То, что собой являет русский человек, и породило культуру

— Это естественно. У народов разные языки, живут они в разных географических условиях, имеют разную историю, поэтому и чувствуют по-разному. Без этого не было бы национальных культур, национальных мифологий, национальных танцев и так далее. Мне кажется, русские — больше идеалисты, может быть, даже романтики. Мы чаще других говорим громкие слова и верим в них. Но, знаете, у каждой этой черты, которую мы можем представить так красиво, есть и оборотная сторона. Да, русские люди больше склонны к такой вот отстраненности, нас отличает не зацикленность на материальных ценностях, во всяком случае, мы точно не ставим их во главу угла. Наверное, это связано с привычкой к каким-то лишениям. Не случайно мы в процессе самых разных исторических деяний получили такую огромную территорию, зачастую не очень приспособленную к жизни.

Эта мысль не нова, и не комильфо ее произносить, но для русского человека его жизнь действительно не является абсолютной ценностью, как для представителей многих других наций. И это очевидно по результатам деятельности русского человека. Он беспрестанно воевал, осваивал, что-то где-то вспахивал там, где и не пашется. И за это ему была дарована эта земля и космос над ней. И, кстати, совсем не случайно, что в космос он тоже шагнул первым.

Но при этом такой человек может не испытывать жалости не только к себе, но и к кому-то другому, в том числе к ближайшему соседу. Он, с одной стороны, сентиментальный, с другой — жестокий. И это тоже русский человек. Какие-то вещи, которые для западного человека являются принципиальными, для него — пустой звук. Он их вообще не рассматривает в качестве основы для поведения.

— Но я, поскольку сам русский, отношусь к этому спокойно, попустительски — ну есть и есть (смеется). Мне больше нравится только с лучшей стороны рассматривать родные национальные черты и результаты их проявлений.

Когда говорят русскому человеку: посмотри, и выглядишь ты отвратительно, и дом у тебя разваливается, и со своим соседом ты ведешь себя дурно, и твои дети-подростки — наглецы, и женщины какие-то не такие, и старики… Что-то может быть правдой или отчасти правдой. Но людям, которые все это произносят, в голову не приходит одна простая вещь: то, что собой являет русский человек, русский характер и русская история, — это все вместе и породило ту самую культуру, которую ценят даже эти вот критики всего русского. Породило и великую русскую литературу, и музыку, и философию, и географию, и историю, в том числе и несколько мировых побед, спасших жизнь человечеству. А они надеются словно ножницами: тут мы обрежем, этот кусочек оставим, а тут тоже обстрижем, а здесь рубанком все снесем — и получится отличный образец русского человека.

А то он негодный какой-то, давай мы его цивилизуем! Потому что у него, как недавно сказал мой товарищ Андрей Архангельский, тысячелетний опыт тоталитарного рабства, а русская идея — это вообще симулякр… Так вот, давайте мы вырежем этот тысячелетний опыт рабства, потом симулякр этот смоем мочалкой с мылом, и тогда получится прекрасный человек, похожий на Андрея Архангельского. Нет, не получится. Будет что-то другое, которое уже не есть русский человек. И он не станет уважать эту культуру, не станет ее воспроизводить, не будет обладать этой географией и не будет иметь на нее право, тем более права на наследование деяний своих предков. Вот это надо понимать. Что вот мы с этим и есть мы. Это не значит, что надо оправдывать свое какое-нибудь зверство. Надо просто отдавать себе отчет в каких-то вещах.

— Я выступал какое-то время как неостановимый и принципиальный критик власти. Но есть ряд деревень, которые для меня являются показателями происходящих в стране процессов. Это та деревня, в которой я родился и в которую каждый год возвращаюсь, и некоторые другие. Я помню, как они выглядели 15, 10 и 5 лет назад. Большая разница. 15 лет назад там был полный крах. Происходило постоянное отмирание и вымирание, а потом вдруг раз — включились какие-то обратные процессы. Они, может, не привели к тем результатам, которых я бы ожидал, но очевидно, что многое изменилось. Люди собрались, люди вышли из того морока, обморока и научились соизмерятся с этой, прямо скажем, совсем не симпатичной действительностью, стали из нее как-то подпитываться.

И вот это качество русского человека — живучесть его — во мне вызывает радость. Нельзя сказать, что в государстве совсем ничего не происходит. Что-то происходит. У этих людей домики уже обустроены, асфальт положен, рядом с домиком стоит машинка, дети начинают рождаться, школу починили, церковь построили… Но много деревень вымерло все-таки, а это трагедия.

Отчасти это происходит от того, что горожане получили какие-то возможности и сверхвозможности (зачастую нелегальные) получения средств. При этом они насытились материальными благами цивилизации или квазицивилизации, и начался все более усиливающийся отток людей из городов. Пример той деревни, из которой я только что приехал: когда я там 10 лет назад строил свой дом, обустраивал на месте дома дедушки моей жены, там не было почти никого. Пустая деревня, в которой оставалось шесть умирающих или спивающихся жителей. Машина моя там была первой. Через год появился еще один дом. Через три года — пять домов. Сейчас там уже 20 новых домов стоят. Потихоньку перебираются: тещу отвезли, собачку отвезли, кто-то уже на пенсию вышел и переехал. Это уже другая деревня. Пусть это не тот русский лад, о котором писал Василий Белов, не русское крестьянство в чистом виде, но все равно — природа, твоя близость к земле, она все равно оставляет отпечаток на твоем поведении.

Марина Бойкова, "Вечерняя Москва" - 8 сентября 2014 г.