Захар Прилепин представит в Москве «Обитель»
С 3 по 7 сентября в Москве на ВДНХ пройдет 27-я международная книжная выставка-ярмарка. В числе ее гостей — ведущие отечественные литераторы. Встретиться и пообщаться с читателями планирует и Захар Прилепин. Автор нашумевших романов «Патологии», «Санькя» и «Черная Обезьяна» представит свою новую работу «Обитель» — нетипичную хронику жизни заключенных в Соловецком лагере особого назначения. Книга претендует не только на престижную премию «Русский Букер», но и — общепризнанно — на звание одного из важнейших текстов десятилетия.
С 3 по 7 сентября в Москве на ВДНХ пройдет 27-я международная книжная выставка-ярмарка. В числе ее гостей — ведущие отечественные литераторы. Встретиться и пообщаться с читателями планирует и Захар Прилепин. Автор нашумевших романов «Патологии», «Санькя» и «Черная Обезьяна» представит свою новую работу «Обитель» — нетипичную хронику жизни заключенных в Соловецком лагере особого назначения. Книга претендует не только на престижную премию «Русский Букер», но и — общепризнанно — на звание одного из важнейших текстов десятилетия. «Обитель» нет-нет, да и перечитает иной из российских либералов. Он, обескураженный, не знает, о чем теперь спорить с Прилепиным, куда теперь приложить свою риторику двадцатилетней свежести. Ни слова не увидит он здесь о знаковой уже ненависти автора к себе любимому. Да и главный предмет дискуссий — Россия — тут остается за кадром, маячит где-то за стенами бывшего белокаменного монастыря. Рвать волосы от обиды к такому невниманию господину «западнику» не пристало. Роман получился гораздо больше о русском и нерусском, чем все, созданное нижегородским писателем до этого. Соловки — уникальная лаборатория: предприятие по перековке душ и вытягиванию жил во имя светлого будущего. Здорово и вечно. За шаг до железных челюстей ГУЛАГа. Впрочем, от лагерной прозы Солженицына или Шаламова «Обитель» все-таки отличается. У Прилепина совсем другая, очень подвижная призма восприятия — нашего современника, о чем он напоминает читателю с первых же страниц. Страшная картина здешней жизни окрашена в самые яркие цвета — можно даже сказать, калейдоскопична. Таков, правда, был и сам СЛОН. Не только тюрьма, но и лес-заповедник, и Лисий остров, и чайки в небе. Таковы были и зеки «первой волны». Редкий случай правдивой аннотации: это и правда тот самый «последний аккорд Серебряного века», прогремевший посреди Белого моря. По баракам и карцерам бродят призраки Есенина и Блока (поклонник последнего, возможно, назовет прилепинскую глыбу послесловием к поэме «Двенадцать» — и будет по-своему прав). Тут устраиваются салоны и проговариваются монологи, каждый из которых — програмен, хоть и противоречит предыдущему. Даром, что ли, один вложен в уста начлагеря Эйхманиса, другой — каэра Бурцева, третий — отцеубийцы и поэта Горяинова, центральной фигуры этого повествования? Прилепин выходит на новый уровень в своем любимом развлечении — сталкивании идей и мыслей, сплетении их в горячечном поединке и поиске истины о том, каково это — быть человеком вообще и русским в частности. Сам же и отвечает: искать Бога, «неся на дне своем немного ада», бредить и прозревать. И это, пожалуй, переводит его из сонма хороших писателей в пантеон выдающихся. Ко всему прочему, «Обитель» — совершенно грандиозный текст, красивый, обволакивающий, физически ощутимый — в диапазоне от боли до сладострастия. Тем более что рефлексия — как и бережный захаров гуманизм — тут произрастают не только из желания героев наполнить себя мыслями, а существование — смыслами, но и куда более простых, телесных потребностей: тепла, сытости, крепкого сна. И здесь, конечно, тоже есть противоречие, от которого ни нам, ни нашим потомкам уже никуда не деться. Между земным и духовным, смирением и жаждой здоровой, животной жизни. Оправданий ни чекистам, ни заключенным, ни лагерным «блаженным» Прилепин намеренно не ищет, оставаясь чуть в стороне и выкладывая целыми пластами плутовской роман, авантюрный триллер, чувственную любовную драму, историческое исследование. В этой совокупности явно угадывается метафора Отечества — точнее, мистерии на его тему, во всей полноте. Захватывающей и безбрежной. А Соловки… Ну, что Соловки. Слово на букву «С». Ту самую, с которой начинается Смерть, а еще Сила, Смех, Страсть, Страдание, Свидригайлов. Всего в избытке у России — с двумя-то такими буквами в самой сердцевинке.
«Обитель» нет-нет, да и перечитает иной из российских либералов. Он, обескураженный, не знает, о чем теперь спорить с Прилепиным, куда теперь приложить свою риторику двадцатилетней свежести. Ни слова не увидит он здесь о знаковой уже ненависти автора к себе любимому. Да и главный предмет дискуссий — Россия — тут остается за кадром, маячит где-то за стенами бывшего белокаменного монастыря. Рвать волосы от обиды к такому невниманию господину «западнику» не пристало. Роман получился гораздо больше о русском и нерусском, чем все, созданное нижегородским писателем до этого. Соловки — уникальная лаборатория: предприятие по перековке душ и вытягиванию жил во имя светлого будущего. Здорово и вечно. За шаг до железных челюстей ГУЛАГа.
Впрочем, от лагерной прозы Солженицына или Шаламова «Обитель» все-таки отличается. У Прилепина совсем другая, очень подвижная призма восприятия — нашего современника, о чем он напоминает читателю с первых же страниц. Страшная картина здешней жизни окрашена в самые яркие цвета — можно даже сказать, калейдоскопична. Таков, правда, был и сам СЛОН. Не только тюрьма, но и лес-заповедник, и Лисий остров, и чайки в небе. Таковы были и зеки «первой волны». Редкий случай правдивой аннотации: это и правда тот самый «последний аккорд Серебряного века», прогремевший посреди Белого моря. По баракам и карцерам бродят призраки Есенина и Блока (поклонник последнего, возможно, назовет прилепинскую глыбу послесловием к поэме «Двенадцать» — и будет по-своему прав). Тут устраиваются салоны и проговариваются монологи, каждый из которых — програмен, хоть и противоречит предыдущему. Даром, что ли, один вложен в уста начлагеря Эйхманиса, другой — каэра Бурцева, третий — отцеубийцы и поэта Горяинова, центральной фигуры этого повествования? Прилепин выходит на новый уровень в своем любимом развлечении — сталкивании идей и мыслей, сплетении их в горячечном поединке и поиске истины о том, каково это — быть человеком вообще и русским в частности. Сам же и отвечает: искать Бога, «неся на дне своем немного ада», бредить и прозревать. И это, пожалуй, переводит его из сонма хороших писателей в пантеон выдающихся.
Ко всему прочему, «Обитель» — совершенно грандиозный текст, красивый, обволакивающий, физически ощутимый — в диапазоне от боли до сладострастия. Тем более что рефлексия — как и бережный захаров гуманизм — тут произрастают не только из желания героев наполнить себя мыслями, а существование — смыслами, но и куда более простых, телесных потребностей: тепла, сытости, крепкого сна. И здесь, конечно, тоже есть противоречие, от которого ни нам, ни нашим потомкам уже никуда не деться. Между земным и духовным, смирением и жаждой здоровой, животной жизни. Оправданий ни чекистам, ни заключенным, ни лагерным «блаженным» Прилепин намеренно не ищет, оставаясь чуть в стороне и выкладывая целыми пластами плутовской роман, авантюрный триллер, чувственную любовную драму, историческое исследование. В этой совокупности явно угадывается метафора Отечества — точнее, мистерии на его тему, во всей полноте. Захватывающей и безбрежной.
А Соловки… Ну, что Соловки. Слово на букву «С». Ту самую, с которой начинается Смерть, а еще Сила, Смех, Страсть, Страдание, Свидригайлов. Всего в избытке у России — с двумя-то такими буквами в самой сердцевинке.