ИДИ И ВОЮЙ
КАЖДАЯ ВОЙНА ДАЁТ РОССИИ СВОИХ ПИСАТЕЛЕЙ. Наверное, лучше бы не было ни войны, ни рожденных ею писателей. Но так не бывает. Война рождает писателей не сразу, иногда проходят десятилетия, прежде чем пережитое на войне двадцатилетними пацанами было вновь пережито и прочувствовано уже в книгах, в характерах героев, в ритмах романного мышления.
Чеченская война родила своего прозаика спустя пять лет после его возвращения из солдатских окопов. Страшный роман «Патологии» Захара Прилепина. Страшный своим реальным знанием войны. Я бы его, не задумываясь, поставил в один ряд с ранней фронтовой прозой Юрия Бондарева и Василя Быкова, Константина Воробьева и Виктора Астафьева.
Захару Прилепину двадцать восемь лет, примерно столько же было и начинавшим писать свои романы и повести фронтовикам Великой Отечественной войны. Их также не рвались печатать в журналах и издательствах даже не из-за цензуры, а из-за тяжелой и непривычной правды о войне. Вроде бы без вымысла, без романтики, и сюжет ещё не так лихо сколочен, как у профессионалов пера, но какое-то мистическое угрюмое знание всего, что реально там было, за чертой милосердия, как когда-то очень метко сказал Дмитрий Гусаров, начинает захватывать рано или поздно любого читателя. Если он только не вывернется из-под влияния писателя, не убежит от жесткой реальности с помощью простого отбрасывания журнала, где были опубликованы прилепинские «Патологии». Первого номера журнала «Север» за 2004 год.
Журнал «Север» почти каждое десятилетие преподносит всей читающей России те или иные произведения, определяющие надолго всю русскую прозу. То Беловское «Привычное дело», стержневой роман всей «деревенской прозы», то «Предтечу», лучший роман Маканина, его наиболее русский роман, показавший порчу брежневского времени задолго до перестройки, и вот теперь Станислав Панкратов рискнул опубликовать «Патологии» Захара Прилепина.
Я бы посоветовал обратить на этот роман внимание и наших издателей, того же Александра Иванова, наверняка за роман зацепятся и читатели, и критики.
Сам автор воевал в Чечне и в 1996, и в 1999 годах. Может, и писать стал в память о своих убитых товарищах. Сначала печатал какие-то свои заметки в «Лимонке», в «Завтра», в «Дне литературы», потом ещё в электронном виде о романе узнали первые читатели через Интернет. Но в сетевом потоке халтуры он мог бы и затеряться. Журнал «Север» поставил как бы свой знак качества. Придал роману законченный печатный вид. Дальше наверняка будут премии, будут издания и переиздания, думаю, выйдет он и в «Роман-газете».
С этим романом Захар Прилепин сразу вошел в лидеры своего поколения. На голову опередив всех своих сотоварищей, уже годами публикующихся в толстых журналах. От участников «Дебюта» до завсегдатаев липкинских литературных обсуждений.
Во-первых, у него показана реальная сегодняшняя война, а не бытовые зарисовки богемно-наркотического состояния пятнадцатилетних юнцов, выдаваемые за откровения всего постсоветского поколения. Любая бытовая жуть уличных подворотен читателями отстраняется от себя, как нечто чуждое, будни чеченской войны от себя не отстранишь. Это уже наша реальная история. Через них легче и Беслан поймешь, и полковника Буданова, и реальные настроения противоборствующих сторон. И террористы с «Норд-Оста», и кажущаяся свирепость Буданова — почти такие же герои живут и действуют в романе «Патологии». Любой из отряда Семеныча: Язва, Шея, Скворец, Хасан, Плохиш, да и сам главный герой, от имени которого пишется роман, командир отделения Егор Ташевский, могли бы оказаться за те или иные свои действия на месте Буданова, любой из воюющих с ними чечей мог бы стать героем террористического действа. Только там, в Чечне, и слов-то таких про террор не знают, там воюют безжалостно и беспощадно. И не убьешь ты, вчера ещё студентик и маменькин сыночек, волею судьбы попавший в армию, воспитанный на самых гуманистических идеалах, тогда убьют тебя. Война, одним словом. И, если приехал в Чечню, иди и воюй.
Хорошо ещё, когда есть хоть какое-то время набраться опыта, как у Егора и его друзей из отряда, нормальных русских ребят, вначале ещё и не понимающих, что такое смерть, и как можно убивать стоящих перед тобой с виду мирных людей.
» Убиваемые шевелятся, вздрагивают плечами, сгибают-разгибают ноги, будто впали в дурной сон и вот-вот должны проснуться… Подбежал Плохиш с канистрой. Аккуратно облил расстрелянных.
— А вдруг они не… боевики? -спрашивает Скворец у меня за спиной. Я молчу. Смотрю на дым. И тут в сапогах у расстрелянных начинают взрываться патроны. В сапоги-то мы к ним и не залезли. Ну вот и спрашивать не надо…»
Точно так же, спустя время уже чеченцы убьют и Скворца, и Язву, и Андрюху Коня. «Пацанов убили, — думаю я и морщусь. — Господи. Им бы жить!» — хочется мне закричать…».
Придет время, и герой романа убьёт в упор своего чечена. И выживет один из немногих в отряде.
Придет время, и уже опытные, обстрелянные ребята сами будут рваться в бой и мстить за погибших друзей. И отказываться даже контуженные и раненые — уходить из отряда, потому что уже их всех связывает какое-то смертельное братство. Придет время, и во время боя выбитые из своего здания бойцы не будут уже чувствовать ни холода, ни голода, будут брести часами по холодной воде, ибо выйти из воды — означало умереть.
Придет время, и Егор сам своими руками, весь в грязи и в крови, сумеет первым задушить накинувшегося на него добровольца-украинца. И снять с него сухие ботинки, снять с него хоть грязный, но сухой бушлат. Оставив на дороге, усеянной трупами русских СОБРов, свою разорванную и насквозь мокрую оледенелую одежду.
В романе Захара Прилепина практически нет отрицательных образов. Даже трусоватый Руслан со временем вписывается в их отрядную жизнь. Все, как братья, у всех всё общее. Но и к этому братству они пришли лишь через законы войны. Или будут вместе и выживут, или каждый за себя, и все погибнут. Нет места эгоизму.
В романе есть всё: и героизм, мужество, храбрость, и постоянное, бесшабашное пьянство, иной раз с перебором, заканчивающееся гибелью собственных друзей. Есть какая-то партизанщина, бездарное планирование операций, равнодушие иных командиров к судьбам рядовых бойцов. Всё это не декларируется, не утверждается языком газеты и публицистики, а следует из сюжета произведения, из действий его героев, органично вписывается в художественную ткань романа.
Роман не идеологичен. В нем нет ни анализа причин войны, ни тех или иных инициаторов её, дельцов, заинтересованных в войне и с той, и с другой стороны. Всё страшнее. Реальнее и проще. Воюют наши и не наши. Гибнут наши и не наши. А в период между боями ходят на рынок, где у чеченок же и покупают питье и продукты.
Удачей романа «Патологии» я считаю соединение, с одной стороны, той доподлинной окопной правды, которую знают лишь те, кто сам воевал, деталей военного быта, реальных подробностей боевых операций, с другой стороны, талантливого исполнения литературного замысла.
Допускаю, что уже есть и будут изданы документальные книги провоевавших в Чечне спецназовцев, собровцев, та бывальщина, которую очень ценил и печатал у себя в «Новом мире» Александр Твардовский. Думаю, уже немало написано повестей и сценариев по чеченской войне литературными профессионалами. Там полно лихих сюжетов, суперменов, сражающихся в одиночку с сотнями увешанных оружием боевиков. Они даже бывают неплохо написаны, но нет достоверности, и потому нестрашно, потому никого не жалко.
В романе Прилепина гибнут живые люди, с которыми ты уже сжился. Почувствовал их кровь и плоть, с кем-то подружился, кого-то недолюбливаешь.
Роман Захара Прилепина, пусть и первый для автора, пусть и с какими-то длиннотами, с несколькими обрывающимися неожиданно сюжетными линиями, которые так и хочется завершить за него, явная художественная удача последних лет. Он убеждает не только правдивостью военных впечатлений, но и художественной образностью характеров, крепким и прописанным главным сюжетом, концентрацией деталей и ликов войны. Из всего своего военного опыта он отобрал лишь то, что ложится в пространство романа, подчинено его сюжету.
Прилетел в Ханкалу на 45 дней в боевую командировку отряд молодых бойцов. Начальная неразбериха. И страх, и бестолковость, и ненужная лихость с ночными пьяными походами, и незнание своих собственных задач. Первые столкновения, первые трупы врагов, первые потери. Затем герой втягивается в быт войны, в её реальность, уходит на боевые задания. Он привык спать, не раздеваясь, рядом автомат и гранаты. Далее наступление боевиков на Грозный, наступление, о котором всё заранее знали, даже торговки на улицах, но так никто и не готовился. И вот отряд брошен сам по себе. Прорвутся — молодцы. Все погибнут — запишем в герои. Сражались уже за свою жизнь, за своих друзей, Андрюху Коня никак нельзя было оторвать от пулемета, то самое «Есть упоение в бою…». Вот и упился боем и пошел сам навстречу своей смерти. Гордо во весь рост под пули. Выжили лишь немногие, семь или восемь человек.
Выжил вместе с ними и командир Семеныч. Геройский командир, ценил и берег бойцов. Но куда деться от реальности фронтового армейского тыла?
» Семёнычу же было всё равно, — Хасан сказал, что они с Чёрной Меткой выбили на нас, на побитый отряд деньги, много денег. И Семеныч зажал себе треть, и Черная метка — треть. А остальные, быть может, отдадут нам. Но, может, и не отдадут…»
Впрочем, отбывавшим из Чечни уцелевшим ребятам пока ещё было не до денег. Парни «… лежали на рюкзаках. Глядя в небо так долго и так внимательно. Как никогда в жизни, наверное, не смотрели. Если только в детстве?»
И герою, Егору Ташевскому, то ли плакать хотелось и молить о прощении даже её, «и ты, сученька моя…», то ли искать какой-то смысл в происшедшем. «Но я не плакал, глядя сухими глазами в потолок. Ни у кого и ни за что не просил прощения». Вот такие ныне и растут прошедшие Чечню простые, хорошие и не просившие прощения ребята. Автор, думаю, один из них.
Иди и воюй…