ВОСХОЖДЕНИЕ К ЧИСТОТЕ

Творчество Захара Прилепина это брелок с секретом. И те, кто близок нижегородскому писателю по мировоззрению, и те, кто видит мир совершенно иначе, единодушно говорят: "Сила!" А потом добавляют – некоторые вполголоса, иные же не таясь: "Появился наконец-то… Дождались". Но когда пытаются определить, в чём сила-то, из чего проистекает та пронзительная мощь, с которой Прилепин воздействует на души, начинается невнятное брожение от эпитета к эпитету. Сильный… нежный… мужской… правдивый… искренний… русский… патриотический… точный… И всегда-то остаётся что-то лишнее, никак не вписывающееся в общую картину. Как если бы старую игрушку, брелок из дюжины деталей, разобрал бы досужий человек, а собрать никак у него не получалось бы: то одну фитюльку забыл вставить, то другая отчего-то "не подстроилась", то третья оказалась "лишней".

Оттого и вся конструкция раз за разом выходит неполной. Так может быть, весь план сборки, изначально прилагавшийся к "брелку", – ложный? В самой своей основе?

Очень многие публицисты, писатели, даже критики поддаются одному соблазну: пытаются сблизить имидж Захара Прилепина и генеральные смыслы его прозы. А это путь ложный. Публичный деятель Захар Прилепин выглядит на порядок, если не на два порядка проще и понятнее того, что пишет литератор Захар Прилепин. Вроде бы, всё на виду, всё просто, всё прозрачно, чуть ли не напоказ: смотрите, нечего скрывать! Боец ОМОНа, бывший нацбол, молодой русский парень, из самой земли нашей высосал правду, швырнул её в глаза тем, кто не хочет её видеть, настоящий мужик, нехилый бухарик, брутальный, крепкий, литературный самородок, дар нравственно крепкой провинции…

Вот оно: детальки от брелка. Не собирается. И происходит разочарование: как же так, отчего ж он не до конца и не во всём патриот? Зачем с либеральными писателями и общественными деятелями хороводит? Почему, раз такой нравственный, про секс так обильно и так откровенно пишет? А правда у него, зачем она ни в какое политическое дело до конца не конвертируется: и туда не уложишь, и отсюда вершки торчат, и вон там корешки не укладываются…

Наконец, сам Прилепин дал подсказку "собирателям брелка", опубликовав превосходное жизнеописание Леонида Леонова в серии ЖЗЛ. Автор постарался "дешифровать" тексты Леонова, вытащить на свет Божий его "огромную игру" с властью и с Богом. Но текст Прилепина в неменьшей степени помогает дешифровать его самого. Главный урок прочтения "Леонида Леонова" – сложность, изощрённость Захара Прилепина.

Такую вещь нельзя сделать, не имея отличной литературной школы, не дотянувшись до высоких этажей интеллектуальной культуры. Прилепин пишет о Леонове, как о человеке, многое спрятавшем "на пятой горизонтали" смыслов. И сам он точно так же прячет механизмы своего литературного успеха "на пятой горизонтали". Нацболовские рубахи, бритый череп, бухло, провинция – всё это правда, но лишь поверхностные её слои. И уж совсем на грани правда и неправды определения "молодой" и "самородок".

Человек сделал первую серьёзную публикацию в 28 лет. Напечатал в идее книги первую вещь, давшую ему громкое имя, в 30. По советскому счёту, это, конечно, "молодой". По счётам литературы 90-х, с её переполненным ветеранским этажом, да, тоже – почти юноша. Но… надо отдавать себе отчёт в двух простых вещах: во-первых, к этому возрасту нетрудно накопить, помимо "жизненного опыта", ещё и очень значительный опыт литературной работы; во-вторых, тридцать лет – возраст зрелости, и только в литературной иерархии до сих пор про тридцатилетнего мужика могут сказать: "молодой". На втором плане имеется в виду: он – молодой, стало быть, и мы, люди пенсионного возраста, ещё не очень старые…

"Самородок" получил образование на филфаке Нижегородского университета, принял участие во множестве крупных совещаний "молодых" писателей, прекрасно ориентируется и в классической литературе, и в авангарде.

Многих вводит в заблуждение материал, на котором построены романы Прилепина, да ещё его "лирические герои", в которых многие хотят увидеть высокую степень авторизации. Роман "Патологии" сделан на материале русско-чеченской войны, которой самому автору пришлось нахлебаться вдоволь. Какая-нибудь святая простота, вроде Льва Данилкина, выносит вердикт: "Прилепин хороший писатель про войну".

И так – большинство. "Самый честный роман про войну"… "а какие там батальные сцены!" Владимир Бондаренко уже замечает, что помимо самого точно схваченного "антуража" в "патологиях" есть ещё и высокое литературное качество: "Чеченская война родила своего прозаика спустя пять лет после его возвращения из солдатских окопов. Страшный роман "Патологии" Захара Прилепина. Я бы его, не задумываясь, поставил в один ряд с ранней фронтовой прозой Юрия Бондарева и Василя Быкова, Константина Воробьёва и Виктора Астафьева. С этим романом Захар Прилепин сразу вошёл в лидеры своего поколения". И совсем на другой уровень понимания выводит ремарка Леонида Юзефовича: "Роман "Патологии" посвящен чеченской войне, но сказать о нём только это – значит не сказать ничего. Это прежде всего замечательная проза, а потом уже – проза злободневная. Это книга о жизни и смерти, а потом уже – о так называемой "контртеррористической операции" в Чечне. Это тот редкий в нашей современной литературе случай, когда талант, интеллект и обжигающий душу военный опыт не разведены по разным судьбам, а слиты в одном человеке".

Нельзя судить "Патологии" по меркам романа "молодого" писателя "про войну". Это в чисто литературном смысле очень сложная вещь зрелого автора, мастера – с первой крупной вещи.

Солдатский язык и простота мужицкого быта не должны затемнять всю сложность художественных механизмом этого текста.

Главный герой живёт в двух реальностях: настоящее – мука, каждодневное испытание ужасом и болью; прошлое – рай, из которого он был изгнан из-за недостатка любви и умения прощать.

Да и была в этом раю червоточина: возлюбленная главного героя успела до него узнать четверть сотни мужчин, а это… это неправильно, в этом нет чистоты, потребной для нормальной жизни.

В романе есть второстепенный персонаж, тем не менее, исключительно важный для понимания всей книги, -- Монах. Омоновец, солдат, прибывший в Чечню с пониманием того, что убивать грешно. Именно он в разговорах с другими бойцами и, в частности, с главным героем, демонстрирует христианское мировидение. Блуд – грех. Мужчина должен быть соединён с женщиной браком, а не одними лишь восторгами ложа. Он очень неудобен, этот Монах. Другие сторонятся его, как, до поры до времени, и центральный персонаж.

Почему?

До потому что отряд ОМОНа, приехавший в Чечню, представляет весь русский народ. Это коллективный потрет.

И собраны русские на огромном ковчеге – в здании школы, из которой сделали базу. Народ, изначально здоровый, явился в наше время порченым, с уймой червоточин. У каждого – своя. И высота христианства мало для кого достижима. Рядом с Монахом остальные мощно чувствуют свои грехи, свои душевные слабости, но не позволяют себе признаться в них: неудобно, больно! Вот в этом заключается большая честность Прилепина, а не в живописании ужасов войны. Признаться, что твой народ, горячо любимый, родной, загрязнился – очень трудно…

Весь народ и проходит через горнило огненного испытания, страдает, гибнет… Прилепин дарует надежду: многое и многие погибнут, на сей раз ковчег – слишком много, – так ласково, как было при Ное, уже не будет, но… некоторые всё-таки спасутся. Обязательно спасутся.

И первый эпизод, когда главный герой чудом спасается с маленькой девочкой из тонущей машины (а все прочие умирают) поставлен в прямую связь с последними страницами романа: там тоже уцелели (спаслись!) немногие.

Кто?

Если проследить за судьбами персонажей, то станет ясно – те, у кого грех не укоренился в душе прочно. Те, кто убивал вынужденно, не собираясь впускать в душу желание убивать. Те, у кого за пределами огненной купели осталась любовь. Те, у кого в душе осталось место для раскаяния.

Евангельский характер жуткого повествования о боевых действиях в Грозном подчёркивается цитатами из Священного Писания. Не напрасно под занавес у главного действующего лица "выплыла… в голове большая, как облако, фраза": "Вся тварь совокупно стенает и мучается доныне", – ключевая для книги.

Ближе всех, думается, к смыслу романа подошел писатель Юрий Козлов:

"Испытание войной по Прилепину – это испытание адом (без смягчающих обстоятельств), и каждый тут определяет собственное место сообразно своим человеческим (или нечеловеческим) качествам. А достоинство романа Прилепина в том, что даже в таких кроваво-скотских условиях многие его герои не превращаются в кровавых скотов, хотя и ходят по практически невидимой грани".

Грань эта делит людей не на живых и мертвых, как у Константина Симонова, а на спасшихся и погибших.

"Санькя" – роман гораздо более безжалостный. И опять-таки сказать о нём: "Это книга про молодых революционеров", – значит, обозначить двадцать всего-то процентов её смысла. Прилепин работает с той же темой, что и в "Патологиях": рисует коллективный портрет русского народа, попавшего в тиски.

Юный нацбол Саша, его друзья, его любимая, его родня оказались в одной ситуации: им не разрешается быть, им даже не разрешается напоминать о собственном существовании. Лейтмотив романа: даже в очень сложной ситуации народ в большинстве своём не может сфальшивить.

Народ имеет право быть, творить, проявлять себя в мире. За это право лучшие его люди кладут жизни и даже души. А те, кто отрекается от этого права, и, значит, фальшивят, сразу оказываются чужими, вне народа. Такова, например, Верочка, влюблённая в Сашу, но в критический момент сообщающая ему: "Умерла она, ваша Россия, это всем вменяемым людям ясно…"

Знакомый Саши, либерал Безлетов считает, что народ уже ни на что не способен, надо ему просто дать спокойно, без большой крови умереть.

А Саша один раз за весь роман проговаривается: есть "чувство справедливости и чувство собственного достоинства", и на этом должно всё стоять; вместо этого предлагается какой-то бесовский театр; с ним нельзя мириться, вот и всё.

Весь народ опять испытывается на чистоту. Финальное восстание, почти обречённое на гибель, – не октябрь 1917-го дубль-два и не "триумфальная смерть" в средневековом духе. И, тем более, не коллективное самоубийство. Это общий отказ множества людей мириться с бесовским театром на своей земле.

Иначе говоря: если жить можно только в этом театре, то жить нельзя. Лучше умереть, чем жить грязно…

Автор этих строк – контрреволюционер, идея восстания ему ни в коей мере не близка. Но идея не принимать новые "правила игры", спущенные с высот Вавилонской башни, не привыкать к ним, не обучать себя слепоте – верная.

Видя в народе нежелание оскверняться, Прилепин поднимает его на великую нравственную высоту.

Прилепин, при всём своём живописании пьянок, расстрельных дел и нацбольства, – рафинированный интеллектуал.

Желание чистоты, желание не грязнить душу вырастает не только, а по нынешним временам даже не столько из каких-то закромов "народной души", сколько идёт от русской классики.

И с тем, что нашей классической литературе не соответствует этому идеалу, Прилепин ведёт художественную полемику.

Когда вышел рассказ "Грех" – может быть, лучшее из написанного Прилепиным, – многие воспринимали его чуть ли не как часть автобиографии.

Подросток испытывает сильную влюблённость, видит ответное чувство, но… отстраняется от всего, что будет ниже чистой, возвышенной любви. От того, что, называя вещи своими именами, станет блудом, скверной. От греха, попросту говоря.

А ведь эта вещь представляет собой умно построенную антитезу классическим текстам. Бунину, Чехову, Брюсову. Она так построена и несёт в себе такие отсылки, что поневоле вспоминаются и "Дама с собачкой", и множество нарочито сниженных чеховских персонажей, которые либо прыщавели от похоти, либо отыскивали дорожку к вожделенной плоти.

За пределами рассказа "Грех" у Прилепина полным-полно откровенных эротических сцен. Но во всех случаях соединение героев либо совершается под покровом любви, либо… безобразно.

Пора перестать видеть в Захаре Прилепине "молодого" писателя, писателя "про войну", "про революцию", про то, как "пацаны бухают".

Во всех случаях он использует хорошо известный ему материал как антураж для сложных, полновесных художественных высказываний.

Это давным-давно просто большой русский писатель. Рисуя войну, драки нацболов, пьянки, да что угодно, он силой своего литературного дарования всё равно неизменно приводит читателя к идеалу душевной чистоты.

По Прилепину выходит: избежать скверны – значит спастись.

Дмитрий Володихин, "Завтра" - 07 (179) от 25-07-2011