Роман про зачистки и растяжки
Захар Прилепин. Роман «Патологии». Издательство «Андреевский флаг».
Спецназовец Егор Ташевский отправляется в 45-дневную командировку в Чечню, где ведет себя так, как, надо полагать, и должен вести себя человек на войне: расстреливает подозрительных лиц без суда и следствия, нарушает права гражданского населения, применяет пытки по отношению к военнопленным, чтобы не сказать попросту «осуществляет геноцид чеченского народа». Не то чтобы Егор был каким-то феноменальным изувером — никак иначе там не получается; болеешь, во всяком случае, за спецназовца по-честному, кого бы он там ни мочил в сортире.
Это «пацанская проза» — с сапогами, казарменными разговорами про баб и особенно тщательно прописанными сценами возлияний; понятно, почему нижегородский филолог-омоновец и реальный фронтовик Прилепин уже успел обзавестись репутацией поставщика «окопной правды» чеченской войны и натуралиста; однако ж автор не так прост, как кажется. «Филя ест то, чем стошнило Старичкова» — натурализма-то, видите, хоть отбавляй, но поскольку Филя — это собака, у натурализма возникает неожиданный иронический аспект. Вообще, в тексте с самого начала ощущается приятная двусмысленность: непонятно, то ли это документ, то ли художественное произведение. Ближе ко второй половине этот «всего лишь дневник приметливого спецназовца» вдруг оказывается драматургически по минутам рассчитанным романом-катастрофой: не то чтобы сюжет был совсем непредсказуемым, но веер неожиданно развернулся гораздо шире, чем можно было предполагать.
В войне с восточными людьми нет вовсе ничего романтического — но спецназовец тоскует по оставленной дома подруге, и вот тут-то становится ясно, что Прилепин хороший писатель про войну и посредственный сентименталист. Можно было бы посетовать на то, что у Прилепина — при его цепком глазе, памяти на детали и таланте к описаниям — не нашлось хорошего редактора, который посоветовал бы ему вырезать всю эту сентиментальную линию к чертовой матери, но проблема в том, что, вообще-то, он начинал писать именно роман про любовь, а чеченские сцены были пристяжными эпизодами. То есть, по существу, он пытался сделать «мужской роман», тот самый male writing — который на английском делают Хорнби, Лотт и Парсонс. Вышло, однако, по Черномырдину: что в России ни делай, все равно получается автомат Калашникова; начинал писать плохую сентиментальную прозу — получился хороший военный роман. Красноречивая ошибка.