Захар ПРИЛЕПИН: «Стране, которая желает себя осознать, литература всегда кстати»
Обладатель престижной премии «Большая книга» за 2014 год, писатель и публицист, шеф-редактор портала «Свободная пресса» Захар Прилепин в отличие от некоторых весьма известных литераторов вовсе не спешит иронизировать по поводу «государева клича» объявить и провести Год литературы. Судя по беседе с нашим корреспондентом, он пытается понять, почему же именно сегодня литература снова, как это бывало в русской истории, вольно или невольно становится делом (и уделом) далеко не одних лишь писателей.
— Захар, каково твое отношение к инициативам подобного рода, в последнее время поддерживаемых государством, — организовывать тематические годы, привязывая их то к культуре целиком, то к отдельным её секторам: литературе, музыке, балету? Нет ли здесь опасности, что чиновники от культуры через двенадцать месяцев всего лишь просто поставят на всеобщее обозрение галочки в своих отчётах за проделанную работу, а мы все толком не поймём, чего же он нам принёс, этот Год литературы?
— Лучше так, чем никак. Я был на нескольких совещаниях по этому поводу, и надо признать, что чиновники на местах вынуждены как-то шевелиться. Открывают новые мемориальные доски литераторам, проводят семинары, выделяют деньги на издания книг, приглашают писателей с лекциями и так далее. Ничего бы этого они не делали, если бы главный не приказал.
— Минувший 2014 год, трагически (судя по продолжающимся событиям на Донбассе) начавшийся 2015−й и провозглашение Года культуры… Нет ли здесь взаимоисключающих понятий? И насколько в настоящее время культура, по твоим наблюдениям, помогает умиротворению беспрецедентного для нашей Родины конфликта? Как ты считаешь: молчат или говорят музы, когда столь явно бьют пушки?
— Нет, противоречия тут нет. Русская литература научила нас как раз обратному: в самые сложные дни литература формулирует самые сложные вещи.
Всё трагическое и великое, что с нами случилось, мы воспринимаем теперь так или иначе через книги, которые были написаны уже во время тех событий или по горячим следам — начиная от ломоносовской оды «На взятие Хотина» и далее: Денис Давыдов, «Севастопольские рассказы» Толстого, рассказы Гаршина с балканской войны, поэмы Блока, Есенина и Маяковского, «В окопах Сталинграда» Некрасова — сотни примеров…
Стране, которая желает себя осознать, литература всегда кстати.
На Украине, замечу, наблюдается примерно та же картина, правда, с отдельными перекосами. Писатели — такие как Андрухович, Курков и десятки других — приняли самое деятельное участие в Майдане, написали о нём какие-то публицистические книжки. Но с тех пор, насколько я знаю, ни один из них не посчитал нужным съездить в зону АТО. То есть посмотреть своими глазами на некоторые последствия Майдана.
Это, мягко говоря, удивляет. Они будто бы не желают отвечать за то, что там происходит. Им бы хотелось, чтоб всё это побыстрее закончилось — и зажмуриться, пока стреляют. Но это происходит уже так долго, что их прятки с самими собой смотрятся умилительно.
— Какие начинания ты обязательно включил бы в план проведения Года литературы? Тебя самого приглашали или, может быть, уже пригласили на какие-либо мероприятия, с ним связанные?
— Я посещу городов десять-двенадцать с выступлениями и надеюсь в этом году всё-таки открыть две мемориальные доски одному из самых любимых моих поэтов — Анатолию Мариенгофу: одну в Нижнем, где я живу и он родился, а другую в Пензе, где он учился.
А мероприятия… Чтобы Год литературы по настоящему прозвучал, надо было выбить на центральных каналах по полтора часа времени и гонять там отлично, вдохновенно сделанные клипы, где под изящный и завораживающий видеоряд читались бы стихи русских поэтов.
Прививка поэзией — это прививка хорошего вкуса, любви к Родине, высокого гражданского чувства, нежности человеческой, мужества. Но этого никто делать не будет. Лучше нам покажут Малахова ещё три миллиона раз.
— Ты часто бываешь за границей, причём в самых разных странах. Какой зарубежный опыт в данном плане был бы для нас полезен?
— Во всём мире перестают читать, я бы не сказал, что есть какой-то опыт, который мы можем перенять. У нас, в сущности, всё не так плохо: худо-бедно ещё полстраны что-то почитывает, а процентов десять читают много и всерьёз. Ни в одной стране мира писатели не собирают залы на свои выступления. В России же Улицкая, Лимонов, Токарева, Проханов, Лукьяненко, Быков — любой из них может ездить с гастролями. Это очень серьёзный показатель. В России ряд писателей, по сути, находятся в статусе рок-звёзд, как бы иронично это ни звучало.
В каком направлении стоило бы поработать, так это в продвижении русской литературы за рубежом. Китай, к примеру, платит огромные деньги, чтобы по всем странам переводилась китайская литература.
В Год литературы было бы разумно выделить целевые средства, чтобы на всех основных языках была переиздана библиотека русской классики и по возможности была представлена современная литература. Российской прессы иностранцы не читают, так пусть хоть по книгам поймут, кто мы сегодня есть и что мы собой являем. А то ведь Россию, как правило, представляют по книгам «писателей на экспорт»: то есть зачастую живущих вне России и весьма скептически к ней относящихся: как это началось с Войновича и Василия Аксёнова, земля ему пухом, так и по сей день идёт. На книжных полках западных магазинов не встретишь книг Алексея Иванова, Михаила Тарковского, Олега Ермакова, встретишь Светлану Алексиевич, Людмилу Улицкую ну и так далее.
Я ничего не имею против последних, я просто хочу сказать, что представление о России в такой ситуации складывается однобоко и неполно. Это как бы в XIX веке западный читатель знал бы только Герцена, а Достоевского от него бы прятали. Я не сравниваю масштабы — я о сути говорю.
— Ты как-то говорил, что в писательской работе заключен определенный игровой элемент…
— Да. В подтверждение этой мысли я всегда привожу слова Льва Толстого, который сказал: «Что учудила моя Наташа Ростова — вышла замуж». Казалось бы, уж кто-кто, а такой бородатый серьёзный человек, как Лев Николаевич, мог бы делать со своими героями всё что угодно, распоряжаться их судьбами, как захочет… Но нет, даже его герои начинали жить своей жизнью. Не так давно я писал роман «Обитель» — большой исторический текст на семьсот с лишним страниц. Все прежние тексты — «Грех», «Санькя» — так или иначе касались меня, там описаны события, свидетелем которых был я. А тут я ушёл совсем далеко — в 20−е годы прошлого века, описываю Соловецкие лагеря, где сидели не только белогвардейцы, священники, чекисты и прочие политические, но и воры, домушники, убийцы… Все эти люди разных возрастов, убеждений, вероисповеданий варятся в одном котле. Начинал я с рассказа, потом он перерос в повесть. И я никак не мог остановиться — в результате текст превратился в эпопею. Шаг за шагом я как бы оживлял моих героев. Со временем отходил от одного, приступал к судьбе другого, и в какой-то момент я понял, что нахожусь внутри живого хоровода и те, кого я «забыл» или описал всего несколькими строками, стали требовать внимания к себе, прося добавить им реплику, и так далее. Они приходили ко мне во сне и за дружеским столом… Было ощущение, что открыл заслонку и все эти духи, демоны и ангелы закружились вокруг меня.
— Насколько сильным было это ощущение?
— Довольно сильным… Потом я понял, что в России помимо литературы, которая на виду, которую знают все, параллельно существует другая. Она в моём понимании истинная, потому что вслушивается в клич людей, чувствует все токи земли. Эта литература, как правило, появляется за пределами Москвы и дышит тем воздухом, что и народ. Среди писателей, создающих, на мой взгляд, настоящую литературу, уже упомянутый мною Михаил Тарковский из Красноярска. Я очень ценю и пермяка Алексея Иванова, который стал известен после удачной экранизации своего произведения «Географ глобус пропил». Разумеется, нельзя не назвать и Александра Кузнецов-Тулянина, автора потрясающего романа «Язычник»… Очень жаль, что этих и многих других достойных авторов у нас издают редко и малыми тиражами…
— А как ты оцениваешь процессы, которые сегодня будоражат общество?
— Мы всё время в кого-то влюбляемся. С тех пор как произошла пресловутая перестройка, мы всё ждём героя, витязя, который объяснит нам, что происходит и как жить. В начале 1990−х страна влюбилась в Кашпировского. Потом настал черёд боевых генералов. Но когда они стали губернаторами, мэрами, полпредами, все поняли, что в гражданской жизни они мало что смыслят. Далее пришла очередь поп-звёзд, таких красивых и успешных. Но и это прошло. Сейчас все слушают писателей, которых в России, надо сказать, очень много — практически каждый человек, умеющий складывать слова в предложения, считает своим долго написать книгу. Наверное, уже не осталось медиаперсон, которые бы ни взялись за перо: Собчак, Парфёнов, Соловьёв… Каждый считает своим долгом высказать, что он думает по поводу власти, судьбы России. Наши писатели воюют между собой, ходят на митинги, ведя за собой сотни людей… За границей всё совсем не так. К писателям там относятся не как к гуру, а как к частному лицу. Англичан, например, не очень интересует, что думает их соотечественник-писатель о королеве или парламенте. Но в России иначе. Сейчас наступило время, когда страна находится в стадии принятия важных решений, когда нужно выбирать, как жить дальше, и писателям, которые возомнили себя политиками, как говорится, придётся отвечать за «базар».
— Ты, наверное, заметил, что писатели (серьёзные, а не глянцево-однодневные) намного чаще стали появляться на сегодняшнем российском телеэкране — в противовес тем же 90−м. И тем не менее на федеральных телеканалах, кроме, может быть, только «Культуры», до сих пор нет ни одной постоянной передачи формата тележурнала (как это практиковалось в позднесоветские годы), где бы ненавязчиво рассказывалось о новых тенденциях в литературе, о читательских конференциях, об ушедших классиках. Что нужно сделать, на твой взгляд, чтобы эту монополию на культурном фронте всё-таки пробить? Уж если мы родные земли воссоединяем, то с «ящиком» ведь тоже справиться должны…
— Это вопрос идеологический. И если кто-то всерьёз захочет, чтобы это было, — всё будет.
Впрочем, слава богу, один из моих учителей, Александр Андреевич Проханов, или мой ближайший товарищ Сергей Шаргунов достаточно часто бывают на телевидении — так что в целом можно сказать, что какого-то прогала, пробела нет. Лимонова тоже зовут, но он, как правило, не ходит. У Татьяны Толстой долгое время была своя программа. Михаил Веллер не сходил с экранов долгое время. Виктор Ерофеев — опять же. Лукьяненко появляется.
Меня тоже зовут постоянно, но мне лень в Москву мотаться из Нижнего на съёмки всякий раз… В общем. зрители видят, что есть в России и такие птицы, как писатели. И они не самые последние люди на свете. А то, что разговор в программах идёт, как правило, не о литературе, а о политике — так это даже лучше. Писатель должен говорить о том, что у всех болит, а не о том, что у него болит.