Захар Прилепин Леонид Леонов по-новому?..

«Только в могилу можно дезертировать из истории»

(Леонид Леонов)

Докатились! Достукались… Анонсируя эту книгу, один из ее издателей заметил: главное — не то, что широкому читателю наконец-то напомнили о бесспорном (и, возможно, самом крупном) классике нашей словесности истекшего века, а ЧТО ИМЕННО написал о нем молодой модный литератор Захар Прилепин.

Звучит кощунственно, зато точнехонько отражает изменившийся за последние два десятка лет литературный ландшафт. Леонов забыт неспроста: и оппоненты идейные ох постарались, и сам он слишком чужд оказался тренду на повальную развлекательность. Но уже итак написаны о нем груды книг. Опус Прилепина и впрямь интересен, прежде всего, тем, как прочитал Леонова (и его жизнь) наш относительно молодой современник.

Я написал «опус» совершенно не в уничижительном смысле, а в самом прямом, уважительном — «труд». 4 года провел Прилепин в архивах и библиотеках. А ведь он не исследователь, он востребованный писатель! И, к чести Захара Прилепина, ему удалось почти на всем протяжении книги сохранить максимально возможную объективность (или честно цепляться за ее видимость).

Итак, с подачи другого поклонника леоновского творчества Дмитрия Быкова (а кто бы подумать мог!..) автор ставит перед собой задачу воссоздать тайную, духовную биографию Леонида Леонова.

*

Сразу скажу: событий в книге Прилепина больше, чем открытий. Хотя, как минимум, одно открытие абсолютно бесспорно. Автор раскопал массу животрепещущих подробностей о белогвардейском прошлом едва ли не главного советского классика. Правда, «белогвардейскость» на поверку оказалась все ж таки жиденькой. Ну загремел вчерашний гимназистик в школу прапорщиков (а по военному времени и обязан был!), ну писал фельетоны и стихи в газетку своего отца, проникнутую эсеровским духом. Но ведь затем сам к красным переметнулся, брал с ними вместе легендарный («знаковый», «культовый»? ;) Перекоп!

Да, потом-то чуть не до самой смерти Сталина за неудачный дебют в гражданской смуте Леонов, мягко говоря, опасался. Да, образ «беляка», встроившегося в советскую жизнь, но «шептуна» в нее ж подпускающего, проходит через все основные произведения писателя. Однако идейно с белым движением Леонов связан все-таки не был, и Прилепин, чересчур часто поминающий свое открытие, «редиской» (красным снаружи, белым внутри) своего героя, слава богу, не делает. Хотя искажению восприятия не очень вдумчивого читателя невольно способствует…

Может, и не стоило давать всей книге подзаголовок, намекающий на одного из «скрытых» беляков, на Протоклитова из «Дороги на Океан»? Но, с другой стороны, сам Леонов был по натуре игрун (не игрок), получавший чисто артистическое наслаждение, тасуя и приоткрывая опасные по советским временам события собственной жизни и не совсем «те» идеи.

И вот здесь мы подходим к самому существенному! Вступая в игру со своим именитым героем, Захар Прилепин, сдается мне, не тот угол у карты старательно загибает…

*

Поясню. Дело в том, что Прилепин — человек очевидно верующий, верующий пылко и ортодоксально. «Бог», «Церковь» и «Православие» он пишет только с заглавной буквы. Вот, наверное, почему главным в «тайной» внутренней биографии Леонова видится ему еретический спор писателя с богом.

Этим биограф Прилепин обрекает себя на массу неудобств. Смущает его, как беспощадно и непочтительно прикладывает Леонов священнослужителей. Затрудняет Прилепина (судя по всему) и слишком невнятное присутствие бога в леоновских текстах 20 — 30-х гг. Наконец, «Пирамида» видится ему «каруселью ересей», в противоречия ее зарываться — как в грязном белье у черта копаться. Прилепин копается подробно, но явно нехотя.

А все потому, что сам Леонов скорее бы подписался не под «Символом веры», а под тем самым Вольтеровым афоризмом о боге, которого за его возможным отсутствием следовало бы таки придумать.

Для Леонова (во всяком случае, для молодого Леонова самого креативного периода его творчества) бог — некая философская идея и составляющая духовной традиции, почему и обращается с ним классик свободней, чем нынче принято. Мысля в категориях, скорее, поэтических и естественнонаучных, он использует религиозные мифологемы с раскованностью лирика и интеллектуала (и чего уж, даже с привычной для себя игривостью).

Вот почему молодой биограф не раз почти испуганно лепечет о «холодности» и «мрачности» своего героя.

Трагический пессимист и жертвенный монументалист-государственник (по сути-то) Леонид Леонов — и поклонник уютного почивания в колыбели веры и всяких семейно-бытовых ценностей Захар Прилепин явно не совпадают в сущностных моментах, как взаимоисключают сутью своей друг друга эпоха Сталина и десятилетие Путина, хотя последнее по-детски обожает примеривать проштемпелеванные пулями шмотки героических предков.

*

И здесь у меня как у читателя, знакомого и с другими книгами о Леонове, сам собой возникает вопрос. Надоумил ли хитроумный Дмитрий Быков Прилепина «переделать» Леонова, «осовременить» его, адаптировать для условий застоя-2, или у Захара Прилепина все это как-то само собой нарисовалось? А ведь могло и само собой получиться, потому что даже по тону чувствуется: на советскую жизнь 30 — 80-х гг. Прилепин смотрит сквозь очки «перестроечной» публицистики.

Это не хорошо и не плохо, это знак времени, смены поколенческих стереотипов. Хотя, по мне, однозначно разоблачительный подход многое спрямляет, упрощает. И вовсе не потому, будто сам я поклонник сталинского «вампира». Просто именно имперско-мессианская составляющая в Леонове как человеке и как художнике дала бы его биографу больший угол обзора, мне кажется.

По Прилепину, увлечение Леонова «советским проектом» падает на конец 20 — первую половину 30-х гг. Собственно, это романы «Соть», «Скутаревский» и «Дорога на Океан». До этого молодой писатель Леонов таился-присматривался, после увлечения «советским проектом», в годы ежовщины, сильно перепугался. Правда, поперек перепуга пережил патриотический подъем вместе со всем народом в годы войны. А что было дальше?.. На мой вкус, творец духовной биографии Леонида Леонова Захар Прилепин здесь просто отмалчивается.

То есть, как? Он честно обо всем вроде бы говорит: и о наградах, что сыпались на Леонова, как из рога изобилия, и об интригах околонаучной и просто широкой общественности вокруг нелюбимого Прилепиным романа «Русский лес», и о дружбе с болгарской бабушкой Вангой, и о работе над «Пирамидой». Однако у читателя складывается впечатление, что после «Русского леса» и «Бегства мистера Мак-Кинли» Леонов удалился на дачу, как бы выпал из времени.

НО ПОЧЕМУ?!

Разочаровался в «советском проекте»? Однако, пускай и правоверный советский человек, но ведь и точный, надеюсь я, мемуарист А. Овчаренко свидетельствует: даже в 1975 году Леонов признавался: «Я всегда был предан советской власти. Потому что благодаря ей Россия, такая громадная страна,… прошла через такие преобразования. Чего стоило индустриализировать ее! Громадный вихрь, тайфун…» (Овчаренко, с. 98).

Постеснялся, сдается мне, Прилепин расставить все точки над «i». Что бы просто сказать: да, Леонид Леонов был русский патриот-империалист с сильной мессианской составляющей. Правда, главную мессианскую тираду (монолог Стратонова из «Evgenii Ivanovni») Прилепин приводит полностью, без внятного, впрочем, осмысления. Приведу и я, а то читатель рецензии мне, чего доброго, не поверит:

«Великие светочи России давно пророчили ей особую, героическую, в смысле отсутствия европейского эгоизма, историческую миссию… Речь идет о стариннейшей и, главное, всеобщей людской потребности в мире, добре и правде, то есть об установлении на земле высшей человечности. Условно назовем это мечтой о золотом или праведном веке. Я веду к тому, что все прежние революции надо рассматривать лишь как разведку боем: генеральная битва начинается здесь и завтра. Вы сейчас увидите, почему и что именно объединяет нас, в этой стране, сегодня» (цитирую нарочно по книге Прилепина, с. 435).

Заметим: повесть закончена уже после всяких увлечений «советским проектом, в 1963 году!

Очевидно, что и «советский проект» был для Леонова частью (и частностью исторической) гораздо более масштабного «проекта», который вообще-то обычно называют «исторической миссией нации». Прилепин же, мне сдается, то ли сознательно ничего не уточняет, то ли и впрямь теряется: как увязать русский патриотизм (эх, славно бы еще и религиозно окрашенный! ;) и эту в нос бьющую вроде б «советскость»? А все ведь тут в одном узле! И хорошо, если бы удалось не только узел на составные распутать, но и посмотреть на то, что получится, непредвзято, со стороны!..

*

Вот с чем реально слабовато порой у Прилепина, так это с историческим контекстом. Вернее, он, исторический контекст этот, дан очень неровно. То, что близко и интересно, описано убедительно, с тонкими «проникновениями». А позднесталинские и застойные годы даны как-то впроброс, по-журналистски, без заземления на «духовные поиски» современников. Льется фактажный поток, журчливый, но неглубокий.

Эта мутноватость исторического сознания — да, и она оттуда, из захлеба перестроечной публицистики. Прилепин, кажется, еще вполне разделяет перестроечный миф о «России, которую мы потеряли» (в 1917 году); отсюда и до «дороги, которая ведет к храму» рукой подать.

Понятно, этот миф возник в противовес советской версии отечественной истории. Но то, насколько он, миф этот, шит белыми нитками, Прилепин сам убеждается в своих «полевых» исследованиях по Леонову. И честно сообщает о том, например, что гуру 90-х А. Солженицын был сильно не прав, провозгласив версию леоновского «Вора» 1927 года более откровенной, чем вариант 1959 года. Мозолистая мысль Солженицына двигалась по привычной ей траектории: всё, что до сталинского террора, — еще относительно свободно, всё, что после, — подневольно и лживо. С цифрами и фактами в руках (с текстами) Захар Прилепин опровергает априорную верность этого подхода. Леонов как раз вычищал позднюю версию романа от всякой советской конъюнктурности.

А сколько таких же предвзятостей молодой биограф Леонова еще не успел обнаружить?..

*

Думаю, главное достоинство книги Прилепина в том, что она оставляет у читателя ощущение: автор не лукавит с ним. Все накладки здесь — не от лукавого ума. Да и объект-то исследования какой же ведь верткий!

Тайной (мне показалось) остался для автора характер его героя. Да что там молодой Прилепин — и премудрый Корней Чуковский на сей счет только руками развел. Приведу его дневниковую запись полностью:

«При видимом простодушии он всегда себе на уме. Это породистый и хорошо организованный человек, до странности лишенный доброты, но хороших кровей, в нем много поэзии — типический русский характер» (цит. по: Леонид Леонов в воспоминаниях, дневниках, интервью, с. 235).

Оценка крайне благожелательная, но и нелицеприятная тоже. И вот этой самой нелицеприятности, критичности самому Прилепину в отношении его героя явно не достает! Даже запись того же Чуковского о «Русском лесе» он не отважился полностью привести. А ведь в ней критик зорко отметил основные черты (и «ахиллесовы пяты») леоновского стиля: «Очень много густой психологичности, много неправдоподобия, литературности, но очень талантливо, кудряво, затейливо» (там же).

Быть может, и не след биографу в серии «ЖЗЛ» давать прямые оценки своему герою-«памятнику». Но ведь книга Прилепина — не просто и не столько очередная биография серии. Издатель был прав: взгляд ее автора особенно интересен читателю…

*

Вот когда у Прилепина сверкает «блестинка» в глазах, так это в разговоре о литературной кухне! Читать о взаимовлияниях-взаимоотношениях писательской братии в этой книге особенно занятно. (И сам автор, кстати, гораздо раскованнее становится).

Правда, то ли соображения конъюнктуры (массовой литературной моды, точнее), то ли аберрация поколенческого восприятия заставили его слишком много говорить, например, о Булгакове и Шолохове. Ну, завидовал Булгаков сверхуспешному и неизмеримо более талантливому молодому Леонову. Ну, понимали Леонов и Шолохов, что равных в советской литературе им нет, хотя каждый идет своим путем. Но много ли это прибавляет к портрету самого Леонова? Здесь разве что любопытно писательское наблюдение Прилепина: интонацию и мизансцену первой главы «Мастера и Маргариты» Булгаков «уворовал» из зачина «Вора» Леонова.

Однако же странно: Прилепин не попытался сопоставить творчество Леонова и другого его современника — Андрея Платонова. А ведь они — смысловые полюса нашей словесности 20 — 40-х! Надличный государственник-мегаломан литературный вельможа Леонов и всегда от нужд (и прав!) простого человека танцующий социальный «маргинал» Платонов…

К сожалению, я не знаю, как откликнулся на произведения Леонова автор «Чевенгура». Но автор «Русского леса» и о «Чевенгуре», и о творчестве Платонова в целом отзывался жестче некуда и с каким-то очень личностно окрашенным раздражением:

«Не понимаю, чем продиктованы произведения А. Платонова? Неприятием общества? Неверием в людей? Презрением к ним? Может, усталостью и равнодушием? Как бы то ни было, читать его тягостно» (Овчаренко, с. 246).

И месяц спустя:

«Поднимают шум вокруг Платонова, а я не осилил «Чевенгур» да и «Котлован». Блевотный, искусственный, выдуманный язык» (там же, с. 250).

Сказано, кстати, в перестроечном 1988 году! Как много говорит это о самом Леонове, об его установках и настроениях! Об его понимании литературы, о картине эпохи, которой Леонов остался верен. Да и ревность литератора — кто ж ее отменял?..

Вот над чем бы поразмышлять!..

Однако что это дало бы заявленной Прилепиным теме еретического спора Леонова с богом? Да и Леонову в глазах современного читателя лавров бы не прибавило…

*

К сожалению, довольно тенденциозен Прилепин и в анализе иных леоновских творений. Удачны и тонки разборы «Вора» и «Дороги на Океан» (любимого леоновского романа самого Прилепина). Но разбор «Скутаревского», по сути, спущен на тормозах (и зря: его-то герой социально и личностно гораздо ближе Леонову начала 30-х, чем персонажи «Соти» или «Дороги на Океан»).

Неудачно, на мой взгляд, приложился Прилепин-критик к первому «советскому» леоновскому роману «Соть». Он сводит все к тому, что Леонов пугает, якобы, новых хозяев страны, увлеченных ее индустриализацией, судьбой Икара, «потому что нет ничего превыше Бога» (с. 212, это слова Прилепина).

Между тем, суть романа в том, что героем его является Время. Оно отшвыривает изжитое (любезных сердцу Захара Прилепина чернецов в скиту), но обгонит и строителей новой жизни, которые в свой черед постареют, устареют и сойдут на нет.

30-летний Леонов (роман 1929 г.) уловил главную психологическую и идеологическую проблему-коллизию эпохи и поколения: социалистическая утопия, эта основа и цель переустройства страны, по-детски игнорирует очевиднейший фактор времени. Философски доктрина строилась на роковом и несбыточном, сказочном: «Остановись, мгновенье!..»

Уже почти отдавшись железным объятьям советской власти, писатель все же отстаивал право не быть слепо, наивно, невежественно «верящим». И да, в этом смысле Леонов для любой авторитарной доктрины (церковной или советской) был заведомый еретик…

(Напомню: «еретик» — это не кто-то извне, это явление и продукт самой системы, только не ее массовый, а штучный продукт).

Впрочем, и сам Леонов попался на этот крючок. Просто его мессианство, в отличие от мессианства большевиков, имело в своей основе не социальную, а национальную идею. (Монолог Стратонова см. выше). А какое же мессианство без эсхатологического пафоса, без идеи конца (старых) времен и начала чего-то нового (исключительно-окончательного)? Думается, странное внутреннее ерничанье, чрезмерная «кудреватая» замысловатость Леонова в немалой степени проистекала от этого противоречия. Вот уж точно: ум с сердцем не в ладу находились!

Ну, и мы видели, терпимостью к оппонентам Леонов также не отличался. И в этом — черта эпохи, времени тоталитарных империй и социальных утопий. Эпохи, которой он как человек и художник точно — хотя нередко и «страдательно» для себя — соответствовал.

*

Сознательно или бессознательно (типа: «неактуально» теперь) заменяя это впрыскиваниями собственной остро «актуальной» религиозности, Прилепин что-то красивое, но несущественное выпячивает, а что-то сущностное опускает. На детском сне Леонова (дескать, бог начал его благословлять, да не довершил крестное знамение) строится сквозной образ книги с эффектным предположением в конце, что бог таки уже на смертном одре Леонова доблагословил. А вот о психическом срыве и парезе, который загнал Леонова в больницу после разоблачений Сталина на XX съезде, говорится вполне мимоходом. А почему? Да опять же потому, что с концепцией Леонова-«империалиста» это превосходно увязывается, но для религиозного контекста-подтекста прилепинской книги эпизодик-то неважнецкий…

Порой Прилепин навязывает своему герою очевиднейше собственные концепции. Например, замечает он, у Леонова все герои-большевики бездетны, то есть, лишены будущего. Семейная тема — святая для Захара Прилепина (судя по тем сентиментальностям, что он разводит в своих произведениях), но сам Леонид Леонов признавался не раз: быт просто не интересует его. (Как художественная краска — однако «по жизни», Леонов очень даже умел организовать свой быт и по-купецки выбить аж двойной гонорар). Поэтому и Ю. Трифонов чужд ему показался: «копается в быте». А ведь леоновский отзыв о Трифонове — замечательная коллизия, показывающая, насколько изменился дух времени в 70-е и почему, собственно, Леонов в эти же годы «разошелся» с читателем.

*

Впрочем, единственное, чего реально добивается честный Прилепин — это чтобы Леонова вспомнили и перечитали. Поэтому и самые острые, так навредившие Леонову углы он по возможности закругляет.

Не секрет ведь: в свое время Леонов поучаствовал в пресловутой борьбе с «космополитизмом», а в 70 — 80-е гг. считался почетным главой патриотической (националистической во многом) партии в нашей словесности. Повествуя (и, кстати, довольно подробно) об этом, Прилепин не заходит в топкие дебри тогдашних (и нынешних) интриг и разборок. Хотя, судя по его осторожному тону, время спокойного, взвешенного анализа этого пока что не подошло…

Кстати, едва ли не самые живые страницы в книге — о тех, кто считал Леонова своим учителем: о В. Шукшине, П. Проскурине, В. Астафьеве, Ю. Бондареве, В. Распутине. Вот где писательский глаз Прилепина подмечает тонко и доказательно. Здесь оценки взвешенны и раскованны, а тон-то автора какой живой делается при этом!..

*

Ну-с, и что же в сухом остатке? Удалось ли Захару Прилепину вернуть Леонова в круг внимания современного читателя? Думаю, не совсем удалось вернуть ИМЕННО ЕМУ и именно такого, какого хотел. Леонов, как и вся значимая наша литература XX века, постепенно, не спеша, возвращается к сильно поредевшему, но более стойкому и взыскательному читателю наших дней. Возвращается самой логикой жизни, поскольку проблемы нынешнего российского общества неплохо (хотя и не напрямую) рифмуются с теми, 100-летней давности…

И в контексте этого заново еще не прочитанный Леонид Леонов становится все более интересным!

Валерий Бондаренко, Проза.ру - 18.05.2010