Четверка на восьмерке
Как Алексей Учитель перенес Захара Прилепина
Иная экранизация — нечто вроде осеннего ветра: сдувает с романа или повести слова, как листья с дерева, оставляя голый ствол. Чем лучше пишет автор и чем меньше значения придает сюжету, тем больше теряет его творение при переводе на язык кино. Майн Рид лишается малого, Дюма — трети, Пруст — практически всего. Правда, обратить на это внимание может лишь тот, кто, во-первых, прочел первоисточник и, во-вторых, получил кайф от чтения предложений, из коих он составлен.
Прилепин — не Пруст, но «Восьмерка» ближе к третьему варианту. Перескажи ее кто-то другими словами — выйдет вульгарная история про четырех пацанов, которые днем бьют людей по служебной обязанности, а по ночам — ради удовольствия. Ибо суть этой написанной от первого лица повести — в авторской речи, которая обычно становится первой жертвой экранизации. Прочтите, к примеру, описание боевых особенностей товарищей героя: один (Лыков) дерется «спокойно и сосредоточенно, с некоторым задумчивым интересом», второй (Грех) — «как чистят картошку в мужской компании — весело, с шуточками, делая издалека длинные пассы и попадая в любую кастрюлю так, что холодные брызги летели во все стороны», третий (Шорох) — «будто бы понарошку, никого всерьез не желая обидеть, но вместе с тем умело и быстро». Фильм даже не пытается передать посредством изображения ни эти характеристики, ни то, что они даются повествователем спустя годы после событий. Взамен зрителям предлагается махаловка, хотя ни Чака, ни Джеки, ни Брюса, которые могли бы ее украсить, среди исполнителей не видно.
В результате такого обрезания центральный герой, чья рефлексия заполняет повесть, превращается в столь же заурядного персонажа, как и его сослуживцы. При этом смазывается его постепенное этическое дистанцирование от них — особенно от Лыкова и Греха, чье поведение постепенно начинает ему претить. Если угодно, в повести рассказывается о распаде силового братства, а в фильме — больше о том, как славно вместе махать кулаками. Такая простота в обращении с не самой простой литературой даже удивительна для людей, на совместном счету которых «Космос как предчувствие», где ощутимы тонкость режиссуры и фирменная метафизика сценария, но объяснима тем, что Алексей Учитель, начиная с
«Пленного», берется за довольно чуждый ему материал, а Александр Миндадзе, до сих пор не занимавшийся адаптациями чужих литературных произведений, достаточно далек от стилистики Прилепина.
Упрощена и любовная линия повести. Правду сказать, у Прилепина она прописана менее внятно, чем бойцовая, но писатель все же вкладывает в уста возлюбленной героя, Аглаи, поразительные слова, мгновенно проясняющие суть драмы, о которой он вспоминает годы спустя: «Я всем вам даю от силы. И только ему — от слабости». «Ему» — это его сопернику, местному пахану Буцу. Для нее этот Буц, вроде бы занесенный автором в разряд «плохих парней», лучше героя и его друганов, и нетрудно догадаться почему: он в отличие от них, «государевых людей» (причем государь, как выражается их начальник, «пьяный и дурной»), — вольный среди подневольных. И когда в повести Лыков насмерть сбивает его своей «восьмеркой», а потом с помощью отца отмазывается от убийства, она навсегда отворачивается от героя. В фильме от этого мотива не осталось и следа, зато государь олицетворен в документальных кадрах отречения Ельцина, цитирование которых в экранном контексте можно расценить как плевок в покойного царя с безопасной дистанции.