Денис Гуцко — о донбасской фантасмагории Захара Прилепина

Нужно читать. Те, кто не любит документальную прозу и на этом основании заранее вычеркнули книгу из списка к прочтению — зря это сделали. Если крупным планом, то в этой книге Захар Прилепин (Zakhar Prilepin), как матёрый контрабандист, гуляет туда-сюда через границу, отделяющую большую литературу от исторического свидетельства. (К слову, премиальный процесс и высоколобые критики в последние годы вам много чего подсунули такого, в чём литературы — едва-едва на донышке. И вы с энтузиазмом это принимали, и читали. Так вот, здесь всё литература, хотя жанровый разброс огромный).

Некоторые куски, вырывающиеся на оперативный простор прямого высказывания, эссеистики — выписаны ярким, снайперски точным (а точность в литературе и есть красота) языком. Например: 

«И ведь даже сегодня мы древних греков откуда-то помним, а на вчерашний день обернёмся — никого не узнаём. 

Но как же запомнили древних греков? Они совершали точно такие же поступки, и жили сорок своих смешных лет. Потом кровоточили на своём острие, выдувая пузырь ртом, — пузырь взрывался, — а мы до сих пор отираем кровь с лица, смотрим на ладонь: красная, — и по-прежнему жалеем македонца или спартанца». 

В этих отрывках слышится та самая интонация брутального лирика, знакомая читателю по предыдущим книгам Прилепина. Это то, что лично меня больше всего трогает в его текстах — умение обойтись без пафоса в задушевном разговоре. 

Такие пассажи входят в читательское сердце сами собой и застревают там надолго. Но много и таких мест, о которые спотыкаешься — и довольно болезненно. И морщишься потом: чёрт, это неприятно. Попробую сформулировать, хотя будет непросто — но и подвисать на этом не хочется, так что как уж выйдет. 

Там, где книга оборачивается более или менее документальным (всё-таки жанр её обозначен как роман-фантасмагория) свидетельством о жизни в окопах (а также в домах и ресторанах) ДНР, интонации меняются. Сам лирический герой, от имени которого ведётся рассказ — меняется на глазах. Причём, многократно. Константин Мильчин (Konstantin Milchin) очень точно уловил эту бешеную (или вам больше нравится — симфоническую?) эклектику книги, множественность авторских личин. Мне, правда, видится несколько иной набор масок (если пользоваться терминологией Мильчина), в которых нам является автор. Мне кажется, подсказка дана в самом начале — вот здесь, у гостиницы «Прага»: 

«Гостиница действительно была похожа на старый, подсохший, надрезанный торт. 

Скульптура солдата Швейка — слева от стеклянных дверей — располагалась почему-то посреди клумбы: словно солдат, не успевавший вернуться в расположение по нужде, побежал отлить на травку — и окаменел, настигнутый окриком небесного дежурного». 

Книгу пишет солдат Швейк, уставший быть ироничным, преодолевший иронию, успевший перечитать несколько библиотек, добиться славы, пресытиться славой, мучительно подбирающий слова для того, чтобы дорассказать свои истории по-новому. И в поисках этого нового языка, новой интонации, он — а как иначе — меняется в лицах. То он пресыщенный Дон Гуан, то байронический конрабандист, то Василий Тёркин, то младший брат из фильма «Брат», — каждый может продолжить это ряд по своему разумению. Некоторые из этого калейдоскопа авторских ипостасей наверняка будут раздражать, и не на шутку. В тексте звучит лейтмотив: «я всегда хотел, чтобы было весело», — но «весело» не всегда «смешно», и это как раз наш случай. 

Лично меня всерьёз кольнул только один кусок — про Лимонова. Это такое особое искусство, которым в совершенстве владеют книжные наши олимпийцы. Когда пути их расходятся и отношения портятся, они умеют так хитро подвести итог, так тонко вплести стальные иглы в шёлк комплиментов, так взбрызнуть ядом чудесные биографические узоры — что только рот разинешь. Проглотишь страничку за страничкой, сглотнёшь… «Даааа». И стараешься вчитаться дальше, поскорее уйти с этого то ли банкета, то ли эшафота. 

Других критиков, судя по отзывам, раздражали другие места в книге — кого-то про Монику Беллучи и Кустурицу, кого-то — про Императора. Вообще книга такая, да — читать её, как ехать по грунтовке в кузове грузовика с негабаритным грузом, который толком не зафиксируешь — будешь биться непременно. 

И если уж совсем по гамбургскому — то вот где для меня самое болезненное соприкосновение. 

Я не люблю милитаризм. Не в смысле политики, а в смысле поэтики. Всё это восхищение — и даже не картонно-нарочитое, а изысканно-сдержанное — опасными мужскими железками, вся эта романтика берцев, РД, располаги, окопов, — меня от этого подташнивает. Я на стороне Гектора, который воюет по необходимости, и всегда против Аякса, который ловит от этого кайф. В книге явственно слышен голос Аякса (я же говорил про калейдоскоп авторских альтер эго, помните?). Но читая про «некоторых, которые не попадут в ад», я ловил себя на странном чувстве зависти — к ним. Не потому что мир ополченцев описан как-то особенно, не потому что гений автора меня перевербовал. Меня на такой мякине не проведёшь. Я хоть и не воевал по-настоящему, но послужил, прошёл через все эти сложности и лишения. Дважды был в ситуации, когда чуть не застрелил человека. Во время армяно-азербайджанского конфликта (долго рассказывать, не место). Один раз промахнулся, второй раз командир меня остановил — за что я по гроб ему благодарен. В общем, сложно меня перевербовать, мне всё это поперёк нутра. Никакой красоты в этом не вижу, хоть убейся. А зависть возникает вот в связи с чем. Эти люди могут — и сделали в своей жизни ясный, однозначный выбор — и последовали за ним. Они решили, что это их война — и за этим большим неподъемным решением (в вас когда-нибудь стреляли?) последовали судьбы крупной лепки, торчащие на две головы над нашим безвременьем. А я не могу принять подобного — соразмерного — решения. Не по трусости — а просто потому что нет на горизонте того, что выглядело бы моим, кровным. Возможно, смертельно опасным, но родным. На другом полюсе я тоже не нахожу своей войны. Гражданские протесты, подвиг одиночных пикетов — и это не моё, не принимает организм. Я, правда, уже на парюсь на этот счёт, просто слушаю совесть — единственное, что у меня есть, с ней мне ссориться никак нельзя, как с капризной возлюбленной. 

Такие вот размышления. Книга располагает, знаете ли, к некоторому эксгибиционизму. По-моему, это хороший признак. 

Про политические нюансы донбасской хроники пусть пишут другие. Не моя война, но ВСУ — на мой взгляд — навсегда замараны батальонами «Азов» и «Айдар». Всё-таки национализм я люблю ещё меньше, чем милитаризм

Денис Гуцко, 26.06.2019
«Свободная Пресса — Нижний Новгород»