Захар Прилепин: «Мне хотелось, чтобы мое имя звучало раздражающе»
Наверное, так и должен выглядеть кабинет настоящего писателя. Книги, десятки книг – очевидно, лишь малая толика личной библиотеки, все, что способен вместить этот скромный приют мастера «живого» слова. Номера «Новой газеты в Нижнем Новгороде», которую он редактирует. Листы бумаги, листики и листочки, разбросанные по столу и подоконнику – в конце концов, каждый творец имеет право на творческий беспорядок. Повсюду фотографии детей – их у него четверо. И конечно, он сам – центр этого смерча мыслей и слов, душевных терзаний, порывов и срывов – всего того, что составляет жизнь его современников и его собственную жизнь – прозаика, поэта и публициста, филолога и журналиста Захара Прилепина.
- Я, по большому счету, не пишу сюжетных книг, - говорит он. – Говоря без ложной скромности, я могу придумать сюжет, но мне не очень интересно этим заниматься. Для меня не так важно, какие поступки совершает мой герой, гораздо важнее, что происходит у него в голове, его побуждения. Поэтому многие мои книги состоят из морока в голове, рефлексии. Это основной хлеб литературы, ведь самое интересное в жизни, как мне кажется, происходит на уровне полутонов, второго плана человеческого существования. Что, например, происходит в рассказах Чехова? Да ничего! Ну, продали сад. Или у Толстого: жена мужу изменила – и из этого получился целый роман. Литература главным образом занимается душеврачением и мирооправданием. Сюжет вторичен и даже третичен.
Ваш первый роман – «Патологии» вышел в 2005 году. Что Вы почувствовали, когда впервые взяли в руки свою книгу?
- Честно говоря, я так долго ждал этого, что уже успел подостыть. Роман был написан в 2003 году, быстро нашелся издатель, но потом в издательстве возникли проблемы, и книгу целый год не печатали. Я, пока ждал, озверел уже.
Радость, конечно, была. Но я не сказал бы, что это было мистическое озарение. Например, Александр Проханов пишет: когда он вошел в кабинет, где лежали его первые книги, он увидел исходящее от них сияние. Арсений Гончуков, на собственные деньги издавший первый сборник своих стихов, рассказывал, что привез книги домой, вывалил их на пол и сидел в квартире, полной книг, совершенно зачарованный. Со мной ничего подобного не было. Я подержал свою книжку в руках две минуты, полистал и положил.
Евгений Николаевич, а почему Вы решили стать Захаром?
- Мне показалось, что «Захар» звучит более брутально, чем Евгений. Евгений – имя интеллигентское, а Захар Прилепин звучит, по-моему, отвратительно. Во всяком случае, мне хотелось, чтобы это было раздражающе. К тому же, у меня прадед был Захар Прилепин. Отец – Николай Семенович, но во дворе его все звали Захаром. Вот я и решил: прадед – Захар, отец – Захар, и я тоже буду Захаром – будет такое родовое имя. Хотел еще сына какого-нибудь Захаром назвать, но жена настояла: будут Глебом и Игнатом.
Ваш отец был учителем истории, а про Вас говорят, что Вы «пишете современность как новейшую историю». Отец повлиял на Ваше увлечение литературой?
- У нас семья была читающая, а это больше всего влияет на детей. У отца был безупречный литературный вкус, он понимал прозу, понимал поэзию. Долгое время отец был единственным человеком, с которым мне было о чем поговорить, мы ведь жили в деревне (деревня Ильинка Скопинского района Рязанской области – «В городе N»), и у большинства окружавших меня людей литературный вкус был слабоват. А с отцом можно было поговорить о Хемингуэе, об имажинистах, дать ему почитать книгу, чтобы потом узнать его мнение.
Ваши дети читают книги, которые Вы пишете?
- Мои дети вообще очень много читают. Старший сын (ему 13 лет) прочел все мои книги, правда, не думаю, что он все в них понял. Мне кажется, что детям девяти, десяти, одиннадцати лет не нужно читать мои книги. Не потому, что в них иногда происходят жестокие вещи, подчас выходящие за грань морали, – просто любую «взрослую» книгу ребенку читать не надо. Неважно, «Три мушкетера» это, или «Бесы» Ф.М. Достоевского, или мой роман «Санькя». Это просто им не по возрасту. Средним моим, девочке и мальчику, шесть и семь лет, так что им мои книги читать пока рано. В четырнадцать – семнадцать лет уже можно.
Есть у меня достаточно мрачный роман «Черная обезьяна», но остальное читается подростками. Происходящее в моих книгах, - детский сад по сравнению с тем, что они могут увидеть по телевизору или в Интернете. Современные подростки вообще знают очень много. Два-три раза в месяц я выступаю в школах и университетах по всей стране и встречаю там очень умную, вдумчивую публику.
Кто-то из Ваших детей собирается пойти по папиным стопам и стать писателем?
- Игнат, которому семь лет, говорит, что будет писателем, как папа. Старший, Глеб, тоже пишет – в шутку, конечно. Мы много рэпа слушаем в машине, так он написал два рэп-текста, очень хороших, остроумных, хорошо срифмованных. В школу принес – ему «пятерку» поставили. Одну «пятерку», другую. Он сел сочинять третий текст, потом задумался, подошел ко мне и говорит: «Пап, а за что лучше платят – за стихи или за прозу?» Так что, у него очень правильное отношение к литературе: самовыражайся, но помни о том, что семья должна быть сыта.
Вы популярный писатель, Ваши книги издаются большими тиражами, их читают. Но то, что Вы пишете, не отнесешь к массовой литературе, которую, как правило, читают не самые образованные слои населения. Об этом свидетельствуют Ваши многочисленные награды: только за роман «Санькя» Вы стали финалистом премии «Национальный бестселлер», лауреатом всекитайской литературной премии «Лучший зарубежный роман года» и премии «Ясная Поляна» «За выдающееся произведение современной литературы», получили диплом премии «Эврика» и дважды номинировались на «Русский Букер» - последний раз в этом году. Вы сами считаете себя интеллектуальным или коммерческим писателем? Существует вообще такое деление?
- Деление литературы на коммерческую и некоммерческую существует. Это нормально, обычно. На встрече литераторов с Владимиром Владимировичем Путиным Дарья Донцова – очень хорошая, приятная женщина – возмутилась тем, что ее отнесли к коммерческой литературе. Сказала: «Миллионы читателей за мной стоят! Почему Вы нас так унижаете?» Путин ответил то, что я и ожидал от него услышать: что Дюма тоже писатель коммерческий, но книги его – настоящая классика. Да, конечно, Дюма – классика. И Киплинг – классика. И Конан-Дойл, и Жюль Верн. Но их произведения вышли за рамки коммерческой литературы и стали классикой в силу гениальности своих авторов. Это, скорее, исключения из правила.
Когда книги хороших писателей становятся популярными и издаются большими тиражами, это, конечно, приятно. Например, в Советском Союзе массовая литература находилась на очень высоком уровне исполнения. Даже нынешняя элитарная литература не создается на том высоком уровне, на каком писали массовые советские писатели – Юлиан Семенов или братья Вайнеры. Новая повесть Валентина Распутина, новый роман Анатолия Рыбакова или новое произведение Василия Аксенова становились предметом всенародного обсуждения. Это были знаковые системы, при помощи которых люди объяснялись. Это очень повышало интеллектуальную планку общества, и к этому нужно стремиться.
В серии «ЖЗЛ» вышла написанная Вами биография Леонида Леонова. Уж его-то к сверхпопулярным писателям точно не отнесешь. Почему Вы решили рассказать именно об этом человеке?
- Леонид Леонов – гениальный писатель, но людей, которые знают и любят его, в России можно по пальцам пересчитать. Когда в 2006 году в Нижний Новгород приехал Дмитрий Быков, мы с ним опознали друг друга по фамилии «Леонов». Мы стояли у памятника Чкалову, говорили о Леонове – и вдруг Быков предложил: «Прилепин, напиши книгу про Леонова». Тут же взял телефон, набрал издательство «Молодая гвардия» и говорит: «Вот тут есть писатель Прилепин – он напишет вам про Леонова». А тогда и меня еще никто не знал, и Леонова уже подзабыли. Так что в «Молодой гвардии» ответили: «Какой Прилепин?! Какой Леонов?! Это кто – космонавт? Дима, ты пьяный что ли?! Пойди – проспись». И тема эта как-то заглохла.
Потом я с каждым годом становился все известнее, и года через полтора уже мне позвонили из «Молодой гвардии» и предложили написать книгу о Леониде Леонове. В итоге я сто раз мысленно по-доброму поругал Быкова, потому что работы оказалось очень много. Леонов прожил 96 лет, и эту жизнь никто толком до меня не изучал, так что все пришлось начинать с нуля.
Я объездил кучу библиотек и архивов в Москве, Архангельске, Северодвинске, перечитал все подшивки «Правды», «Советской России», литературных журналов 1920-40-х годов, накопировал огромное количество материалов. Я занимался этим три года, работал с утра до вечера, и денег в результате потратил больше, чем получил потом за эту книгу. После этого я зарекся в ближайшие пять лет браться за биографии, хотя, честно говоря, мне хочется еще написать про Аркадия Гайдара.
Как Вы относитесь к тому, что Вас называют «живым классиком»?
- Иронично. Конечно, мне приятно это слышать. Я не идиот и не сумасшедший, и, как всякому человеку, мне нравится, когда обо мне говорят хорошо. Но это и огромная ответственность. Статус человека, который пишет хорошие книги – книги, которые могут стать классикой, не зарабатывается на раз. Его нужно отвоевывать целую жизнь, подтверждать каждым своим текстом. Это как в боксе: сегодня ты чемпион мира, а потом тебя побили пять раз подряд – и ты уже не чемпион, и вообще тебя завтра могут забыть. В литературе – то же самое: если после трех хороших романов у тебя будет десять плохих, тебе скажут: «Все, парень, мы тебя немножко переоценили. Никакой ты не классик, а просто хороший парень, который неплохо начинал».
Толстой тоже считался молодым классиком, когда написал «Детство», «Отрочество», «Юность», «Казаки». А потом взял и написал еще «Войну и мир», «Анну Каренину», «Воскресение». И когда его стали называть живым классиком в 78 лет, ему уже все было «по барабану», ничего не страшно. С «Казаками», «Детством», «Отрочеством» и «Юностью» он остался бы в литературе, но был бы примерно как Гаршин – очень сильный писатель, который слишком рано бросился в пролет лестницы и в силу этого остался автором одного тома прозы, а этого мало.
Наоборот, если бы у Александра Проханова было не сорок романов, а, допустим, пятнадцать, он был бы классиком. Но он написал так много! И часть его романов не совсем хороши, а, говоря по правде, совсем нехороши.
Поговорим о Вашем увлечении музыкой. Летом вышла ваша совместная с группой «Elefunk» пластинка «Времена года». Как давно Вы пишете песни?
- Миропостижение нашего последнего советского поколения происходило через музыку. Гребенщиков, Цой были для нас божествами. Тогда, на рубеже 1980-90-х годов, музыка и литература составляли 80% моей жизни. Мой отец играл на всех музыкальных инструментах, которые только можно придумать, – от балалаек и гитар до баянов и аккордеонов. Я начал осваивать гитару в 14 лет. С 1990 года мы с моим другом и соавтором Геной Ульяновым пишем песни.
Какое-то время у меня были большие музыкальные амбиции при минимальной моей одаренности. Я более или менее могу играть на гитаре, сочиняю песни, но со слухом у меня проблемы, да и с голосом тоже. Так что, мне на сцене лучше ничего не делать, особенно когда там находятся профессионалы.
Сами профессионалы, судя по всему, придерживаются иного мнения. Недавно Захара Прилепина пригласили принять участие в записи альбома «Холодная война» московской рэп-группы «25/17», о чем он и написал в своем блоге в «ЖЖ»: «Знаковый альбом, самый важный для меня диск за последние годы. Умная, злая, великолепно сделанная музыка. То, что в записи пластинки я еще и принимал участие - это удивительная случайность. Примерно то же самое, если б выяснилось, что я, к примеру, подпевал Цою в песне «Мама анархия» или БГ в песне «Рок-н-ролл мертв, а мы еще нет».
Спектакль «Отморозки», поставленный известным режиссером Кириллом Серебрениковым по роману Прилепина «Санькя», с успехом идет на сцене. В этом году вышла в свет его новая повесть «Черная обезьяна» и составленная им антология нижегородской поэзии «Литперрон». Захар Прилепин продолжает писать – не только книги, но и публицистику. И еще неизвестно, что больше в нем раздражает – звучание его имени или то, что это имя звучит на всю страну, хотя знают его по-прежнему только избранные – те, кто все еще читает книжки.