Тропинка из ада в рай
О новом романе Захара Прилепина «Обитель»
В новом романе Захара Прилепина «Обитель» интересен даже не главный герой − его мы уже хорошо знаем по всем прежним произведениям автора. Условный Захар Прилепин помещается в некие исторические условия и ведёт оттуда свой репортаж, непременными деталями которого будут выбитые зубы, кровавая каша во рту, рассечённый лоб, сломанные рёбра, сильный голод — и физический, и всеобъемлющий, по подвигу, свершениям, ловле огромного журавля. А ещё главная героиня, отбитая у другого, обычно более «крутого» (вспомним Яну из «Саньки», или Аглаю из «Восьмёрки» — женщина непременно как добыча), при этом она умело манипулирует чувствами главного героя — всегда непредсказуема, импульсивна, с ней постоянно нужно «угадывать», ошибся — и всё рушится в один момент. Всё это будет, только в новом романе интереснее другие люди, их отношения и — эпоха.
На одном из выступлений Прилепин сказал, что чтение его книг нужно начинать с «Чёрной обезьяны», потом следуют «Патологии», «Санькя», «Грех», − и «вам будет всё лучше и лучше», такая тропинка из ада в рай. Наверное, ему в тот момент казалось, что более мрачной книги он не напишет, и в более адские глубины не спустится. Но получилось иначе.
Я думаю, не зря в своё время книга его рассказов получила название «Грех», с одной стороны − громко, сурово, ишь, на что замахнулся, с другой − в творчестве автора прослеживается пристальное внимание к грешной человеческой природе. Вот юноша в рассказе размышляет: «…Всякий мой грех… всякий мой грех будет терзать меня… А добро, что я сделал, − оно легче пуха. Его унесет любым сквозняком…», затем герой отправляется на войну, делать революцию, потом оказывается в «Чёрной обезьяне»: «Люди не чувствуют стыда… Если их никто не видит — не чувствуют ни малейшего. Я вспомнил одни, потом другие, затем третьи свои дурные поступки — подлые, отвратительные, гадкие, − и в одну секунду стало ясно, что в том, где нас не застали, включив белый свет и указав пальцем, мы не раскаиваемся никогда. Спим со своей подлостью в обнимку: хоть какая-то живая душа рядом, хоть кто-то тихо греет душу. Убьёшь её — и кто останется поблизости до самой смерти?».
Феофилакт Болгарский определяет грех, как «уклонение от цели, назначенной человеку по природе». Диакон Андрей Кураев: «В церковном понимании − это рана, которую человек наносит своей душе».
Слово «грех» — перевод греческого слова αμαρτια, которое буквально означает «промах» или «непопадание в цель». Грех и есть несоответствие человека цели своего существования, неправильное осуществление человеческой природы или противоестественная (противоприродная) деятельность.
У Прилепина грех − это чаще всего то, плохое, что совершает человек и о чём не знают другие. Почему-то именно это в первую очередь важно автору. «Для человека греха как бы и нет, если этот грех никто не видел! − говорил батюшка Иоанн. − Да ведь, милый? Не пойман − не вор. Бог − один, кто знает любого вора, и у него есть свои Соловки для всех нераскаявшихся, в сто тысяч раз страшнее».
«Как же люди могут полюбить Бога, если он один знает всё про твою подлость, твоё воровство, твой грех? Мы же всех ненавидим, кто знает о нас дурное?». «…Каждый человек носит на дне своём немного ада: пошевелите кочергой − повалит смрадный дым». Но это ли самое страшное в человеческой греховности?..
Главный герой «Обители» носит фамилию Горяинов, которая происходит от прозвищного имени Горяин, предположительно обозначающего жителя гор, горца. По другой версии, так называли горемыку, человека, пережившего много бед, лишений в своей жизни, либо бедняка. Горяинов созвучно и слову горячий. И в целом все эти интерпретации отражают характер Артёма. Молодой человек, москвич, симпатичный и обаятельный, любящий стихи; с первых страниц ещё неясно, за что он попал сюда. Явно не блатной, политический? Его глазами мы наблюдаем Соловецкий лагерь и сосланных сюда людей.
Основной оппонент (и в тоже время утешитель) Артёма здесь − владычка Иоанн, «владычка» − так, ласково, называют батюшку из обновленцев заключённые. Надо отдать автору должное, священник описан действительно с любовью, от него веет добротой, сердечностью, спокойствием, утешением и прощением. Соловки для него — «школа добродетелей − терпения, трудолюбия, воздержания», «благодарю Бога, что попал сюда». Артём одновременно и тянется к нему («Обожаю его!»), и отталкивает. Едва ли не трижды отвергает Евангелие, протянутое ему владычкой. Спорит с ним. А, может, и не столько с ним, сколько с собственным отцом и Богом.
У Артёма тоже есть свой ад в душе. Он убил отца, застав его с женщиной. Убил даже не за измену, а за то, что отец был раздет (как тут не вспомнить Ноя и Хама). Тема наготы здесь очень важна. Отец обнажил свой грех, свою слабость. «Здесь мы остались почти голые − у большинства из нас нет ни званий, ни орденов, ни регалий, только сроки». «Соловки хороши тем, что все здесь видны, как голые и раздевать не надо». Сцена массовой исповеди, когда перед угрозой расстрела заключённые каются в своих самых страшных преступлениях − даже не обнажение, а словно взрезание нутра (из них лезут скорпионы, склизкие рыбы, черви). А вот владычке Иоанну, помещённому на Секирку, рясу оставили, потому что, как он пошутил: «голого попа даже чекисты боятся». Хотя тут, скорее, другое, укрыт он не земными одеждами, а благодатью.
Когда первые люди согрешили, им стало стыдно и страшно − они заметили, что наги. Чтобы прикрыть свою наготу, сшили себе из листьев смоковницы одежду. Когда Господь спросил: «Адам, где ты?» Адам ответил: «голос Твой я услышал в раю и убоялся, потому что я наг, и скрылся». Бог снова спросил: «Кто сказал тебе, что ты наг? Не ел ли ты плодов с дерева, от которого я запретил тебе есть?» Господь ожидал раскаяния, но ни Адам, ни Ева не признали своей вины. Обитатели Соловков словно тоже изгнаны из рая.
Но автор идёт дальше:
«− Бог здесь голый. Я не хочу на голого Бога смотреть. Бог на Соловках голый. Не хочу его больше. Стыдно мне.
…поймал себя на том, что видел не Бога, а собственного отца − голым − и говорил о нём.
…Бог отец. А я отца убил. Нет мне теперь никакого Бога. Только я, сын. Сам себе Святой Дух».
«Пока есть отец − я спрятан за его спиной от смерти. Умер отец − выходишь один на один… куда? К Богу? Куда-то выходишь. А я сам, я сам спихнул со своей дороги отца и вот вышел − и где тот, кто меня встретит? Эй, кто здесь? Есть кто?»
Я не поклонница психоанализа, но меня здесь поразил практически прямолинейный пересказ фрейдистских теорий, апелляция к Эдипову комплексу, сути религии. Человек создает Бога по образу своего отца, и личное отношение к Богу зависит от отношения к телесному отцу и вместе с ним претерпевает колебания и превращения. Бог, в сущности, является по мнению психоаналитика превознесенным отцом. Фрейд проводит аналогии в отношения человека с отцом и с Богом. Если первые не налажены, то и вторые вряд ли состоятся, либо будут иметь амбивалентный характер.
Специально ли Прилепин включил в текст этот монолог — объяснение?..
Если же отвлечься от Фрейда, то можно увидеть своеобразную инверсию голого Адама. Желание не взойти к Богу, а опустить Его до своего уровня. Наг человек, обнажён Бог. Может ли Он быть таким? Бог Отец недоступен для нашего понимания: «Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин. 1:18). Но Иисус говорит: «Видевший Меня видел Отца» (Ин. 14:9). Почти обнажённым Господь был на кресте, принимая страдания за человечество. Христос, Новый Адам, который искупил своей смертью наши грехи.
Грех — это реализация страсти в помыслах, словах и делах. Страсть − сильная, стойкая, всеохватывающая эмоция, доминирующая над другими побуждениями человека и приводящая к сосредоточению на предмете страсти. Страсти: гордость, гнев, тщеславие, блуд, уныние, печаль, сребролюбие, чревоугодие. Кажется, автор книги провёл своего героя через все испытания. «Какая-то игрушка была у Артёма в самом раннем детстве − наподобие маленьких весов. Качнёшь их − и они подолгу ищут равновесие: наблюдать за этим можно было подолгу, пока не закружится голова». Куда качнётся маятник?
Вот Артём отправляется на «свидание» с женщиной из барака, но что-то удерживает его и он просто отдаёт ей деньги. Вот его охватывает гнев и он избивает блатного Жабру с только что зашитым лицом, шов трескается, льётся кровь, но Артёму его не жалко. Боксирует с более слабым соперником, бьёт изо всех сил, чтобы покрасоваться, но внезапно осуждает себя. Не брезгует подъедать за чекистами. Жаждет понравиться, услужить начальнику лагеря Эйхманису, наслаждается близостью к власти, стремится занять место повыше в иерархии. «Ужасно хотелось, чтоб это увидели все». «Вот так вам, имейте привычку приветствовать начлагеря, ага», − думал и не стыдился себя. «Как скоро ты превратишься в Бурцева, дружок? Начнёшь ли бить Щелкачова лопатой по хребту?» Посмеивался, но ответа до конца не знал». Отказывается от свидания с матерью, приехавшей издалека. Но прощает Афанасьева, подбросившего ему карты. И так далее. Мы видим стихийную смену помыслов, страстей, желаний, влечений. Не только поступки, но малейшие движения души, внутренние вопросы, монологи. Маятник качается то в одну, то в другую сторону, автор то возносит героя и устраивает его получше, наблюдает за реакцией, потом отправляет в самую тьму и холод. Как поведёт себя? К чему и Кому это приведёт, и приведёт ли?
Сотворенному по образу и подобию Божьему человеку, наделенному разумной душой, естественно искать Цели, Причины и Источника своего существования — искать Богопознания и Богообщения, стремиться к соединению с Богом. Страшен не грех сам по себе, не грех, как нечто чёрное в душе, постыдная тайна, а его последствия для человеческой природы и жизни. Настоящий грешник − человек разделенный в самом себе, разделенный от ближнего, удаленный от Бога. Он потерял связь с Творцом, со своей совестью, со своей собственной жизнью, с жизнью ближнего.
«Стяжи дух мирен и вокруг спасутся тысячи», − говорил Серафим Саровский.
Владычка Иоанн: «Я вот так размышляю: ты не согрешил сегодня − и Русь устояла».
«Здесь все грешат, − быстро отвечал Артём.
− А ты не за них отвечай, а за Русь. Они грешат, а ты уравновешивай. Праведное дело больше весит, чем грех!
− Нет! − с трудом сдерживая злобу, отвечал Артём. − Грешишь − и спасаешься, а праведное − ни на шаг над землёй не поднимает, а тянет на дно. Бог правду видит, да не скоро скажет».
«Что-то же ты, Тёмонька, в самый трудный час злобишься? Может, твоя доброта и спасла бы и тебя, и слабых духом приободрила бы?»
«Нет никакой доброты. Нет. Понял, поп? Я твоя неудача».
«Соловки − это ветхозаветный кит, на котором поселились христиане. И кит этот уходит под воду. И черная вода смыкается у нас под головой. Но пока хоть одна голова возвышается над чёрной водой, − есть возможность спастись остальным бренным телам и не дать всем здесь собравшимся быть погубленными раньше срока. Не уходи под воду, милый мой, не погружайся во мрак, тут и так все во мраке.
− Уйди, − повторил Артём, чувствуя, что его сейчас вырвет».
Раскаяние — основанный на свободе воли человека укор совести о совершенном грехе. Первый этап покаяния. Раскаяние — сожаление, что грех совершён, покаяние — твёрдая решимость оставить грех, борьба с ним, перемена жизни. Если грешит человек по большей части бессознательно, то покаяние может быть только осознанным и осуществляется оно соработничеством Бога и человека. Если человек прилагает усилия навстречу Богу, то Бог отвечает ему на это многократно благодатью, которая становится основой для новых усилий, и так − до самой смерти.
Для спасения необходимы не только вера в Христа и добрые дела милосердия к ближним, но также огромная духовная работа над самим собой, борьба с врождёнными греховными наклонностями и страстями, искоренение их.
В сердце каждого человека идёт битва душевного и духовного, и в этой борьбе одолевает то одно, то другое начало. Законченного типа праведников и грешников не бывает в природе. Человек есть то, что он есть в данный момент.
В связи с этим интересно высказывание владычки Иоанна: «В детстве играешь в песочке, а сам размышляешь: вот идёт тётя, смотрит на меня и думает: Какой хороший мальчик!..» Всякий про себя до самыя смерти думает: «А какой я хороший мальчик!»»
И здесь как раз ждёшь продолжения, развития мысли о «хорошести» и о грехе, но батюшка переходит на другое, оставляя мысль незаконченной.
Дух — «та нематериальная часть человека, которая его связывает с вечным и непреходящим миром». Это то начало возрожденной жизни, которое Адам не мог передать своим потомкам, но которое даётся Христом; это душа, возвышенная благодатью.
В целом в романе много именно физики и психики. Много телесных страданий, мучений, истязаний, эмоциональных переживаний, потрясений. Обращение к духовной стороне, силу веры, духа мы видим во владычке Иоанне, неведомом отшельнике, прожившим на Соловках долгие годы и не знающем ни о революции, ни о новом строе, в твёрдом отречении от власти Антихриста отца Зиновия, в мужественности идущего на смерть с молитвой Вершинина.
Как пишет теолог Карл Барт, религиозный человек греховен, именно как таковой, ибо совесть пробуждается в религиозном сознании. Наш герой как раз его не лишён − он понимает, что грех существует. Но понимает его в первую очередь, как постыдную тайну. И второе − принимая греховность как данность, непрестанно бунтует против Бога (и часто его горячечные поступки воспринимаются именно как вызов, бунт, дерзость: смотри что я делаю, а как поступишь Ты? Хватит ли у Тебя терпения и милосердия?).
Вся тяжесть покаяния заключается в необходимости обнажить свою душу и в предельном доверии, которое возможно только к Самому Любимому, когда человек признается Ему в своей неспособности удержать под контролем свои мысли и чувства. «Как же люди могут полюбить Бога, если он один знает всё про твою подлость, твоё воровство, твой грех? Мы же всех ненавидим, кто знает о нас дурное?» (Артём) Так рождается отчуждение между человеком и его Творцом. Встреча с Богом требует любви, а любовь − смелости.
Любовь − это в идеальном случае тот накопленный опыт, который остаётся с нами и в посмертии. А в неудачных вариантах — это опыт несбывшихся (или сбывшихся) желаний (плотских и душевных), опыт тревог, страхов, ненависти (или, говоря языком психоаналитиков, конфликтов). Именно этот отрицательный опыт, оставшись единственно актуальным для человека после перехода в мир иной, превратит его вечное бытие в ад.
«Раз мы здесь собрались − на то воистину воля Божья». «…лучше раскаяться вовремя, и земные Соловки − не самое дурное для этого место». «Самый худший запах идёт от нераскаянного греха! Его смыть тяжелее всего!» На Секирке отец Зиновий и владычка Иоанн исповедуют заключённых, ожидающих расстрела, называют грехи. «Здесь я! Здесь!» − отзывался на всякий грех Артём, не ведая и не желая раскаяния в них». «Внутренне хохотал», «с бесноватой радостью», «кивал с тем бесстыдным лицом, с которым пьяница ждёт у кабака, что ему нальют». «Причащаться Артём не пошёл. Руки его были сухи, сильны и злы, сердце упрямо, помыслы пусты». Отец Зиновий говорит ему: «Нераскаянный! Гниёшь заживо. Злосмрадие в тебе − душа гниёт! Маловер, и вор, и плут, и охальник, ни рыба, ни мясо». «Ты никто, ничего не умеешь», «самый ничтожный» (в приступе ненависти бросает ему в лицо возлюбленная Галина). Аморфная личность, которая плывёт по жизни, зависящий от инстинктов «самостийный зверь», чьей-то чужой воли (то ожидает помощи от Галины, безропотно отправляется с ней в море, также возвращается, выполняет все её указания), ввязывается в драки, отрекается от Бога, от лагерного товарища.
«Он был свидетелем, как были убиты или погублены несколько близких ему людей: Афанасьев, владычка Иоанн… Это не отравило ему жизнь. … А если б твою мать убили? Вопрос был неприятный, докучливый, Артём не захотел на него отвечать. Ты всегда был таким или здесь совсем зачерствел? И опять не ответил».
Артём открывает древнюю фреску на стене, обнаруживая, «что в этом лице было столь притягательным и странным. Когда бы не длинные волосы и борода, изображённый на росписи человек был бы очень похож на него самого». Весь его путь на Соловках − это открытие себя, снятие каких-то покровов, путь в глубину, где самое потаённое. Житие человека, со всеми его правдами и неправдами, помыслами и страстями. Роман можно было бы сравнить с житийной иконой и клеймами. Но здесь не жизнь святого −, а жизнь грешника. И над каждым клеймом плачет владычка Иоанн. Можно быть святым, а можно нераскаянным. Можно молиться на лик, а можно изувечить фреску и вместе с тем собственный Богоподобный образ: «исполосовал на части лицо», «глаза поддавались хуже всего − и Артём выдолбил их острым концом ложки», «работал быстро, ярясь и скалясь».
Откровение о плохом в другом человеке полностью меняет отношение Артёма к своему здешнему товарищу Василию Петровичу Вершинину. Не раскаиваясь в своих грехах, Артём, тем не менее, спокойно осуждает других. Имеет право?
Находясь в камере с чекистами, он глумится над ними перед расстрелом, не отказывая себе в удовольствии отомстить за погибших, расстрелянных этими же людьми, товарищей. «Что же вы, Артём, такое? А − сердце?» − спрашивает его Соломон Моисеевич, закрывая собой жертву − расстрельщика Санникова. И вроде бы понятна эта стихийная дерзость, и благородный мотив, только «месть» − слово не из христианского лексикона. И возможно ли в подобной ситуации представить владычку Иоанна? Ведь он-то наверняка простил бы этих людей. Может быть, поэтому, лакомясь после всего на завтрак пшённой кашей, Артём обнаруживает в ней не желаемое мясо, а кусок крысиного дерьма. Да и ловя себя на мысли, что нужно подумать о чём-то важном, Артём думает лишь о том, что не вынесли парашу и в камере пахнет дерьмом тех, кто уже убит и закопан.
Подруга Артёма Галя − местный следователь, любит начлагеря Эйхманиса, сильного, волевого человека, едва ли не полубога, но отвергнутая, она выбирает того, кто её, в свою очередь, отвергнуть не может, не посмеет. Заполняет пустоту, женскую, материнскую. «Украла тебя, как ребёнка». Воплощает в себе образ не столько роковой женщины, сколько женщины-матери. Иногда строгой, отчитывающей, злящейся, но чаще − заботливой. Переведёт в безопасное, сытное местечко, накормит, принесёт тёплую одежду, согреет, прикроет от службистов. Но эту связь омрачает постоянное сомнение: «Люблю ли её?» «Любит ли она меня?», которое сменяется то страстью, то ненавистью. В открытом море, в лодке не раз любовники готовы были поубивать друг друга. И неудавшийся побег из лагеря − как метафора их неудавшейся любви. Могла ли она сбыться, если никто не любил, а только скрывался в объятиях от чего-то большего, что громоздилось вокруг? «Господи, я Артём Горяинов, рассмотри меня сквозь темноту. Рядом со мной женщина — рассмотри и ее. Ты же не можешь взять меня в одну ладонь, а вторую ладонь оставить пустой? Возьми и ее… Она не чужой мне человек, я не готов ответить за ее прошлое, но готов разделить ее будущее». Красивый обет, но выполнимый ли? «Всё его чувство к Гале повыдуло на морских ветрах». «Никакой любви у него к этой глупой женщине не было. И у неё к нему».
Любить надо всех, − не только призывает, но и своею жизнью показывает пример владычка Иоанн. «И бродят по Руси одни дети убийц святых мучеников, а новые мученики − сами дети убийц, потому что иных и нет уже уж? … Но и этих надо любить, − сказал он и осмотрел всех, кто был вокруг. − Сил бы». Артём же отчаянно брезглив к убогим, грязным, некрасивым − они у него вечно сопливы, грязны, гадки. Леопарды, блатные на побегушках, беспризорники. Безобразность внешняя приравнивается к без-Образности внутренней. Артём словно лишает их права быть людьми, быть образом и подобием. Не то, что он сам − молод, красив, силён, фартовый, весёлый, всегда с хорошим аппетитом, всегда выгадает что-нибудь у судьбы. Так чего других − не таких фартовых − жалеть? Сами виноваты.
Но как полюбить не чистенького, светлолицего, а чёрного, грязного? Одной человеческой любви здесь не хватит. Василий Петрович, бывший контрразведчик, пытавший подопечных, то подкормит заключённого, то Артёму ягод принесёт, в молитве, в заботе. Артём даже завидует ему − есть у них что-то такое общее с владычкой Иоанном, что и без слов их связывает и что помогает перед лицом смерти.
Даже обращаясь к Богу, Артём не верит в Него. Слишком «виртуальная» фигура «Господи? Никого тут нет…». Его вопрос обращён в пустоту. Но Бога нет не потому, что Он не существует, а потому − что именно Артём отказывает Ему в существовании. Артём жаждет прощения, но сам простить не может. Чувствует необходимость покаяния, но не может преступить через себя, свою гордыню, своё неверие. «Бог не мучает. Бог оставляет навсегда. Вернись, Господи. Убей, но вернись». Покаяния отверзи мне двери, Жизнодавче».
Отверзлись? На последних страницах романа мы видим совсем другого героя. Артём изменился. Он уже не тот дерзкий молодой человек, что был вначале. Почему? Что случилось с ним? Сломил его новый срок? То, что в тюрьме, по словам Василия Петровича, «нельзя победить»? Или нераскаянные грехи унесли с собою на дно? Он тих, мелок, незаметен. Не делит людей на плохих и хороших. Не помнит ничего из прежней жизни. Старается держаться в тени и не с кем не заговаривать, не отвечать на шутки. И вдруг − когда вздорный начлагеря Ногтев решает расстрелять каждого десятого, меняется местами с Захаром Сивцевым. Чтобы умереть вместе с Галей, выдернутой из строя, теперь уже она — «растеряна, как ребёнок» (поменялись ролями?). Расстрел оказывается фикцией, страшной шуткой, но Артём делает этот шаг. Исполняет давний обет? Из любви, долга, памяти?.. Кто знает.
Соловки предстают перед нами моделью общества, но не абстрактно − через сословия и классы, а через душу каждого человека. В сложных условиях в людях обнажается и всё худшее, и всё лучшее. Предательство, страх, ложь, гордыня. И − наоборот, щедрость, преданность, заботливость, верность, бесстрашие.
«Тварь» − так обращаются чекисты, начальники к зэкам, «тварь» − так, разозлившись, называет Артёма Галя, «тварь» − так слышится в читаемых молитвах. И в этом разрыве − разрыв метафизический. Тварь, творение Божие, любимое создание Господа превращается в недочеловека, которого можно пытать, убить, унизить …
Нам сказали в восьмидесятых, что во всём были виноваты большевики, это на их совести − лагеря, расстрелы, 37-й год, это они были плохими. Сказали, объяснили − и все успокоились. Нет больше большевиков − нет проблем. Можно забыть и потрясать жертвами репрессий от случая к случаю. Но Прилепин в этом романе показывает, что всё гораздо глубже, дело не в идеологии, дело в человеческой природе как таковой, склонной к греху, насилию, к ощущению власти над другим человеком. Будь ты десятник из осуждённых, будь ты каэр из благородных, крестьянин, артист, поэт, бухгалтер, как удержаться от того, чтобы оказавшись над людьми, не унижать, не издеваться, не считать их мясом? Сегодня расстреливаешь ты, а завтра − тебя. «Отчего-то совсем не пишут, что заключённых мучают сами же заключённые. Прорабы, рукрабы, десятники, мастера, коменданты, ротные, нарядчики, завхозы, весь медицинский и культурно-воспитательный аппарат, вся контора − все заключённые. Кто вас мучает? Вы сами себя мучаете лучше любого чекиста!»
Шкурка цивилизации, как мы убедились, достаточно тонка. И в XXI веке людей можно жечь заживо, оправдывая это, чем угодно, расстреливать и бомбить безоружных. Расчеловечивание − очень опасный процесс. История не учит ничему, когда молчит мораль.
Мой сын однажды сказал: «Трудно узнать душу человека, тут даже рентген не поможет». Русская литература − это, возможно, как раз такой рентген. Сплошные снимки травм, трещин, метастаз, затемнений. Невесёлая такая литература − больше о грехе, чем о добродетели, о несчастье, чем о счастье. Природа зла, ошибки, погрешности, отступления в сторону − как будто главная её задача. Иногда даются рецепты, выписываются лекарства, иногда − мы должны найти их сами.
Я не знаю, где окажется в следующий раз герой Прилепина − на войне, в чужой земле или на баррикадах, но, возможно, автору стоит изменить привычную схему: многолюдный, полифоничный роман ему удаётся, может, удастся и новый главный герой. Который, разглядев что-то чёрное в своей или чужой душе, шагнёт дальше и выше и на свой вопрос: «Господи? Есть кто?» услышит однозначный ответ.