Несвоевременный роман, который очень вовремя
«Некоторые не попадут в ад» — текст очень личный, сделанный в редком жанре «романа-переживания». История войны за независимость в Донбассе, «донбасская герилья», как ее называет автор, для Прилепина — факт не литературной, а человеческой биографии.
Первыми рецензиями отстрелялись критики с либеральных позиций — так всегда бывает, либеральная мысль обычно быстра, неточна и поверхностна. Не поражает, но накрывает. В своем новом романе «Некоторые не попадут в ад» Захар Прилепин расставил немало ловушек, и в большинство из них, например, показательно угодила Галина Юзефович — литературный обозреватель издания «Медуза» (многие ее полагают главной в России по этому делу).
Забавно, что Галина Леонидовна пеняет Прилепину на недостаточный отстой пены. «То, что Прилепин пока не готов к разговору о Донбассе, совершенно понятно и естественно. То, что несмотря на это он зачем-то все равно пытается о нем говорить, понять – и принять – гораздо сложнее». Но, собственно, претензия работает в обоих направлениях — почему бы и опытной критикессе было не повременить, пожив с романом недельку-другую? Вал рецензий будет только нарастать, но Галина Леонидовна с ее именем и статусом точно бы на общем фоне никуда не потерялась. В ее случае, впрочем, на вопрос «зачем?» рискну ответить я – известный соблазн прошуметь первым вердиктом по столь громкому литературному поводу.
Но, собственно, я не собирался никого оспаривать; вижу свою задачу несколько в другом. Судьба оказалась ко мне благосклонна: с удивительным человеком и выдающимся писателем — Захаром Прилепиным — я знаком более десяти лет, литературные отношения давно переросли в дружеские, я написал о нем книжку и сделал его одним из героев еще одной, было немало статей, заметок, совместных выступлений. Мне легче, чем многим, ориентироваться в его мире — по-имперски сложном, по-андрейплатоновски прекрасном и яростном.
Вместе с тем «Некоторые не попадут в ад», при всем документализме, иногда прямой репортажности (большинство персонажей гордо носят собственные имена, участники событий участвуют в презентациях книжки), при всей эмоциональной распахнутости, роман довольно сложный — собственно, как и положено большим произведениям русской литературы. Это роман с целой связкой ключей и, как было сказано, разветвленным квестом ловушек.
Снова оговорюсь: так или иначе я близко наблюдал многие из описанных ландшафтов и обстоятельств, знаком (хорошо или мимолетно) с рядом его персонажей — речь, понятно, не об Эмире Кустурице и Монике Белуччи, но о бойцах и командирах сражающегося Донбасса, общих товарищах. Там, где читатель представляет, я вижу и слышу — чудесную улыбку ополченца Графа, «разом отменяющую всю его арийскую сущность» (Граф — из донбасских немцев); клекочущий говорок рэпера Хаски…
Поэтому мне хотелось бы в связи с этой книгой сказать о вещах, которые кажутся мне принципиальными. А то ведь рецензенты на голубом глазу полагают, будто подзаголовок «Некоторых» — «роман-фантасмагория» — простодушное лукавство автора/издателя во избежание юридических последствий.
Другие весело припоминают Хлестакова и Мюнхгаузена, забывая почему-то Тараса Бульбу и Тиля Уленшпигеля — тех же самых авторов, Гоголя и Горина. Вопрос не в том, что роману Захара куда более адекватен героический и эпический регистр (именно так), а в несводимости подлинного художника к одному полюсу и единым типажам. В романе «Некоторые не попадут в ад» как раз широкий интонационный разбег — иронии (в том числе самоиронии) и пафоса примерно поровну.
Перейду к тезисам.
Переживание
«Некоторые не попадут в ад» — текст очень личный, сделанный в редком жанре «романа-переживания». История войны за независимость в Донбассе, «донбасская герилья», как ее называет автор, для Прилепина — факт не литературной, а человеческой биографии. В глубоком переживании отсутствует хроникальная точность — время вообще превращается в подобие бороды из лески на удочке незадачливого удильщика — где можно тянуть за любой конец в непрочной надежде распутать и разрешить… Уже по сборнику «Семь жизней» стало понятно, что прилепинской натуре, жадной до жизни в главных ее проявлениях, категорически мало литературы. «Захар ушел путем воина» — писал тогда я.
Лирический герой растворился в донецких высохших степях и пороховой гари, старый бизнес литературы остался дома, в Империи. Путь воина привел сразу в несколько ипостасей: полевого командира, отца бойцам, снабженца и хозяйственника батальона, одного из лидеров ДНР, лоббиста республики и ходатая по ее делам, советника команданте Захарченко…
«Возвращаясь из Москвы, Захарченко из раза в раз матерился и закипал:
– …я им говорю: предлагайте мне российского олигарха хотя бы! Что вы мне киевского навяливаете! У вас своих нет? К чёрту мне украинские?
Звучала обычная малороссийская фамилия – поначалу я на неё даже не реагировал; у одной известной актрисы была такая же: Гурченко, что ли, или как-то так. Этому, как его, „Гурченко“ отдельные кремлёвские распорядители отчего-то желали передать, передарить то, за что здесь – умирали.
Не в тот раз, а в другой, раньше, Захарченко, словно вдруг разом утерявший надежду на справедливость в переговорах с империей, поднял на меня глаза – мы сидели за столом, вдвоём, в донецком ресторанчике, была ночь, — и попросил (никогда ни до этого, ни после ни о чём другом меня не просил):
– Заступись за нас?»
Жизнь разделилась на до и после Донбасса, и Донбасс сам по себе сделался жизнью, а литература осталась предметом ностальгического, или чаще — иронического трипа. Отмечу, что и путешествия героя за пределы воюющей республики — всегда немного на край ночи, в реальность выморочную и сновидческую, в пространство, где обратно перематываются «Баллада о солдате» или «Жизнь как чудо».
Кустурицы вообще в книге много, не только в качестве персонажа — балканская атмосфера, праздничная, скитальческая, карнавальная и кровавая, оказалась соприродной фронтовому Донбассу и Захару на Донбассе. Прекрасны бывают эти сны, с очаровательными персонажами и застольями, где при фосфорическом свете зачерпнутого официантом супа можно читать, а с винных бутылок стирают столетнюю пыль — всё равно настоящая жизнь осталась там, на «передке» или в Донецке. Отсюда в этой отменяющей литературные условности вещи, так много редкого и дорогого литературного вещества — подлинности.
Фантасмагория
Подзаголовок «роман-фантасмагория» должен опровергать тезис о подлинности, но в романе и его времени, где всё нелинейно, литература рождается из войны и политики, а жанры — из застольного планирования.
I have a dream — говорит Захар на пресс-конференции в Донецке, посвященной проекту «Малороссия», но, собственно, мечта и есть мотор всех сценариев, которые отцы-командиры, руководители ДНР (Захарченко, Казак, Ташкент, Трамп, Захар) готовят для республики, для Украины и «нашего несчастного неприятеля» (фирменный оборот Захара относительно ВСУ и не только, на самом деле тоже очень личный).
Проекты уходят в Москву, как в ватную стену, чтобы о них больше не вспоминали, а те, что удалось реализовать на свой страх и риск, очень настоятельно рекомендуют дезавуировать. Отдельная история – «наконец-то нам дали приказ наступать, отбирать наши пяди и крохи»; дня наступления рядовые и офицеры в окопной рутине ждут напряженно и радостно, передавая друг другу, как юбилейный адрес, каждый раз окончательную дату — и опять ничего не происходит.
Нереализованный политический сценарий — всегда фантасмагория; в этот разряд, увы, попали и проект «Новороссия», и проект «Малороссия», умножаясь в количестве, фантасмагорические сценарии составили роман-фантасмагорию. Но при подобном раскладе, не есть ли само существование независимых русских республик на Юго-Востоке Украины такой же фантасмагорией, осуществленной вопреки всему и уже не отменяемой?
Политики
В книге, весь сюжет которой — вокруг крупнейших политических событий 21-го века, политики нет совсем, за исключением скучного традиционного замеса, когда, дождавшись своего, власть у романтиков и воинов перехватывают бюрократы и торговцы. Вся деятельность лидеров и строителей республики противоположна политическим играм, а политику в высоком смысле — как управление массами — воплощают два персонажа: кремлевский Император и русский рэпер Дима Хаски.
Первый, естественно, в романе не появляется, но присутствует незримо и повсеместно, работает символическим магнитом повествования и всей стоящей за ним реальности. Это мощный прием из готических и приключенческих романов, что-то очень близкое мы видим в великолепном пиратском «Острове сокровищ», когда вся захватывающая многослойная история крутится вокруг отсутствующего в романе капитана Флинта — его почитают, обсуждают, уповают на его наследство, следуют его указаниям, его продолжают бояться…
Про политическую роль второго лучше Захара не скажешь:
«Донецкие малолетки по большей части проживали какую-то отдельную, вне ополченских забот, жизнь. Вперялись в происходящее непонимающе.
Они взрастали меж кружащихся вдалеке сечевиков, орков, комиссаров, вурдалаков, не разбирая их голосов. Бытие слабо пульсировало. И тут вдруг – русская весна. А что было до этого? Какое время года? Какую национальную принадлежность оно имело?
Музыка – едва ли не единственное, что придавало им ощущение общности. В голове их происходило что-то вроде батла между условным московским рэпером и условным киевским. Только их слова могли они всерьёз расслышать, только их доводы – осознать. Остальные взрослые – были едва различимы, не опознавались как свои.
И тут – Хаски. Он качнул чашу весов».
«Некоторые не попадут в ад» — еще и замечательные воспоминания об Александре Владимировиче Захарченко — героический некролог сорокаградусной крепости, горькое приношение другу, лидеру, государственнику.
Может быть, лучший в современной литературе портрет Эдуарда Лимонова, «старика Эда» — проницательный, объективный и по-прежнему восхищенный.
Конечно, великолепно исполнены друзья-однополчане: казак Кубань, комбат Томич, начштаба Саша Араб, «личка» донбасских мушкетеров — Граф, Тайсон, Шаман, Злой. Здесь отношение и командирское, и отцовское, и братское переходит в писательское и социологическое — показать и подарить России эти выдающиеся типы — ей остро сейчас их не хватает. По аналогии со «Взводом» эту книгу можно было назвать «Батальон». Куда многим уже не попасть — на фоне свежего памятника можно только сфотографироваться.
Алексей Колобродов
«Взгляд», 17.04.2019