«Обитель», Захар Прилепин
Роман Захара Прилепина о Соловецком лагере особого назначения пышет жизнью и здоровьем как большое, ладно скроенное человеческое тело. Среди серых бараков, монастырских озер и брусничных лесов, под клекот обнаглевших чаек первый начальник первого советского лагеря Федор Эйхманис пытается реализовать эксперимент по перековке человека.
Получается, по замечанию одного из заключенных, цирк в аду, где есть театр и библиотека, но также карцер и штрафной изолятор, а в расположенном над расстрельными помещениями магазине торгуют мармеладом и английскими булавками; где одни ухаживают за розами на клумбах и разводят кроликов, а другие тягают из воды бревна и выкорчевывают кладбищенские кресты. Время действия — 20-е годы, аккурат после Гражданской войны, контингент соответствующий — колчаковские офицеры, недавние студенты, духовенство, проштрафившиеся чекисты и множество уголовников. Из головы одного такого уголовника — молодого Артема Горяинова, севшего за убийство отца в бытовой драке, мы и наблюдаем окрестную фантасмагорию: свирепую, совершенно авантюрную, подчас безобразную.
Композиционно роман выстроен очень просто — вдоль жизненной линии Артема, которая рассекает лагерные будни неровной восходящей чертой. Благодаря череде случайных совпадений, молодецкому задору и желанию не опаскудиться окончательно, сильный и жизнелюбивый персонаж избегает большинства опасностей и существует фактически как герой плутовского романа: укрощает блатных, боксирует в спортивной роте, ищет монастырские клады, сторожит морских свинок, ухаживает за лисами на далеком острове; более того, заводит роман с чекисткой Галиной, любовницей самого начлага. «Вы задуманы на долгую жизнь. Не будете совершать ошибок — всё у вас сложится», — сообщает ему как-то раз товарищ по роте. Ошибок вспыльчивый и увлекающийся Артем совершает, пожалуй, с преизбытком — особенно для мира, где тебя в любое следующее мгновение могут скомкать как ягоду в руке — но от случая к случаю все как-то разрешается. Он умудряется миновать как заточки в бок, так и красноармейской пули, невредимым выплывает из заговоров, избегает незавидной участи сексота — неуязвимый человек-камертон, который резонирует в такт множеству местных мелодий; скорее одухотворенная функция, нежели чем сюжетная проблема.
Вместе с тем Прилепин в очередной раз вычерпывает из авторской мифологии то, что представляется ему парадоксами национального характера и щедро льет эту субстанцию в форму своего героя. Обладая чутким умом, тот готов вопить и прыгать от восторга в присутствии сиюминутного авторитета; способен как вступиться за слабого, так и подвергнуть того изощренным издевательствам; в нём нет жалости, поскольку её заменяет «чувство такта по отношению к жизни», и нет любви, потому что её заменяет страсть. Он обитает в реальности, никак на неё не воздействуя, отчего психологически почти не изменяется, несмотря на все свои злоключения — только забивается поглубже внутрь телесной оболочки. И вместе с тем, он одержим мыслями достоевского толка — таится ли в сердцевине его души ядовитый червь? что есть счастье и что есть бог? Ответы на эти вопросы рассыпаны по тексту щедро, без оттяжки, сталкиваясь и перечеркивая друг друга ежечасно; благо, мир Соловков населен плотно и разнотравно. Каждый второй монолог здесь является по-своему программным, каждый второй персонаж не просто существует, а своим существованием выталкивает в философскую плоскость сермяжную жизненную правду. Организм романа, как кровеносными клетками, насыщен остроумными сюжетами, блестящими бытовыми зарисовками, потрясающими по накалу и драматичности этюдами человеческих пороков, наконец, живописными портретами персонифицированных точек зрения на эпоху — и на лагерь как на лабораторный стол этой самой эпохи. Эйхманис считает его общественной фабрикой, выстроенной по принципу военного коммунизма; биолог Троянский — лабиринтом для бесприютных душ, игумен Иоанн — ветхозаветным китом, из чрева которого спасутся лишь избранные, поэт Афанасьев — зубастым чудовищем, перемалывающим всех без разбору и никого не отпускающим, Василий Петрович из «белой» контрразведки — пространством нового мифа, куда переползла Россия.
В романе ни на мгновение не прекращается движение, ибо автор раз за разом швыряет что-то страшное и опасное в самую середину оркестровой ямы; поднимающийся оттуда мелодический гул вперемешку с руганью увлекает подобно лучшим произведениям классической литературы. Здесь нет ни нравоучительного пафоса, ни прославления тех или иных путей к спасению, нет авторской ненависти или авторской злости — только какая-то отстраненная, но очень понятная нежность; к кусачей дворовой собаке, к озлобившемуся сокамернику на нижней полке, к урке-кровопийце, к батюшке-попрошайке, к попавшему в застенки бывшему палачу, к тихо скребущейся в окно лисице; ко всем вообще. «Человек темен и страшен, но мир человечен и тепел», — заключает Прилепин на последней странице романа.