Захар Прилепин: «Я больше политик, чем любой депутат»

Пожалуй, случай уникальный: писатель, которому нет ещё и сорока, вошёл в число признанных мастеров слова и заработал признание не «благодаря», а «вопреки». Почему Захару Прилепину симпатизирует чуть ли не вся политическая арена России: от консерваторов и коммунистов до представителей белоленточного движения и либералов-западников? Сам он объяснил это так:
– Любят меня далеко не все. Достаточное количество людей испытывают ко мне неприязнь. Как люди из либерального лагеря, которые со мной даже здороваться не будут, так и в патриотическом. В нём есть такие, кто уверен, что я полное исчадие ада и чудовище. В целом, да, некоторые мои жизненные успехи организовали мне, так сказать, место под солнцем, которое оспорить на настоящий момент действительно сложно. Поэтому любые мои закидоны, любые выходки, начиная от «Письма товарищу Сталину» и заканчивая либеральными альянсами, мои доброжелатели и недоброжелатели вынуждены если уж не прощать мне, то, по крайней мере, считаться с ними.
«Едет ли у меня крыша» по поводу всего этого, – нет, безусловно, крыша у меня совершенно на месте. Я периодически вырываю себя из медиа-сферы: уезжаю к себе в деревню в Нижегородскую область, живу там три-четыре месяца без всякой связи с миром, и считаю, что как раз это определённым образом ставит мозги на место. И должен развеять слухи: я не долларовый миллионер, не передвигаюсь по Москве на Мерседесе (ходят такие разговоры), и сюда, к себе в офис интернет-издания «Свободная пресса», я приехал как обычный человек, на метро. Иначе говоря, я просто пашу с утра до вечера для того, чтобы прокормить своих четырёх детей, и эта пахота не даёт мне впасть в какую-то эйфорию…

– А как нацбол Прилепин реагирует на не на похвальбу, а на критику? Тем более сейчас интернет дарит возможность, пользуясь анонимностью, вступать далеко не в конструктивный диалог…
– Если бы в наше время выпало жить достойному человеку из ХIХ века, то ему бы было очень трудно защищать свои честь и достоинство: он бы стрелялся на дуэли беспрестанно, либо в итоге застрелился бы сам. Потому что если близко всякий раз принимать к сердцу ту помойку, которую сама собой лезет из интернета, – в первую очередь, адресованную в твой адрес, – то подчас это может казаться просто невыносимым. Поэтому чувство самосохранения вынудило меня лично обрести новые привычки. Я, например, никогда не читаю комментарии к своим текстам и стараюсь как можно реже вообще с этим связываться, даже тогда, когда требуется по работе.
Да, пресловутая анонимность напрочь выбивает из сил. Было несколько случаев в моей биографии, когда я только начинал заниматься литературой и публицистикой, и не то чтобы критические высказывания по поводу написанного мной меня возмущали. Критику воспринимаю абсолютно спокойно. Но когда переходили на личности, я пытался просто найти этих людей и посмотреть, что называется, им в глаза – назначал встречи, причём они соглашались, но… трусливо на них не являлись. Тем не менее, они прекращали после этого обо мне писать. В будущем году исполняется десять лет, как я во всей этой «каше», в том, что называется публичной жизнью… И выработались, видимо, уже какие-то наросты на мне, и я сейчас уже никак не реагирую на критику. Лет мне уже 38, – больше, чем Пушкину, когда его застрелили на дуэли... так что на всех не нареагируешься. Но с другой стороны, это тоже серьёзно учит. Если Бог есть, то значит, что все эти уколы, пощёчины (только не личные, а незримые, нетактильные) предназначены, чтобы мы делали выводы для своей последующей жизни, и желательно – выводы правильные. Крайне важно не впасть во зло, не впасть в раздражение, в обидчивость. И не то чтобы слушаться и делать, как просят, а понимать, что смирение – это одно из качеств, которое мужчине необходимо. Гордое мужское смирение.

– Ты начинал в журналистике, да и сейчас руководишь представительством «Новой газеты» у себя на малой родине…
– В «Новой газете в Нижнем Новгороде» я по большей части управленец и директор, в Москве же возглавляю в качестве главного редактора информационно-аналитический сайт «Свободная пресса». Кроме того, я как автор веду колонки, начиная от журнала «Story» и заканчивая «Комсомольской правдой» и «Аргументами и фактами». То есть от гламура до общественно-политической прессы. Я воспринимаю свои редакторские и журналистские нагрузки как часть профессии собственно литературной. Чтобы мои читатели ознакомились с моей сутью, с литературой, они должны знать, кто я такой. К сожалению, это закон сегодняшнего – не побоюсь этого слова – рынка. Если ты не будешь присутствовать в медиа-сфере, люди не скоро дойдут до твоих книг. Это – один из способов, чтобы до людей докричаться.

– ..повинуясь формуле «успешен тот, кто узнаваем».
– Совершенно верно. Десять раз они меня услышали, девять раз они меня увидели – на том же телеканале «Дождь», а завтра пошли в магазин и решили, наконец, ознакомиться непосредственно, что за книжки пишет этот бритый тип. Второй момент. Он, безусловно, связан с моей гражданской позицией. В связи с тем, что как писатель не могу быть партийным, я никакие партийные догмы не переношу в свои художественные тексты. Но как партийный человек я испытываю страсть и ярость по поводу процессов, происходящих в стране, так или иначе пытаюсь, опять же, донести свои взгляды, свою позицию до людей. Причём не только какие-то политические вещи, «телеги», как это сегодня называется. Но и свои представления о жизни, о женщине, о мужчине, о демографии, о самых разных актуальных проблемах. Проза к данным задачам не подходит, потому что писать на эти темы в актуальном преломлении, зачастую сиюминутном, нечего даже и затевать...

– Каково ныне в провинции издавать такую газету, как «Новая»? Спрашиваю именно как директора представительства. При этом ты же сам понимаешь, что Нижний Новгород – вовсе не глухомань на карте современной России…
– Кстати, у меня есть друзья из нацболов, один из них, как ни парадоксально, издаёт эту газету в Рязани. Есть товарищ, примерно тех же лево-консервативных взглядов, издающий её во Владивостоке.
Примерно одна и та же ситуация везде. Постоянный клинч с разными ветвями власти региона, который выливается в то, что на тебя сегодня налоговую полицию натравливают, завтра – пожарных, послезавтра – ещё кого-нибудь. У нас не так давно изымали компьютер. В Нижнем был суд, и мы проиграли весомую сумму. Половину своих доводов мы отстояли, а на другую половину не хватило документов. В общем, это – постоянная, вполне весёлая заваруха, такая «войнушка», которая позволяет себя держать в тонусе.

– Захар, несмотря на все декларации о духовных скрепах, широковещательные заседания всевозможных советов по культуре, в стране – по-прежнему, как и полтора десятилетия назад, жестойчайший кризис чтения. Между тем во многих европейских странах успешно действуют преференции молодым читателям, существует льготная и даже бесплатная подписка для ряда социальных групп, совершенно другое телевидение. Здесь же, в России, такое ощущение, что сами топ-менеджеры нынешней власти читать не любят, и поэтому их не тревожит, что в детской и молодёжной среде формируется отношение к чтению как к некоему архаичному занятию. Это, мол, не модно, не «круто».
– Согласен с тобой, сама власть читать не любит, она вообще не считает гуманитарные знания ценностью, необходимой для удержания власти. Хотя по старинке, по инерции, советской и досоветской, какие-то конфликты на уровне «Поэт и Царь» иногда всплывают в новостных блоках, но они не имеют определяющего значения. А может, они и раньше его не имели, чёрт их знает… Во всяком случае, я бы не стал преувеличивать результативность и западных программ на этот счёт. В Америке читают ещё меньше, чем у нас, да и в Европе тоже. В общем, круг суживается.

– ..в Индии, например, и это признано мировой статистикой, наблюдается рост подписки на серьёзные издания.
– Ну, в Индии так много народу, что если там, а ещё лучше – в Китае, будет читать 1 процент населения, то наберётся под 100 миллионов, – больше половины численности россиян. Я-то в Индии и Китае был, и мне доподлинно известно, что и там чтение – далеко не самый популярный вид времяпровождения. Но интеллигенция, которая и собирает собой этот единственный процент, стремительно нагоняет объём знаний, которым она не владела вследствие многолетней экономической отсталости своих стран. Вот и всё. Тут дело даже не в России или Индии. Весь нынешний мир ставит на человека по сути антихристианского, потребляющего, потворствующего своим прихотям и максимально мало уделяющего время таким извечным занятиям, как забота о собственной душе, забота о гуманитарном знании, которое видится современному человеку излишним.
Это не есть примета власти, читающей или не читающей, это – примета всеобъемлющего рыночного оборота, который и построен на потворстве человеческим слабостям. А чтение таковой не является. И поэтому людей заманивают в самые разные вещи. Их уже обманули в том, что интернет позволяет ежедневно узнавать много нового, что это универсальный источник информации, – и это все повторяют, как попугаи, причём на самом деле никто ничего нового не узнаёт. Люди тупо сидят в «Фейсбуке» или «ВКонтакте» по 26 часов в сутки. И им кажется, что они оттуда что-то выносят, но прочтение хотя бы одной книги Л.Н.Толстого дало бы современному человеку стократ больше, на несколько жизней вперёд, чем три года или тридцать три года и три дня, проведённые в социальных сетях. И до тех пор, пока этот вектор не будет сломлен, до тех пор, пока мы не начнём строить государство на других принципах, не на потворстве человеческой глине, выворачивании человека со всеми его слабостями, а на потворстве его духу, хотя бы на попытках его возрождения, эта ситуация будет только усугубляться.
Но в России за последние лет пять – семь в этом плане проявился инстинкт самосохранения, и писатель снова стал фигурой востребованной, – хотя, разумеется, не писатель вообще, речь идёт о конкретных именах, весьма и весьма немногих. Их и в 60-е годы, в пору расцвета литературоцентризма, было мало – все помнят или знают, как Евтушенко и Вознесенский собирали стадионы. Сегодня я приезжаю в любой российский город – областной центр и собираю, в зависимости от вместимости зала, от ста до тысячи человек. Когда бесплатно, когда за деньги люди приходят на встречи, но зал, как правило, наполнен стабильно. Объездить мне удалось уже городов 30, и поэтому утверждаю я с полным на то основанием.
Картина уже типичная: если при входе в какой-либо ДК висят плакаты, на которых значатся Дина Рубина, Людмила Улицкая, Дмитрий Быков – это гарантия, что лишних зрительских мест не будет. Или, например, анонсируется выступление перед публикой Александра Андреевича Проханова, – куда бы он ни приехал, зал набивается битком. И предвыборные манифестации двухгодичной давности также хорошо показали, что митинг оппозиционный и митинг в поддержку действующей власти привлекают каждый на свою сторону по три известных писателя, а Лимонов собирает под своими знамёнами ещё и отдельный митинг. Подобное нехарактерно ни для одной страны мира, такого быть не может нигде. Ни в Германии, ни в Англии, ни в Италии такое представить сегодня невозможно. Когда во Франции отрубили голову поэту Андре Мари де Шенье, – то была эпоха, когда к европейским литераторам относились несколько серьёзнее, чем сейчас…
Ещё важный момент, убеждающий, как важно быть писателем и для тех, кто таковым не является. Бывшие политики, спортсмены, телеведущие пишут, так сказать, книги, – чтобы себя серьёзно зафиксировать в окружающем пространстве, они пытаются апеллировать к своей аудитории через тексты. У нас сейчас и Хакамада писатель, и Ксения Собчак, и Леонид Парфёнов, и Владимир Соловьёв, и Ирина Роднина. Положительное в данном явлении хотя бы то, что это – лишний довод в пользу того, что страна всё же остаётся литературоцентричной.

– А у тебя нет желания пойти, например, в депутаты? Мы ещё не забыли съезды депутатов конца 80-х годов, когда звёзды литературы тогда заметно отличались на депутатской трибуне. Тем более, опыта тебе не занимать – та же НБП, движение «Народ», на демонстрации которого ты ходил несколько лет назад вместе с Алексеем Навальным.
– Это слишком долгая и нелепая история – идти в депутаты, ввязываться в эти глупые и мелкие дела, это вообще не предмет моей моторики. По существу я и так чувствую себя в политике. Больше, чем любой депутат. Это нашим думцам или министрам кажется, что они политики и что-то определяют, а я пишу энное количество своих текстов в месяц, и на самом деле больше определяю в политическом смысле, чем 95 процентов людей, именующих себя политиками. В их сфере я могу быть в роли некоего подсобного механизма, потому что в клинч к ним, к сегодняшним номинальным политикам, не войдёшь. Нахождение за пределами политической власти мне гораздо удобнее. Это то же самое, как спросить если уж не у Ленина, то у Луначарского году этак в 1912-ом: не хотите ли пойти в политику? Ну что мне ещё, в губернаторы пойти? Меня не устраивает сама система. А пытаться её видоизменить изнутри бесперспективно.

– Есть мнение, что «замкадная», глубинная Россия не приняла гламурные ценности. Но почему в журналистике, в кино, на телевидении, в литературе балом правят всё те же гламурщики? Ксении Собчак наскучило десять лет сидеть в «Доме-2», и она уже и журналист, уже и политик.
– Я не думаю, что глубинка отвергла гламурные ценности. Она просто не может в них полномасштабно погрузиться по банальной причине нехватки денег. Но она затаённой мечтой смотрит в эту замочную скважину и желает рано или поздно занять своё место в программе «Дом-2», в качестве героев фильма «Дух-less», или в качестве персонажей романов Оксаны Робски. Молодое поколение в глубинке достаточно развращено, и они охвачены российским подобием великой американской мечты, они спят и видят, когда она осуществится. Так что ТВ-разврат, которым занималась Ксения Анатольевна, принёс свои плоды.

– А ты не считаешь, что наметился всё же поворот, условно говоря, от Пелевина к Прилепину? Иначе говоря, от безбашенного постмодернизма, от эстетизации разрушения и поругания – к своим корням, к «почве», к реализму, наследованию традиций? Или же мейн-стрим и сейчас, в 2013 году, – это лишь чернуха в различных упаковках, перемежаемая коммерческим сериальным конвейером?
– От Пелевина к Прилепину прямое движение вряд ли возможно. Просто на месте новых реалистов, которых представляю я с моими товарищами, до недавнего времени никого не было, пока мы не пришли в начале 2000-х годов. И я сомневаюсь, что кто-то от Пелевина бежал к Прилепину, его продолжают читать те, кто читал его и в 90-е. Но сам расклад «чернуха – сериальный конвейер» немного упрощает проблему, поскольку, собственно, произведения новых реалистов тоже могут быть при невнимательном прочтении причислены к жанру чернухи. Вопросы, а почему у вас всё так грустно и безнадёжно в книгах, получаю не только я, но и Роман Сенчин, и Сергей Шаргунов, и Михаил Елизаров. Я бы даже говорил не о новом реализме, а о клиническом реализме.
Писатель ставит диагнозы, и если обратиться к русской литературе как таковой, то она также может по всем признакам пойти по ведомству самой неприкрытой чернухи. В русской классике практически ни одной оптимистичной вещи. И что такое «Бесы» или «Мёртвые души», как не чернуха? Тем более, попытка создания второго тома «Мёртвых душ» всё сразу объяснила про русскую литературу. Заниматься тем, что предпринял Гоголь во втором томе, русская литература не может, она не конструирует положительный образ будущего, её волнует постановка диагнозов и она задаёт самые страшные вопросы, которые вовсе не предполагают однозначных ответов. Она предполагает другое – само состояние человека, задающего такие вопросы. Важно, чтобы он остановился и спросил себя – кто я, что я, куда я иду?
И установка на то, чтобы перед ним возникали рано или поздно эти вопросы, чтобы люди были движимы идеалистическими побуждениями, может быть только государственной. Советский Союз при всём его ханжестве опирался на человека, который описан в фантастике Ефремова или ранних Стругацких – пытающегося вырваться за пределы своих возможностей. Некоторое время та власть нуждалась в таком человеке. Нынешнему государству он не нужен, и сам человек не догадывается, что это ему необходимо: чтобы не опустошиться окончательно, чтобы не изничтожить себя. Пока эта ситуация необратима: человеку неизбежно хочется потакать собственным прихотям и похотям. Он будет всячески развлекать себя, смотреть эти сериалы, чтобы сбежать от страшных вопросов, которые ему задавать самому себе лень, и он часто просто боится это делать. Но тогда эти вопросы сами придут и сами себя зададут. Вот в Бирюлево это уже случилось.

– Что читает, смотрит, слушает писатель, журналист, медиа-менеджер Захар Прилепин?
– У меня дома нет телевидения, наверное, уже лет пятнадцать. Я не смотрю никакие телепрограммы в принципе. И, может, за последние лет десять я посмотрел раза два-три, когда до меня доходили разговоры типа «А вот ты видел? Тут был такой упоительный «Поединок»… С радио у меня – такая же картина, я его не люблю, потому что оно навязывает мне свою повестку дня: чересчур много говорят ведущие, и смысл их речей не всегда соответствует моим внутренним запросам. В машине у меня звучит только музыка, дома у меня радио, как правило, выключено. Что касается прессы, я читаю те журналы и газеты, в которых сам ежемесячно печатаюсь, а это – полтора десятка самых разных изданий, от «СНОБа» до «Завтра». Часто мне их присылают коллеги-журналисты, авторы материалов, в них опубликованных. В самолёте я беру с лотка всё, что там лежит: «Московский комсомолец» (куда я также писал колонки), «Московские новости», аэрожурналы. Но каких-то излюбленных изданий у меня, прямо скажу, нет…

Алексей Голяков, журнал «Журналист» – 30/10/2013