Писатель Дмитрий БЫКОВ: «В Москве — гламур, зато в провинции — свобода»
Корреспондент «КП» Андрей Рябцев проехал по глубинке в одном вагоне с нынешними властителями дум
— Подъем! Приехали! — откашлявшись, объявил столичный поэт Дмитрий Быков поставленным голосом телерадиожурналиста.
Грузная фигура на соседней полке колыхнулась. Красноярский фантаст-юморист Михаил Успенский булькнул «угу» и снова захрапел в подушку.
— Поезд Москва — Владивосток прибыл на 5-й путь, — прогнусавил ретранслятор иркутского вокзала.
Несмотря на пар изо рта (все же Сибирь, октябрь, 0 градусов), Быков неистово поэтично расстегнул три верхние пуговицы рубашки и принялся большими шагами мерить перрон.
— О! Писатель! Расскажите нам, как жить, писатель? — с дружеской издевкой приветствовал Быков своего коллегу-москвича Евгения Попова. При Брежневе Попов за самиздатовское творчество был исключен из комсомола. В котором, впрочем, никогда не состоял. Ошибочка вышла…
— Жить нужно честно! — пыхтел на подножке бородатый Попов, прилаживая на голове кепочку.
Необычная акция «Литературный экспресс» катилась из самой Москвы. РЖД, Федеральное агентство по печати и Российский книжный союз собрали в прицепном вагоне 40 писателей и отправили через всю страну — узнавать народ. Я нагнал «Литэкспресс» в Иркутске и проехал с нынешними «инженерами человеческих душ» до самой Читы.
«Кочерыжка» истории
Позевывая, разномастная писательская братия внутренне готовила себя к встрече с достопримечательностями Иркутска. Литературный вагон тем временем тихо отбуксировали в депо.
— Ой, а Мишу Успенского забыли в купе, — вспомнил кто-то, когда мы уже проталкивались между насупленными пассажирами к вокзалу.
Бегущие на работу иркутяне оглядывались на писателей. Но не узнавали. Просто в 8 утра, в темноте здесь на экскурсии никто не ходит.
Бойкая гид Анастасия щебетала про то, что Байкал не дремлет и тут регулярны землетрясения.
— А вы в курсе, что к вам еще и Зюганов приехал? — перебил кто-то гидессу. О визите главного коммуниста нам во время завтрака сообщил телевизор.
— Правда? — без энтузиазма удивилась Анастасия. — А это важное событие?
В Иркутске в свое время расстреляли белого адмирала Колчака (о новом фильме «Адмиралъ» читайте на стр. 16). На подножии памятника высечены два бойца: один, в буденовке, будто изготовился ударить штыком белогвардейца.
Писатель Евгений Попов: — А цены-то в провинции вполне себе московские…
— А может быть, это символ примирения, — пустился в философию автор исторических детективов Леонид Юзефович. — Они даже оружие как будто опустили… Хорошие люди были и там, и там. Плохие — тоже. Англичане поставляли танки во Владивосток, а через 10 дней эти танки оказывались у партизан. А колчаковский генерал Пепеляев (странный, кстати, генерал-социалист), уйдя в эмиграцию, работал в Харбине простым ломовым извозчиком…
— А где кончается пропаганда и начинается история? — спросил я.
— Это дело вкуса… История — не кочан капусты, где можно сдирать листья и в конце концов доберешься до кочерыжки. В истории — только «листья», «кочерыжки» нет.
Российский коллайдер
По городу бродили медведи с бело-сине-красными флагами. Из-под медвежьих нарядов выглядывали шпильки местных студенток. Выборы в региональный парламент…
— Девочки, сколько платят? — поинтересовались писатели.
Оказалось, по 200 рублей на лапу. В смысле — на человека.
На все это с торца 5-этажки грозил кулаком громадный портрет Жириновского. Под брутальным образом вождя ЛДПР значился лозунг «Хватит терпеть!».
— Ага, сделаем все прямо здесь, не добегая до уборной! — веселился Дима Быков. И вдруг грустно вывел: — Гражданская война не утихает. Просто она идет в активных или пассивных формах. Иногда — под взятие «Останкино». Иногда — под гламурные восклицания того же «Останкино» в духе: «Жить стало лучше, жить стало веселее!»
В подвальчик книжного магазина набились человек 30. Книголюбы пришли на творческую встречу со столичным писателем. На стенде я заметил лозунг «Читать — модно!».
— Это все равно что в голодный год призывать: «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы», — острил Быков. — Хороших книжек очень мало.
Но народ, как я понял, больше интересовали разговоры не о литературе, а вообще. За жизнь. Я с удивлением наблюдал, как подвальчик тут же превратился в маленький уголок либерализма.
— Что у нас на телевидении творится? Это же ужас! — кипятилась интеллигентная тетушка. — Почему вы там, в Москве, все молчите?
— Считается, что вещь существует, если ее показали по телевизору. Это не так. Для того чтобы узнать, хорошо или плохо мы живем, достаточно посмотреть, есть ли нам где работать, как нам платят, — учил Быков. — Я вот преподаю в школе и получаю 26 тысяч рублей. А сколько получают в Иркутске?
— Около 10…
— И на что ваш учитель живет?! А врач?
— В областной больнице — от 10 до 15 тысяч. Это Иркутск, а не Москва… — разводили руками провинциалы. И жаловались на то, что мало умных людей осталось в глубинке. Все уехали.
— Случилась ужасная вещь, — заключил Быков. — Первый адронный коллайдер уже был построен у нас, в России. И он уже дал черную дыру — ее создали эти кольца московские. Все, что туда попадает, проваливается за горизонт событий. Все лучшее, самое талантливое, что появляется здесь, портится там, в Москве. Если бы я тут жил, я бы с ума уже сошел от этого разрыва.
Свои сиюминутные впечатления мастера слова записывали прямо на стенгазете в тамбуре «Литэкспресса».
Гиперэклектика* по-бурятски
Улан-Удэ. Шесть утра. Минус 5 по Цельсию. У вагона поблескивают национальные бурятские костюмы. Самоотверженные бурятские девушки греют в ладошках пиалы с бурятским чаем. Он, как и полагается — с молоком и бараньим жиром, замерзает.
Неестественно бодрая речь дамы из местного минкультуры. Полуспящие писатели в хадаках (это синие шелковые шарфики, какими буряты обозначают уважаемых гостей) мелкой трусцой стремятся к автобусу. Но ехать бурятский водитель не спешит. Ждем старшего. Он же — председатель местного Союза писателей Матвей Чойбонов. Он же — лама…
Чойбонов — в золотистой спецодежде буддийского священника — несет водку в здоровенной пиале.
— Надо выпить! — командует лама-писатель. — Это обычай.
Наши зубы стучат о фарфор.
Опомниться буряты не дают. Водка начинает действовать в теплом гостиничном холле. Нас с интересом рассматривают… американские военные летчики.
— Нет, это просто гиперэклектика! — возбуждаются писатели.
— Американцы-то здесь откуда взялись? — протираю я запотевшие очки.
— Буддисты пока не поняли, что их уже завоевали! — пошутил кто-то.
Местные на шутку не отреагировали никак. Оказывается, между Россией, США и еще тридцатью странами уже семь лет заключен договор «Открытое небо». Военным иногда разрешают полетать над нашей территорией. С буддийским спокойствием местные смотрят по телевизору новости о все холодеющих отношениях Москвы и Вашингтона…
Потом был дацан — деревенька из наспех сколоченных избушек с завитыми углами крыш. В самой пестрой хранится нетленный Хамбо-лама. Он уже 80 лет будто умер. Но не до конца. Сидит себе, поджав ноги, с восковым лицом, не дышит. Температура тела — 25 градусов.
— А хорошая религия, — задумался Быков. И показал мне барабанчик с ручкой, что-то типа детской погремушки. — Накручиваешь мантры, не отрывая задницу от стула. Автоматически!
Пытливые правоохранители
— При чем здесь я?! — отпирался Юзефович. Его распределили читать лекцию в школу милиции. — Я и в суде-то был один только раз в жизни. И то — когда с первой женой разводился…
Юркая библиотекарь подсунула Юзефовичу бумажку:
— Вот эти вопросы интересуют ребят больше всего!
Ребята тем временем с каменными лицами наблюдали за смущенным писателем.
— «Как вы относитесь к творчеству Альфреда Петровича Хейдока?» — зачитал первый вопрос Юзефович. Брови с каждым словом у него поднимались все выше (Хейдок — малоизвестный белый латыш из колчаковской охраны, который эмигрировал в Харбин и стал мистическим писателем. — Авт.).
— Прекрасный вопрос! — сориентировался Юзефович. — А кто из вас интересуется Хейдоком?..
— Я, — пришлось после неловкой паузы сознаться библиотекарше…
— И чем же все закончилось?! — хохотал я вечером в тамбуре.
— Мы, уже без бумажки, просто разбирали криминальные истории в России царских времен.
Историк задумчиво посмотрел на свою тлеющую сигарету. И примирительно добавил:
— Ну возьмите те же потемкинские деревни. С одной стороны, что в этом плохого? Люди у нас всегда хотели казаться лучше. А с другой — конечно, показуха.
Таким вот произведением рекламщиков встретила писателей Чита.
О книжках и чиновниках
Остальные обитатели «Литэкспресса» смывали бурятский колорит. Свет не горел только в купе детских авторов. У Сергея Георгиева и Эдуарда Веркина все-таки слишком чувствительная аудитория: учителя, детишки… Бывший омоновец и автор повестей о чеченской войне Захар Прилепин (интервью с ним читайте в ближайших номерах «КП». — Ред.) вместе с Дмитрием Новиковым, крепким прозаиком из Карелии, достали спирт. Захар предусмотрительно захватил из Москвы литровую бутыль.
— В России всегда пили водку и читали книжки! — доносилось из купе Евгения Попова. Там обсуждали два мешка местной литературы, которые всучили писателям бурятские властители дум под руководством ламы Чойбонова.
— Читать это без ужаса невозможно! — возмущался Дмитрий Быков. — Особенно если учесть, что все это проникнуто страшной любовью к родному краю.
— Чиновник местный сегодня сказал, что надо продвигать нужные ему, чиновнику, книжки, — подсел я к Попову, который за чрезмерные откровения в рассказах чуть не потерял в свое время советское гражданство.
— А-а, ну так этот чиновник — идиот, — отвечал Попов. — И на халяву будет напечатана какая-нибудь идиотская, нужная ему, идиоту, книжка… А знаете, мне в Советском Союзе все равно было комфортно. Здесь моя Родина, мой язык… Не уехал, наверное, потому, что со мной плохо работали органы ГБ. Прижали бы хвост посильнее — поехал бы.
Великодушное бездорожье
— Всякий восточный славянин презирает материю! — тем временем философствовал в тамбуре эссеист Игорь Клех, ухватившись для устойчивости за отполированную ручку. — Вот почему у нас так убого строят. Наш человек говорит: «И так сойдет!» В Америке вот постоянно ремонтируются дороги.
— У нас тоже…
— Но у нас асфальт горячий кладут прямо в лужи! Поэтому дороги такие, будто их кто-то бомбил.
— Если бы дороги были хорошими, неизвестно, чем бы закончилась Великая Отечественная, — утопил в дыму тусклую лампочку под потолком Юзефович.
— А-а, это значит, такая российская хитрость?
— Шучу… Просто Россия слишком резко перешла от проселков к железным дорогам. А мощеных не знала. Россия — вообще страна рывков. Из-за них революционное напряжение.
Тише, тише… Наш пассажирский почти остановился. За мутным окном проплыл фонарь безымянного полустанка. Желтый треугольник света выхватывал из ночи несуразную и одинокую железнодорожную фигуру в ватнике.
— Русские — не духовная нация, — очнулся Клех. Железо на стрелке протестующе взвизгнуло. — Русские — великодушная нация. Есть старый анекдот. Идут два работяги с работы. Один другому жалуется: «Начальник наш — такая сволочь! Вечно мне подсовывает самую плохую работу, все время недоплачивает». «Да, — соглашается другой. — Шеф тебя не любит». Первый подумал-подумал и говорит: «А, в сущности, за что меня любить? Я ведь такое г…!» Я сам родом из Южной Украины. Хорошо знаю украинцев, поляков, прибалтов. Никто из них не способен сказать подобное.
— Поэтому у нас с ними проблемы?
— Украина ничего не заплатила за свою независимость. 19 августа 1991 года, когда в Москве во время путча гибли люди, во Львове все бандеровцы сидели по домам. Никаких боев не было, независимость просто упала к ним в руки. И сейчас они говорят, что русские — последний оплот тоталитаризма, а Украина такая демократичная страна…
Колбаса, свобода и национальное достояние
Договорились до Читы. «Колбаса, дарующая свободу» — написано на рекламном щите прямо на центральной площади.
— А-а! Так это ваш, московский, креатив, — махнули местные. — Мы внимания не обращаем.
— На кого мы оставили провинцию? — вдруг выпалил тот самый красноярский фантаст Михаил Успенский, которого в Иркутске отбуксировали вместе с вагоном в депо. Я даже вздрогнул от неожиданности. Успенский молчал всю дорогу, как статуя Будды. — На кого оставили? На этих козлов (фантаст кивнул на пылающий закат), которые понаехали сюда и деньги качают?
Местные восхищенно рассматривали фундаментальную фигуру Успенского. Вот так, всего двумя фразами, он выразил настроение российской глубинки.
В областной Библиотеке имени Пушкина подали чай с печеньем. В программе значилось: «кофе-брейк» (то есть перерыв на кофе). Но план слегка подкорректировали.
— У нас будет водка-брейк! — постановили писатели, чокаясь и закусывая печеньем.
То ли впечатлившись дурацким слоганом про колбасу, то ли дав волю либеральному нутру, вслед за Успенским взорвался и Быков:
— Русская провинция, которая всегда была пресловутым «красным поясом», которая ненавидела либералов, сегодня очень либеральна! Москва продала право думать, свободно мыслить. Продала за гламур! А страна негламурна. Но свободна! И за эти 90 процентов свободной территории — спасибо.
А вот Захар Прилепин вместе с критиком Павлом Басинским не нервничали. Они на крыльце библиотеки мирно обсуждали читинских девушек. Кстати, изумительно красивых.
— Я бы их поставлял за границу, — мечтательно бормотал Прилепин. — Все равно же они уезжают. Я бы ввел плату для иностранцев. Хочешь нашу красавицу в жены — плати деньги в госбюджет. Это же наше национальное достояние…
ОТ АВТОРА
Есть ли жизнь за МКАД
Наверное, только так и можно понять Россию. Сесть в вагон и двинуться на Восток. И выходить на свежий воздух хотя бы в больших городах, чтобы мозги проветрить, стряхнуть снобизм столичный. Ведь до сих пор некоторые москвичи считают, что провинция российская бедна и скудоумна, потому что ностальгирует по СССР. Глупости! Какой «красный пояс»? О чем вы?!
Считается, что живет глубинка по инерции и по указке из столицы. Но указки-то она всего лишь исполняет. Просторы же наши необъятные эти окрики по дороге так искажают, что на местах потом чинуши лепят несуразицы на потеху народу: «Чем бы чинуша ни тешился…» Провинция у нас самостоятельна и, не побоюсь этого слова, либеральна. Потому что терять ей особо нечего. Она, может, и рада продать свою незамысловатую свободу за сытую жизнь, но никто не покупает. Потому народец тут занят собственными проблемами. Масштаб их, конечно, несравним со столичным. Расчет семейного бюджета от получки до получки — дело нехитрое, правда же? А все остальное время у провинциалов отведено под жизнь. Пускай скучноватую, зато человеческую.