Захар Прилепин: Сюжет новой книги родился после того, как мы с Велединским съездили на Соловки

9 апреля выходит из печати книга Захара Прилепина «Обитель». В продаже долгожданная новинка появится уже 11 апреля. Накануне этого события корреспондент «ВМ» встретилась с писателем.

Над «Обителью» мэтр отечественной литературы трудился целых четыре года. Получившийся роман он называет лучшей своей книгой.

«Что бы вы хотели спросить у Прилепина. Иду на интервью. Срочно», — судорожно написала я в ФБ, собираясь на встречу... Интервью с Захаром случилось стихийно. После выступления в Ноябрьске у него следовало мероприятие на книжной ярмарке в Париже. Писатель завис в Москве между самолетами и позвонил, готовый дать интервью.

— Захар, водку будешь? — по мнению писателя Германа Садулаева, начать разговор стоило именно с этой фразы.

— Хм, — задумался Захар. — Официант, Официант. Водка здесь у вас есть? Пятьдесят грамм, пожалуйста.

50 грамм в маленькой белой стопочке Прилепин выпил махом и заел укрепленным с боку стопки ломтем лимона.

Я правильно ответил?

Даже в перерыве между самолетами Прилепин был «в образе».

— Захар, меня озадачил ваш новый роман. Обычно вы воспеваете современность. А сейчас — Соловки, двадцатые годы. Почему не мордовский лагерь, к примеру?

— Все случайно вышло, как это всегда и бывает. Мой товарищ, режиссер Александр Велединский предложил съездить на Соловки. И я даже не предполагал, что меня так потрясет это место. Ты только представь, стоит монастырь, ему полтысячи лет.

— И в нем — тюрьма...

— Ее открыли французы и англичане во время гражданской войны. Зверская тюрьма, туда сажали большевистские элементы. А когда французы и англичане сбежали, почуяв неладное, тогда большевики решили воспользоваться передовым европейским опытом... Кстати, сюжет родился спонтанно. Я пришел к Велединскому в гости, он спросил: ну что, придумал? Я ничего не придумал, но сказал: конечно. И накидал сюжет. То есть, экспромтом. Он сказал, здорово.

— Вы с документами работали или все сами придумали?

— Да мне кажется, я за четыре года стал главным специалистом по соловецкой проблеме. Я перелопатил кучу информации. Перечитал все жития, сидел в архивах, соловецких, не говоря уже о том, что мне со всей страны присылали какие-то диссертации на эту тему. Я даже читал экономику соловецкого монастыря!

— У меня складывается впечатление, что современные писатели хотят переписать советскую литературу. Вот Сенчин пишет новое «Прощание с Матерой». Вы — лагерную прозу...

— Нет, нет. Вообще, о Соловках до меня не писали. Разве что в житиях, но художественных текстов не было. Я открываю новое. Многие думают, что в лагере держали только контрреволюционеров, священников и исключительно честных и порядочных людей, несогласных с режимом. Но на самом деле в лагере сидели все: в том числе — воры, негодяи, подонки.

— Да ну? Не может быть!

— В том году, который я описываю, там находилось 119 священников и около пятисот бывших чекистов, проштрафившихся.

— И ваш герой подонок?

— Нет, не подонок. Обычный голый русский человек. Зовут Артем. Он без убеждений: ни правый, ни левый. Я не буду рассказывать, за что он попал, об этом раговор только во втором томе. Но идея обычна: в России везде простор. Русскому человеку себя не жалко.

— Вы, кстати, отошли от принципов. Обычно все герои ваших произведений — реальные люди...

— И сейчас они не меньше реальны, чем мой Санька. Для того, чтобы присмотреться к человеку, необязательно, чтобы он находился в одном времени с тобой. Половина героев этой книги имеют реальные прототипы и те же самые имена. Они были строчками документов или фотографиями. Я нашел их фотографии, наделил их речами. А когда прошло три года с тех пор, как я начал писать роман, я вдруг понял, что эти люди — они окружили меня. Я ночами просыпался от того, что они со мной разговаривают и требуют оживить их.

— Переводчик Марина Бородицкая как-то написала о том же: Второстепенные английские поэты, вы руки тянете ко мне из темной Леты и, как детдомовская ребятня: — Меня, — кричите вы, — меня, меня!..

— Да-да-да. Именно так, просто мистика какая-то. Кстати, очень удивительно. Имя этой поэтессы я вчера выписал, чтобы купить ее сборник. Я читал какие-то отрывки из стихов, все очень хорошие.

— Захар, а как вам дался языковой пласт вашей книги? У вас же обычно язык очень современный, образы такие насыщенные. Типа, «Из подмышек пахло так, как будто на работе он держал там по селедке»...

— Я много об этом думал, боялся, как бы какие-нибудь слова не произнести. Поэтому читал дневники Пришвина, Соколова-Микитова, чтобы напитаться лексикой тех времен. А еще — в Соловках заключенные выпускали Соловецкий журнал. Я всю подшивку прочитал. Там штук пятьдесят номеров. И, кстати, нашел, что, к примеру, слово «сексуальный» в те времена уже использовалось. Там описывается одна сексуальная контрреволюционерка... Обчитавшись всего, я понял, что ничего специального делать не надо. Нужно просто писать, не употребляя слова «менеджер» и «креативный».

— Захар, мой друг на Фейсбуке, узнав, что я иду на интервью с вами, попросил задать такой вопрос: что бы вы спросили у своего сына через десять лет?

— Что ты сделал для своей страны в свои годы, сынок.

— А что нужно сделать?

— Продлить ее чудодейственное существование любым образом: посадить дерево, построить дом, родить нового русского человека.

Можно, я схожу покурить? А то я после самолета ничего не слышу. А когда вернусь — поговорим о моем фильме по «Восьмерке».

— Хорошо, Захар, а я тем временем посмотрю, какие еще вопросы задает Фейсбук.

Продолжение следует...

Евгения Коробкова, "Вечерняя Москва" - 08.04.2014