Захар Прилепин «Взвод: офицеры и ополченцы русской литературы». Опыт рецензии

Захар Прилепин заметил, что обычно на каждую из его книг появляется около трехсот рецензий.

На «Взвод» вышло три.

Я написал четвёртую.

Не исключаю, что Захару она не понравятся, но здесь я уповаю на здравую мысль, приписанную автором «Взвода» Павлу Катенину: «…нелепо было бы убивать человека из-за критической статьи». И, правда — нелепо.

Начну с немаловажного.

К какому литературному жанру можно отнести это произведение?

В аннотации определения нет — «Взвод» назван здесь книгой.

С этим не поспоришь, книга и увесистая: «800 страниц убористого текста».

Кто-то назвал эту работу Прилепина  романом и получил от него  резкую отповедь: «„Взвод“ никакой не роман, но так как журналисты у нас люди, как правило, глубоко не образованные даже в области филологии, то спросу с них нет». 

Может быть художественно-биографическая проза? Похоже. «Взвод» отчасти напоминает такой, коллективный ЖЗЛ. Да, но здесь же, внутри, собран, литературно-критически проанализированный  поэтический альманах. В книге, кроме того присутствует несомненный, по крайней мере для меня, научно-исторический привкус. Оцените: библиография — около 200 названий, включая  архивные материалы. Своим большим трудом Захар Прилепин вернул в литературный оборот фамилии, уже еле-еле освещаемые иссякающими лампадами российской памяти.

Но если задаться вопросом, о чем эта книга, зачем ее написал Захар Прилепин, то ответ будет однозначным:  полемика. Главный заряд книги публицистический.

Вот так вот — всего и много и всё в одном флаконе, томе, то есть.

Попытка связать все перечисленные выше жанры воедино состоялась.

Получилось?

Скажу так: на мой взгляд — не совсем.  Нет, в целом всё добротно, местами талантливо, но…

Дело в том, что каждый из охваченных видов литературы предъявляет к автору свои требования.

Историческая проза, к примеру,  связана с последовательной, возможно даже скрупулезной  обстоятельностью, а публицистика, напротив, живет в объятиях ярких, сильных и ловких, а главное — острых  высказываний и иносказаний.

Прочитав несколько глав, понимаешь,  в изложении есть единообразный повторяющийся ранжир: биография, описание воинских и гражданских подвигов и заслуг выбранного героя, набор его стихов, отсылка к поэзии иных времен, демонстрация глубины связи воина-поэта с современностью.

Хорошо сложилось с жизнеописанием Федора  Глинки, где читателю открываются, редко кому знакомые, яркие перипетии вокруг вхождения на престол Николая  Первого.  Это интересно.

С остальными получилось не так ярко.

Захар Прилепин считает, что он написал хорошую книгу.

Возможно, что  так оно и есть.

Но в борьбе за читательское внимание «Взвод»  не выделяется. Таких хороших книг  много. Как писал Александр Иванович Арнольди (1817—1898) — генерал от кавалерии, участник Кавказских походов и русско-турецкой войны 1877–1878 годов, военный губернатор Софии: « В то время мы все писали такие стихи».

Возникает правильный вопрос: почему же я взялся писать рецензию на это произведение Захара Прилепина, если оно мне кажется достаточно обыкновенным? Можно было бы и промолчать. Никому я ничего не должен и за язык меня никто не тянул.

Есть причина.

Непреодолимо толкнула меня  к чтению «Взвода», статья Захара «Золотой век шлет привет».  Вот это написано сочно, ярко, одним словом — сильно. Каждая фраза  блестит, текст скроен  ладно, всё «в строку». Прочитанное понравилась мне  так, что захотелось окунуться в источник, из которого эссе было зачерпнуто.

Автор показал этот  источник — «Взвод».

В результате сложения первого со вторым возникло ощущение: «Привет» — авангард, здесь  настоящий  бой: преодоление, боль…

А «Взвод» — тыл, обоз, если хотите.

Да, я знаю, одно без другого не бывает.

Победа дитя и тыла, и фронта.

Но так мы устроены: нам в книжке  самое-самое яркое и сладкое подавай.

Есть еще один аспект.  

«Взвод»,  это непринятый вызов.

Прилепин пишет: «Я думал, что меня будут оспаривать.

Я знал, что оспорить меня невозможно: любой человек, прочитавший книгу „Взвод“, с печалью или с радостью признает мою правоту…

Но всё произошло несколько иначе.

Книгу „Взвод: офицеры и ополченцы русской литературы“ было решено признать не существующей. Ведь оспаривать то, чего не существует, не имеет смысла».

Кому брошена перчатка-«Взвод»?

Она упала перед нашими рукопожатными, теми, кому Донбасс — неприятная, обездоливающая любителей хамона,  обуза, а Крым, он, чей угодно, но не наш.

Их много. Можно сказать в московской пишущей среде они составляют большинство, они эту среду в основном и образуют.

Захар вышел на бой, а «вокруг тишина».

Прилепину нужна реакция. «Человек не мыслим вне общества» (Л.Толстой). Писатель Захар Прилепин не может  проигнорировать своих коллег.

А они его  могут.

А почему автор «Взвода»  решил, что вызов должен быть принят?

Подавляющее большинство, ему тихо противостоящих, имеют в послужном списке только один впечатляющий подвиг — они геройски откосили от призыва, но ума у них достаточно, чтобы понять, поле боя, предложенное автором «Взвода», им категорически не подходит.

Дискутировать на тему войны и литературы  с писателем, который реально ходит под пулями, это всё равно, что пытаться в театре переиграть вышедшую на сцену кошку.

Захар пригласил Быкова и всю его рать на прямую наводку.

Не вышли.

Разбираются.

 

И о самом главном.

Книга «Взвод» при всех достоинствах и недостатках призвана формировать у российского читателя образ положительного героя.

И не беда, что мы, в подавляющем своем большинстве, не воюем  и стихов не пишем, основной мотив книги — патриотизм — нам доступен вполне.

Быть патриотом, это  правильно. Об этом говорят со страниц книги все её герои от Державина до Бестужева-Марлинского. Немного по-разному, не сразу, некоторые со временем, не хором, но говорят.

И здесь мы сталкиваемся с основной проблемой всех времен и народов -  идентификацией добра и зла.

У Прилепина патриотизм  — высшая форма добра.

Но мы знаем, что есть и иные точки зрения, с указанием на место последнего прибежища негодяя.

Русская, российская проблема отношения к патриотизму, старше не только полемики западников и славянофилов, она идет через Петра, линия её теряется, проходя через переписку Ивана Грозного с изменщиком Андреем Курбским…

На поверхности все выглядит не очень замысловато. Реальный опыт западных стран, обеспечивающих, постоянно ускользающий от России технический и социальный прогресс, противостоит глубокой уверенности в необходимости и единовозможности поиска собственного пути.

«Не постепенными, не медленными успехами на поприще образованности; не долговременными, постоянными, трудными заслугами в деле человечества и просвещения, — нет: быстро и вооруженной рукой заняли мы почетное место в числе европейских держав» — это слова героя «Взвода» Петра Вяземского «еще до ухода от своих либеральных иллюзий».

Все это понятно.  

Но есть и непонятное.

 

Прилепин сам в книге задает вопрос о природе «отчаянного русофильства» либерально настроенных «декабристов» и им по духу близких русских офицеров.

Объяснения автора такие:

— прошли войну, поэтому «кровью скреплены со своей землёй»;

— будущие декабристы «росли среди русских людей — у каждого была своя Арина Родионовна —  и в русских пейзажах, и воевали рядом с русскими людьми».

Интересно, а почему этот вопрос у Прилепина вообще возник? Очевидно, это реакция на современное состояние, когда нынешние либералы, «выросшие среди русских людей…» в большой  своей части являются матерыми русофобами.

Думаю, ответ Захара Прилепина не полон. Декабристы не только жили, они владели. Россия частью, дарованной дворянству, с людьми, жившими здесь,  была их законной собственностью. Они и родину, и своё, кровное защищали. Не забудем, что Наполеон находился на грани  отмены крепостного права в России.

И это наиглавнейшая причина.

Другой, не нынешний патриотизм был у героев «Взвода».

А вот  либерализм остался прежним. Крепостническим: есть я (немножко — мы), а вокруг быдло, ватники по сегодняшнему.

 

Книга, по её прочтению, ставит и другую,  более сложную проблему.

Почему Александр Шишков, из семьи, где было семеро детей и 15 душ крепостных, был и оставался яростным консерватором, а потомок самого Рюрика, богатейший Петр Вяземский — либерал, работы которого и сегодня в ходу у прекраснолицых.

Таких примеров много.   

В чем причина? Семья? Окружение? Обстоятельства? Да, да и еще раз да. И все же?

Возможно, что основная причина кроется в глубинах нашего сознания, там, где находятся истоки эгоизма.

Всем людям присущ эгоцентризм (egocentrum) поскольку картина известной Homo sapiens части мироздания составляет основу, фундамент сознания, и каждому человеку принадлежит место в центре его индивидуального полотна.

Человек-эгоцентрик способен любить весь мир, но только в том его варианте, где он, со своим неизбывным эго, находится в самом центре. Именно этот мир и никакой иной, он готов спасать, защищать и совершенствовать.

Но эгоцентризм только плоскость эгоизма. Его объем определяется еще и уровнем самооценки человека — egoaltius, т. е. высотой той ступеньки  социальной лестницы, которую он считает достойной себя. Разница между уровнем самооценки и реальным местом, занимаемым индивидом в социальной иерархии формирует критическую массу нереализованного эгоизма человека. Именно она  определяет степень его потенциального противостояния реалиям общества, в котором он живет.  Добавим к этому, что шкала на этой лестнице может быть для одного местячковая, а для другого — мировая. 

Индивидуальное для каждого из нас соотношение между egocentrum и egoaltius лежит в основе деления людей на либералов и консерваторов. Противоречия между этими направлениями общественной мысли, проистекают из человеческой природы и существовали даже тогда, когда этих терминов еще никто не знал.

Консерватор (патерналист, славянофил, патриот) защищает и совершенствует мир под свои представления о его идеальном образе, и тем самым повышает свое egoaltius.

Либерал (западник, космополит) исчерпывающе определяет назначение окружающего его мира в обеспечении ему условий для роста egoaltius.

Противостояние между этими позициями вытекает из самой природы человека и поэтому неразрешимо, как неразрешимо и вечно противоречие между «жаворонками» и «совами».

Добро и зло могут таиться в любом обличии: и космополита, и патриота, поскольку даже эти основополагающие понятия морали не абсолютны. Мы их формируем при  непрекращающемся,  никем не регламентированном   — спонтанном делении на консерваторов и либералов.

 

И в завершении.

«Взвод» Прилепин открыл мощной фигурой Гавриила Державина.

Сознайтесь, что вам сразу приходит на ум, когда вы слышите эту фамилию?

Конечно: «Старик Державин нас заметил / И, в гроб сходя, благословил…»

Не скрою, ждал я найти эти строки в жизнеописании Державина.

А  вот  их-то и  не оказалось.

Более того, перечисляя поэтов, на которых Гаврила Романович оказал влияние, автор упоминает многих: Бродского (этого особо), Баратынского, Грибоедова, Тютчева, Брюсова, Блока… Юнну Мориц, включил он в этот список. А Пушкина в нём  нет.

В этой связи вспомнился прижизненный музей Зураба Церетели на Большой Грузинской в Москве.

Там в одном из залов, представлена загогулина, собранная из маленьких моделей наиболее известных архитектурных памятников мира.

Подходят к этому произведению посетители и с удовольствием сообщают: «Это — Биг Бен», «А вот это — Пизанская башня»…

Даёт Церетели людям возможность продемонстрировать свою культурность…

А вот Захар Прилепин не даёт.

Тимофеев Сергей Александрович
Портал «Виперсон», 16.06.2017