Захар Прилепин: «Литература — это стенка на стенку»

Так получилось, что с момента появления в литературе Захар Прилепин всегда на передовой. Сейчас он на Донбассе. Прилепин, не обращая внимания на всевозможные пересуды, а порой и истеричные агрессивные выпады в свой адрес, делает свое дело так, как считает нужным. Наверное, именно такими и должны быть властители дум. Специально для «Учительской газеты» мы поговорили с Захаром о его литературном поколении, о борьбе за классику и молодых людей, о будущем страны и много о чем еще.

— Что там с нашим литературным поколением? Его размыло? Ты на Донбассе, Сергей Шаргунов в Госдуме, Михаил Елизаров поет и так далее… Все уже позади, в том числе и большие надежды?

— То, что поколение размывает — как раз нормально. Если оглянуться на историю русской литературы, то иначе и не бывало. «Размыло» всех символистов — Блок, Белый и Брюсов оказались там, где оказались, а Мережковский и Гиппиус совсем в других краях.

«Размыло» акмеистов — сравни судьбу Гумилёва с судьбой Городецкого, или с судьбой Георгия Иванова.

В своё время Владимир Бондаренко открыл поколение «сорокалетних» — но мы с тобой, когда, аккуратно вытирая ноги, заходили в литературу, едва ли бы поняли, в чём сходство Александра Проханова и Владимира Маканина — различий было куда больше.

Тем более, что у нас с Шаргуновым и Елизаровым убеждения, слава Богу, по ключевым вопросам полностью совпадают. Просто мы не можем все быть в Госдуме, да и на Донбассе тоже. Каждый своим делом занимается. Однако Шаргунов только что выпустил отличную книжку «Свои» — я с огромным удовольствием её читаю, и это именно что книжка «нашего поколения». Равно как и последний на сегодняшний день сборник рассказов Елизарова «Мы вышли покурить на 17 лет» — я там тоже везде себя узнавал. И мне она, признаюсь, дико нравится.

Так что, многие надежды сбылись, а многие ещё сбудутся — нам только по сорок всем, это для прозаиков — юность.

— На твой взгляд, какую-то значимую роль сыграло наше литпоколение в истории литературы или прошло тенью и пустым звуком?

— А что тогда прозвучало, если не мы? Наше поколение первым отказалось сводить опостылевшие счёты с Советской властью и по большей части вернуло человеческие типажи в прозу, где твёрдо царили пелевинские грибы и сорокинские галлюцинации. Надо просто зажмуриться и вспомнить, в какой ситуации находилась литература в 2001 году каком-нибудь. По стране гастролировала бойкая команда персонажей, кстати, в основном сегодня проживающих либо в Европе, либо на Украине — и рассказывали несчастным русским людям, какими они были скотами совсем недавно. Я даже не утрирую. И я вполне доволен, что сегодня ситуация несколько изменилась.

— Может, чего-то не хватило: своего «Тихого Дона», «Войны и мира», «Братьев Карамазовых»? И как преодолеть нигилизм по отношению к современности?

— Ты ещё скажи: не хватило «Илиады» или «Божественной комедии». О книгах, перечисленных тобой, нельзя даже сказать, что они появляются раз в сто лет. Они появляются однажды и больше не воспроизводятся никогда.

Однако, скажем, «Каменный мост» Александра Терехова я совершенно спокойно считаю не меньшей по масштабу книгой, чем любую из тобой названных.

Кроме прочего, есть всё-таки эффект времени. Отечественная война 1812 года, Крымская война, Гражданская, Великая Отечественная — события необъятные. Чего я при всём желании не могу сказать о «перестройке» и прочей стыдобе — это всё глубоко позорное время, о котором мне даже вспоминать противно. На такой почве «Тихий Дон» не мог вырасти никак. Будут события — будут книги. Не надо отчаиваться. Вспомни хотя бы, в какой упадок обрушилась русская поэзия после смерти Пушкина. Спустя лет пятьдесят разумные ценители и понять не могли, каким образом русский читатель так одичал. Но прошло ещё десятилетие-другое, и мы получили Серебряный век с аномальным количеством поэтических шедевров. Иногда нужно выждать.

— Есть ощущение, что сейчас идет сражение за русскую классику, за право ее презентации, в первую очередь, для школьников. Дмитрий Быков уже давно подвизался на ниве трактовки отечественной литературы. Юрий Сапрыкин создал проект «Полка» с откровенно либеральным уклоном. Ты написал свой «Взвод»…

— Да, сражение идёт, и право на безоговорочную интерпретацию, которое было целиком у определённой группы литературного истеблишмента в течение последних лет двадцати пяти, сегодня, как я вижу, уже не эксклюзивное. Мне тут попалась биография Блока в серии ЖЗЛ от литературоведа Владимира Новикова — я, честно говоря, просто ошалел от беспримерной, прошу прощения, наглости этого человека. Он лёгкими штрихами миновал антилиберализм Блока, снисходительно посмеялся над его статьёй «Интеллигенция и революция» и вывел поэта, который ответить за себя уже не может, едва ли не белогвардейцем. Упоительная картина! Когда читаешь советское, зачастую насквозь ангажированное, литературоведение, иногда задумываешься о том, кто всё-таки был больше подвержен идеологическим догмам — те, или эти.

Тем не менее, обрати внимание, что как бы не хотели наши дорогие коллеги выдавить из литературы Горького, Маяковского, Алексея Николаевича Толстого, Шолохова, Леонида Леонова, и предложить взамен свой ряд — ничего в сущности не вышло. Безусловно, Набоков — гений, и Ходасевич — гений, и Шаламов — русский классик. Но при всей моей, я не лукавлю, любви к Гроссману или к Анатолию Рыбакову — ни тот, ни другой уже не претендуют на место Льва Толстого и Достоевского в XX веке. А лет 15 назад претендовали. И Окуджава, сколько бы упомянутый тобой Быков ни старался, место Блока не занимает, ибо это попросту анекдотично.

Но это я говорю об интерпретациях литературной иерархии как таковой. Есть ещё интерпретации текстов. И, право слово, я никогда не пойму, каким образом, — ну кто там? — Борис Акунин читал Пушкина, Гоголя и Достоевского, чтоб так взвиться после крымской истории и оставить «одуревшую» Россию, пока она «не придёт в себя», как он сказал.

Может, у них какие-то свои классики, в собственном переводе, и они их читают какими-то особенными глазами? Я так и не нашёл ответа на эти вопросы.

— Так ли безобидны подступы к отечественной классике, в которой в том числе содержатся генетический код нации, нет ли в этом попыток отформатировать его, и как обезопасить от этого?

— Попытки есть, но у всех этих граждан, увы, нет возможности, как у одной соседней страны, взять и вырезать из «Тараса Бульбы» всё, что им не нравится, и издать кастрированный текст.

Они могут хоть наизнанку вывернуться, но державинские оды, пушкинскую «Войну» и его же «Клеветникам России», «Куликово поле» Блока и его же «Скифы», стихи их любимого поэта на смерть Жукова и на отделение Украины — им всё равно не переписать и не переинтерпретировать. Классика сама за себя выскажется, её просто нужно почаще перечитывать.

Собственно этим я во «Взводе» и занялся. Биографии, дневники, стихи, статьи, приведённые мной, ни в каких комментариях не нуждаются: я просто их цитировал, иллюстрировал приключениями Пушкина, Давыдова, Вяземского, и так далее, и объяснял свои эмоции. И «Взвод» в силу этого наши оппоненты просто проигнорировали. Они его не могут оспорить, потому что нет толку оспаривать меня — там вся фактура неоспорима. Им надо либо сказать, что это всё «устарело», либо признаться, что это не их литература, а чья-то чужая.

— Как формировать список чтения молодого человека и надо ли это делать?

— Я не знаю, как именно, но как-то это делается. Я вижу, что в учебниках литературы своё, огромное, место занимает Валентин Григорьевич Распутин, а разнообразные, столь шумевшие в его время персонажи, собравшие все премии в 90-е, не занимают, в сущности, вообще никакого места — сообразно их реальному положению в литературе.

Когда я на всё это смотрю, я, честное слово, совершенно спокойно говорю: Бог есть. Потому что году в 1996 я был уверен, что литературу у нас своруют, и дети мои будут учиться по книжкам, от которых я плакал бессильными слезами, с одной мыслью: как же вообще это возможно — так относиться к моему народу, и ещё за это иметь такие почести.

В остальном — пусть литературной политикой занимаются те люди, что делают школьные и университетские программы, у меня другие занятия. Я за честную конкуренцию. Чтоб людей наших взглядов слушали — надо говорить о нас и о стране лучше, умней и увлекательнее, чем те, кто говорят иначе, чем мы.

— А привычка к книге, как ее внедрить, можешь поделиться своим опытом?

— У меня нет опыта, Андрей, правда. Я просто никогда не прятался от людей, шёл и разговаривал: мотался по городам, напрашивался на конфликты и поставил себе целью — меня, как русского писателя, никакие табу пугать не должны. Я не для того пришёл в литературу, чтоб быть «приличным человеком». Приличные люди пусть идут в приличные места.

Литература — это стенка на стенку. Должны кости хрустеть. Именно это должны люди увидеть. Что русский писатель отвечает за то, что произносит.

Мне кажется, какое-то количество людей в России это увидели в моём случае. Если есть опыт — то вот только такой.

— Много говорили о поколении молодых людей, выросших в новой России, что это молодые пенсионеры, неукорененные, не знающие, что такое хорошо, а что плохо. Но оказалось, что они вовсе не порчаки, а представители все того же народа с тысячелетней историей. Они, в том числе едут и на Донбасс…

— И да, и нет. Одни едут на Донбасс, другие голосуют за Ксению Собчак, которая предлагает и Донбасс, и Крым вернуть, и ещё извиниться за это. За неё, напомню, два миллиона человек проголосовало. Думаю, миллион из них — молодые. Из этого миллиона  — полмиллиона живёт в Москве, Питере, Екатеринбурге и Нижнем. И это — армия.

Не считая тех, кому сейчас лет 12-16, и они абсолютно в той же самой парадигме воспитываются.

Это, видимо, обычная история для России: я, когда писал про Александра Семёновича Шишкова — просветителя и сочинителя предпушкинской и пушкинской поры — заметил то же самое: он накануне войны 1812 года места себе не находил, молодёжь казалось ему напрочь замороченной галломанией и всеми прочими западническими предрассудками — они и по-русски разговаривать не умели. Но грянул 1812-й — и откуда что взялось…

Так что, я не отчаиваюсь, но и на проблемы призываю глаза не закрывать. Проблемы есть и они огромны.

— А вообще, какова мотивация молодых людей ехать на войну, не за адреналином же?

— Кто едет? Сейчас уже мало едут — армия на Донбассе профессиональная, и на неделю-другую туда не явишься — надо оставлять жизнь здесь и переезжать туда. Минимум на полгода-год, чтоб людей там не морочить.

Из молодых — приезжали и периодически возвращаются назад те, кто все 90-е и «нулевые» прибывал в статусе социального маргинала: разумные «леваки», разумные «правые», лимоновцы, молодые казаки и, самое удивительное, какая-то часть очень успешных людей плюс-минус нашего возраста, которые быстро просекли все прелести прекрасного буржуазного мира, и столь же быстро остыли ко всему этому.

Из людей постарше — едут советские мужики за 45 — они детей вырастили, и больше гонять по кругу не хотят, хотят пожить, как деды и прадеды хоть немного: чтоб было о чём рассказать — если выживешь.

— Твои бойцы — это литературоцентричные люди? Что их занимает, что составляет их стержень?

— Бойцы очень разные, у меня в батальоне 250 человек. Уровень разговоров, который я веду с основными своими товарищами, когда время позволяет — он, ну, мягко говоря, нисколько не ниже, чем тот, что я вёл с московскими бледнолицыми юношами, преисполненными собственной значимости. Каких-то вещей бойцы могут не знать — но это с лихвой перекрывается их аномальным жизненным опытом. Книжки они потом дочитают.

А так… ну вот мы ехали недавно с бойцом Ринатом, который воюет с мая 2014 года, у которого четыре ранения, и который до нас служил в легендарном «Сомали». Ночь была, мы что-то расслабились, и он говорит: а давайте я, пацаны, стихи вам почитаю. И, ни разу не сбившись, прочитал по два стихотворения Саши Чёрного, Есенина и Бориса Рыжего. А потом ещё на память выдал полные переводы нескольких классических джазовых негритянских песен 60-х. Я, честно говоря, ошалел. И таких примеров за четыре года войны, из которых без малого три я пробыл на Донбассе — у меня десятки.

Донбасс, кстати, уже дал ряд сильнейших поэтов из числе ополченцев и военкоров. Это и Аня Долгарева, и Семён Пегов, и покойный Игорь Грач, погибший в прошлом году. Даст Бог, и проза будет. Надо подождать.

— Существует целая индустрия по выталкиванию перспективных молодых людей из страны…

— Необходимо, чтоб правительство чётко рассказало нам, нужны ли ему люди — обычные русские люди — и в каком количестве. А то я так и не понял, для чего мы нужны.

Надо, чтобы молодым людям сказали: будете думать головой — будете работать там-то и там-то. И, более того, вас вознаградят.

— Много негатива на тебя изливается в последнее время, как блокируешь весь этот яд? Иногда одно слово, как заноза, а тут… Все эти «мнения» как-то влияют на тебя, на твою поведенческую стратегию? Родным и близким достается от волн негатива?

— У меня из близких только мама всё подряд читает. Но она, видимо, слишком любит меня, и это её спасает. Жена Марыська вообще не читает ничего. Старший сын, Глеб, читает, но он разумный человек и всё понимает. В целом ему всё равно.

А я, как ты понимаешь, в Донецке не очень увлечён чтением сказанного обо мне: к примеру, у меня уже года три как полностью отсутствует привычка заходить в блоги, где идёт обсуждение моей персоны. И когда мне ссылки кидают — я всё равно не хожу. Я, кроме шуток, занятой человек, да и по фигу мне. Я вдруг заметил, что если не обращать на это внимание — то вообще ничего не меняется. Вот собрались триста человек и три дня полощут меня. Я мог бы прочитать это и день про это думать в лёгком бешенстве. Но я не прочитал, и через год нет и следа от этого разговора. Да и от большинства этих людей тоже. А я на том же месте нахожусь, где и был.

Вот и вся стратегия.

А то, что меня обещают убить в Сети — так это вообще смешно. Я конкретно знаю, кто меня собирался и по-прежнему собирается убить в реальной жизни — это должно у меня больше эмоций вызывать. Эти люди, к тому же, в Сети не пишут ничего о своих планах. Но и об этом я не переживаю. Боженька за всем присмотрит.

— А вообще как определяешь для себя, кто твои друзья, как их находишь, как формируешь свой круг. Тяжело ли расставаться с друзьями, терять их? Те же украинские события, Донбасс стали водоразделом. Ты сам больше приобрел или потерял?

— Я вообще ничего не потерял. Мы приятельствовали с Быковым и с Митей Глуховским — теперь едва ли даже кивнём друг другу. Но никто из них близким другом моим не был никогда. Зато у меня появились такие товарищи, что… Да ты их знаешь, чего спрашивать.

Золотые товарищи. Таких люди всю жизнь ищут. А мне за так достались.

Они, я, пожалуй, скажу это вслух — несколько раз с лёгкостью были готовы за меня умереть. То есть, в буквальном смысле закрывали меня собой — раньше, чем я понимал, что они сделали именно это. И мы потом никогда с ними это не обсуждали. Ничего особенного они в своих поступках не видят.

— Ну, а враги твои?..

— В России у меня нет врагов, есть слабые и взвинченные люди, на которых я смотрю или с лёгкой брезгливостью, или с улыбкой, но чаще не смотрю вообще, их просто нет в моём мире.

А где ещё? На Украине тоже нет.

Есть враги на линии соприкосновения, но и они, верю, остаются врагами, только пока всё это не закончилось.

Я недавно был в Чечне, всю её объехал — у меня там никаких врагов нет, только друзья. И на Украине так же будет.

Тем более, какие враги в Европе? Я выступал за последние четыре года раза четыре там: во Франции, в Германии, в Швейцарии и в Италии. Там, кроме шуток, 95 процентов зала — всегда были за меня и за мою позицию. Мы, помню, году в 2014, когда ещё с Глуховским могли рядом сидеть, общались с немцами, и они все поддерживали то, что говорю я, а не он. Митя под конец взвился и говорит: эти немцы что, все агенты КГБ?

Мир — он за здравый смысл. Здравый смысл на нашей стороне.

Я готов на публику встречаться с любым оппонентом. С украинским, местным, каким угодно. Я все вызовы принимаю. Правда, оппоненты в 9 случаях из 10 отказываются. Им «не о чем» со мной говорить. Ну, как хотят. Я один поговорю.

— У тебя есть свой проект будущего России? Он светел и тёпл или с неясными очертаниями? Он связан с «левым поворотом»?

— Левый поворот нужен, безусловно. Это основной вопрос. Левый поворот и перезагрузка ключевых позиций в массовой культуре. И создание новой молодёжной кадровой политики. Я, надо сказать, за четыре года на Донбассе не видел там ни одного человека из таких организаций как «Наши», и десятка ей подобных. Ни одного! Где они все, эти патриоты? Зато читал как Кристина Потупчик радовалась смерти Арсена «Моторолы» Павлова. Что это было в таком случае? Кого мы воспитывали на Селигере?

— Как молодых увлечь этим будущим?

— Надо честно с людьми разговаривать. Не пытаться их купить на ближайшие выборы, а потом выбросить. Надо сказать, что мы строим — то, что должно стоять всегда. Мы строим Россию, она вечная.

— Что нужно для того, чтобы стать знаменитым, быть впереди и на боевом коне? Победа любит заботу или это исключительно дело случая, удачи?

— Победа любит честность и последовательность.

— Тут важен и твой пример энергетической заряженности. В чем тут секрет. Тяжело ли все время быть на драйве, а если сядут батарейки, такое возможно?

— У меня не было депрессий никогда, и плохое настроение у меня не длился больше десяти минут. Видимо, спасибо папе с мамой.

Мне ужасно тяжело хоронить товарищей, но товарищи мои, давай правду говорить, знали чем они занимаются и куда едут.

И все мои бойцы с батальона — у нас под двадцать человек тяжело раненых, из которых половина без рук, без ног — тоже знали.

И вот когда смотришь на них — как они не теряют присутствия духа и живут бодро и яростно — мы же их не увольняем, и они служат на всяких подсобных должностях — тогда вообще исчезает желание хандрить.

…Короче, я не особенно задумываюсь об этом. Надо работать, детей рожать, любимых целовать, братьев обнимать, идти вперёд, а не озираться — Боженька на всё сил даст, он щедрый, ему не жалко.

И тогда вдруг выясняется, что времени хватает на всё.

— Себе какую роль в  будущем отводишь, в литературе? И что из нашей современности не стоило бы пускать в это будущее, что стоит сбросить раз и навсегда с корабля?

— У меня своё место в литературе и никто его не займёт. На него никто особенно и не претендует, как я погляжу.

А бросать никого не надо. Мы с тобой лет 15 уже за всем этим наблюдаем. Сейчас если начнём перечислять людей, которые ещё 15 лет назад пребывали в статусе властителей дум, а теперь вообще неизвестно где пребывают — сами удивимся. Были и нет. И Бог с ними. Пусть им будет хорошо.

Андрей Рудалев,
«Учительская газета», 13.06.2018