское расследование — дети-убийцы; такие выморочные сюжеты обычно выводят на мамбо-джамбо вроде «детей индиго» или «секты». У Прилепина это вообще не сюжет, не на расследовании держится роман. Герой эту историю себе измышляет; он таким образом переживает свои отцовские фобии, чувство ответственности за детей и вины перед ними. «Дети-убийцы» — рабочая гипербола; кошмарный образ тех отложенных, долгосрочных последствий, которые мужчины, дышащие полной грудью, запивающие светлое пиво темным, предпочитают игнорировать; только вот они — как заживо сжигаемые в печи котята (есть тут такой момент): не захочешь, а припомнишь. В какой-то момент эти «котята» вернутся и отомстят; отсюда и «сюжет», и отклонения от него — история про поездку в деревню, где у убитой проститутки живет ребенок. Нынешнее состояние — когда «по всем углам обнаружились плотные сгустки пустоты», а Россия — брошенный ребенок, который по вине родителей растет монстром, — это всего лишь отложенное возмездие.
Прилепинская черная обезьяна — это нечто среднее между есенинским «черным человеком» и «белой обезьяной» из выражения «не думать о белой обезьяне»; двойник героя, его карикатурное отражение, твин-пиксовский Боб из зеркала, тревожное второе я, о котором невозможно забыть; носки у героя — цветные, но обезьяна — вот она, черная. Ну и она все время «выскакивает» в романе — то эпизод в армии, то с купленной не глядя игрушкой, то сутенеры на площади. Раздвоение в голове героя, постоянную тревогу, «ожидание обезьян», разодранную надвое жизнь передает рваный ритм прозы, стаккато. Удивительно: Прилепину отлично удается как раз то, что у обычных писателей получается натужно, книжно: ловить ритм; для этого нужно иметь не столько воображение и технику, сколько слух. Проще всего объяснить, чем хороша прилепинская проза, так: кто угодно из писателей может получить Bad Sex Award — премию за худшее описание секса; а у Прилепина наоборот: у него ровно эти сцены замечательно получаются; сами найдите, увидите. Здесь вообще много хороших периодов, точных реплик, уместных ремарок, остроумных аллюзий (на шаровские «Будьте как дети», к примеру). Нескладная вроде бы «Черная обезьяна», если присмотреться, тонко сделана; в романе гуляет куча эхо, здесь все друг с другом увязано, зарифмовано и закольцовано.
До «Черной обезьяны» неясно было, что такое Захар Прилепин; многие прежние его вещи страшно резали ухо. «Черная обезьяна» — расчет за все выданные ему авансы. Она целиком (ну почти, за исключением разве что вставных новелл) очень хорошая, с внутренней музыкой проза. И вот тут литература перестает быть экраном и становится проводником; ты испытываешь те же преображения, что рассказчик: голову пронизывает поток жизни, время уносится зря, и больнее всего потому, что каждый промах страшен не тебе самому, а кому-то, кто важнее, чем ты. Очень точно; очень здорово.
Лев Данилкин, "Афиша" - 10 мая 2011 г.