Захар Прилепин: Быть, а не казаться.

Всегда сложно представлять человека, с кем подготовил интервью. Вроде бы прочитав, ознакомившись с текстами и деятельностью, побеседовав с ним, появляется некоторое знание о нем, как об авторе и человеке, но оно становится настолько личным, что, кажется, субъективности в оценках не избежать. Вдвойне и втройне сложнее представлять писателя, который в этом вовсе не нуждается. Таким является Захар Прилепин (настоящее имя — Евгений Николаевич Прилепин) – бывший боец ОМОНа, участник первой и второй Чеченских войн, российкий писатель и журналист, серебряный финалист Бунинской премии, лауреат премии «Супер НацБест» и финалист премии «Русский Букер десятилетия», «Лучшая иностранная книга» Всекитайской международной литературной премии, премия имени Льва Толстого и «Роман-газеты»; колумнист журнала «Огонёк», «Новой газеты» и не только, член редколлегии журнала «Дружба народов», секретарь Союза писателей России, генеральный директор нижегородского представительства «Новой газеты» и шеф-редактор сайта «Свободная пресса». Стал знаменит в одночасье, после выхода романа «Патологии» (2004) о войне в Чечне. Нам было интересно поговорить с ним о литературе, о его новом романе «Обитель», о жизни и о нем самом. Надеемся, что нам удалось, а насколько - судить Вам.

Захар, недавно в редакции Елены Шубиной вышел ваш новый роман «Обитель». Про то, что этот текст созревал долго, вы рассказывали неоднократно. Но мне всегда интересовал другой вопрос, откуда к писателю приходит та или иная идея, что может стать той вдохновляющей силой, которая способна подтолкнуть сперва на написания рассказа, потом повести, и, в конце концов, большого романа?

- Рубен, я думаю, значение идеи как таковой — преувеличено. По большому счёту, мне всё равно о чём писать. Есть одна идея — человек. Человек помещается в тот или иной раствор, в воду, в уксус, и ты смотришь, что с ним происходит, и записываешь то, что видишь. «Обитель» появилась не потому, что мне в голову могла придти дурная мысль о том, что я могу поспорить о чём-то с Шаламовым и Домбровским. Упаси Бог. Я просто всю жизнь читаю поэзию Серебреного века, советскую поэзию, первую постреволюционную прозу — и со временем стал чувствовать себя в том времени почти естественно. Но писать ещё одну книгу о Гражданской войне или о НЭПе было бы глупо. И здесь совершенно случайно появляется в моей жизни тема Соловков. О соловецких лагерях написаны тома мемуарной литературы — но попыток серьёзного, что называется, художественного обобщения всего этого опыта (причём не только опыта лагерников, но и опыта тех, кто охранял их — а эти люди, «чекисты» и надзиратели, не оставили о своей работе никаких воспоминаний) - таких попыток было очень мало. Поэтому, несмотря на колоссальные традиции «лагерной» литературы в России, я взялся за Соловки 20-х годов, потому что в этой теме был сквозняк. Его надо было закрыть. Я сделал свою попытку.

Сложно выделить одну тему в столь большом романе, их достаточно много, наверное, как и во всех серьезных произведениях. И все же, мне бы хотелось отметить одну из них – раздвоение личности. Как бы вы объяснили данный феномен рядовому человеку, который не знаком с романом и только должен взяться за чтение? Это болезнь нашего века или что-то иное?

- Я не думаю, что там есть какое-то раздвоение личности в том виде, в которым это рассматривает психология. Я думаю о том, что в русском человеке могут одновременно жить три брата Карамазовых и Смердяков в придачу. То есть, речь не о раздвоении личности, а о её «расчетверении», или, если угодно, «четвертовании». Всякий человек прячет в себе того себя, которого боится сам или стесняется показать. А внутри этого «второго» человека таится ещё один, которого его носитель и в глаза не видел. Но в какой-то ситуации, в тюрьме или на войне, из человека, как из матрёшки, может вылезти невесть кто. А на хвосте у третьего — четвёртый. Я вот об этом. О том, что делить мир на «хороших» и «плохих» - зачастую глупо. Все — всякие.

Не знаю, согласитесь ли, но, читая ваш текст, утверждаешься в мнении, что современного человека больше невозможно характеризовать вне его социально-культуроного окружения, как говорится, перед нами всегда «индивид-в-некотором-контексте». Человек на войне, человек в семье, человек в кругу своих друзей и т.д. И все же, должен вас попросить дать определение человеку, кто он для вас и какими характерными качествами должен владеть, дабы называться им?

- Я же не социолог и не философ, я никогда не задумывался над этим, и не вижу никаких причин, чтоб попытаться сформулировать вещи, которые другие сформулируют лучше меня. Я делаю заметки о том, как люди расчеловечиваются и вочеловечиваются — эти наблюдения — куда более любопытное занятие, чем попытки что-то с налёту сформулировать. Знаете, самые важные формулировки приходят сами, когда их «отшелушивает» жизнь. Эта ещё не пришла, значит — не время.

Еще одной сквозной темой, как я понял, являются противоречия. В них мы часто сталкиваемся с заблуждениями на заблуждении, с некоей комедией ошибок, иногда одно принимая за другое. Где же найти эту лазейку к правде или больше нет надежды, что человек сумеет найти столь драгоценную вещь, как истина?

- Истину не надо искать, она на поверхности, она сама нас находит ежедневно. Заблуждения случаются — когда мы прячемся от истины, как от родителей или от строгого учителя. Типа: «Приходила и не нашла» - ну, значит, можно и дальше прогуливать уроки.

Я не уверен, что смогу правильно сформулировать свою мысль, но сегодня тема раздвоение личности уже плавно переходит у писателей и в форму повествования. Ощущение, что художественный текст сам расщеплен на две, а может и больше частей. Как современное состояние общества, страны, мира влияют на сюжет и стилистику текста? И должен ли текст отражать действительность?

- Писателю нужно поменьше об этом задумываться. Он просто должен говорить на своём, абсолютно органичном ему языке. Желательно, чтоб этот язык в самом широком смысле не был похож ни на какой другой авторский язык. В последнее время этот фокус удалось отлично проделать великому русскому писателю Александру Терехову. Ещё одна более чем удачная попытка — роман «Лавр» Евгения Водолазкина. Их, с позволения сказать, манера изъясняться — абсолютно оригинальна и самобытна, снимаю шляпу. Текст должен состояться, как текст, как вещь, аналогов, не имеющая. А отражает он действительность или нет — никакого значения не имеет. Если текст пишет наш современник — этот текст неизбежно, так или иначе, отсвечивает и сам ловит отблески времени.

“Обитель” часто представляют как «полудокументальный роман». Как вы сами объясняете данный термин? Какой смысл он несет для вас?

- По большому счёту, там нет ничего документального. Это художественный текст, имеющий в основе ряд реальный событий. И ещё там есть несколько реальных персонажей. Но в целом, насколько я помню, в романе есть всего только один, страницы на три, реальный документ. Остальное — диалоги, последовательность событий, мотивации героев и всё такое прочее — всё случилось в моей голове. Хотя, если принять на веру версию о том, что конкретную голову можно подключить к другим источникам знаний — можно, наверное, говорить и документальности. Но я своей волей никуда не подключался. Если меня подключали — то без моего ведома.

Говоря про документальную сторону, невольно вспоминаю одну из заметок Умберто Эко. Он рассказывает, как один из французских журналистов спросил его: «Как вам удается так детально описывать места действия?». Тем же вопросом задался я, читая роман «Обитель»…

- Сам удивляюсь: поверьте, тут нет никакого кокетства. Когда писал, я часто вечером ложился не зная, что должно произойти в следующей главке, и как это должно произойти. Но ни разу не переживал об этом. Ложился и ничего не думал, не пытался как-то просчитать или нафантазировать. Иногда читал на ночь какие-то дневники или документы, просто чтобы не выпадать из контекста. Потом — и это случалось раз, наверное, сто — ночью или утром, совершенно непрошенное приходило достаточно точное знание, как всё будет дальше. То есть, у меня перед глазами, вдруг происходил своеобразный взрыв, и являлась сюжетная картина: кто что делает, какие события происходят (или, верней, происходили) в тот день, который мне нужно описать (если вы обратили внимание — там действие в обеих книгах идёт изо дня в день, нет ни одного календарного пропуска). Всё это по типу было похоже на сон — знаете, любой самый длинный сон длится всего мгновение. То есть — это своеобразный взрыв в сознании, который распадается, оседает и оставляет какие-то, иногда очень зримые, картинки. Всё, что я запоминал от этого всегда нежданного взрыва — я тут же бросался записывать.

Детализация в текстах – ваша фишка. Образы, которые вы создаете, врезаются в память и кажется навсегда. У вас хорошо выработанная техника, как итог накопленного опыта и реализованных идей. Дайте молодым писателям совет, как научиться этому.

- Надо ждать, когда «взорвётся» - я только что об этом говорил. Но пока вы ждёте, стоит тратить время с умом. Прозаик должен (мне кажется, что должен — возможно, я ошибаюсь) любить и знать поэзию, читать и помнить наизусть множество стихов. Это создаёт, как Толстой о Пушкине говорил «идеальную иерархию слов». Ещё, как завещал другой великий писатель, Горький, не мешает сходить «в жизнь». Вот собственно и всё. Влюблённость в литературу, стремление видеть людей, жить среди этих людей — всё это даст вам отличные основания для того, чтобы попробовать написать о чём-то.

Я знаю, что вы «маниакально» влюблены в литературу. Что вы любите читать, какого автора вы сейчас читаете? И вовсе, интересно знать, как ваш читательский опыт формировался? С каких книг он начинался? И кто больше всего на него повлиял?

- Я сейчас читаю книг, думаю, сорок одновременно, так что одно их перечисление займёт три минуты вашего времени. Я могу сказать, что мне нравится. Мне нравится книга «Рюриковичи» из серии ЖЗЛ Дмитрия Володихина. Мне нравится роман в повестях «Так называемая личная жизнь» Константина Симонова, который я никогда не читал. В целом мне наверное нравится английский роман Мишеля Фейбера «Багровый лепесток и белый», который я сейчас читаю. Ещё я читаю «Мысленный волк» Алексея Варламова, очень интересный роман, у меня есть что сказать по этому поводу. Ещё я только что прочитал книжку «Все в чужое глядят окно» Громовой — там есть интересные вещи про Ахматову, я её стал куда серьёзнее воспринимать — и понял, в чём отличие Ахматовой от самых лучших современных поэтесс — у Ахматовой было совершенно немодное сегодня, крайне консервативное, почти «мракобесное» чувство Родины. А у нынешних чувство Родины отсутствует напрочь... Ещё тут у меня возле кровати лежат два тома историка Фроянова, книга стихов Юрия Кублановского, собрание сочинений советского поэта Николая Тихонова (я сегодня прочёл половину первого тома, очень интересный, как говорится, путь — есть сногсшибательные шедевры, есть вообще не понятно что), две книжки философа Бибихина... ох, ну хватит, думаю. Последнее время я читаю, верней, перечитываю поэта Владимира Луговского — и всё, что только о нём выходило. Пожалуй, наряду с Есениным и Павлом Васильевым, это мой самый любимый поэт, я совершенно заворожён им. Даст Бог, я напишу о нём большее эссе и издам сборник его избранных стихов, который сам и составлю. А то Луговского уже лет десять не издавали — а до этого ещё лет десять. Читательский опыт мой формировался примерно так же, как описано выше — лет с шести я читаю огромное количество книг и очень много поэзии. По большому счёту, я не помню, что происходило в половине из прочитанных мною книг. Но это не имеет никакого значения. Всё это меняло меня, делало мою жизнь счастливой и огромной.

Захар, как совмещается в одном человеке писатель и бизнесмен. Как вы успеваете быть успешным писателем, политиком и вести собственное дело? Не мешает одно другому или вы просто научились правильно распределять свое время?

- Это вы в «Википендии» прочитали, наверное. Я никогда в жизни не занимался бизнесом. Я был омоновцем и журналистом. Сейчас у меня есть своя газета, я её директор и редактор — но к чистому бизнесу это отношения не имеет, это несколько другие вещи. Политикой я тоже не занимался. У меня просто есть некоторые представления о политике, и я их не скрываю. Я высказываю свои соображения — и они время от времени вызывают определённый отклик. В этом смысле, я, конечно, политик куда больший, чем, скажем, многие депутаты Государственной Думы, которые как раз, в отличие от меня, не имеют ровно никаких личных политических соображений, а занимаются в той или иной форме бизнесом. Что до распределения времени — то наличие четырёх детей заставляет тебя всё время находится в тонусе. В любом случае, всерьёз у меня есть только несколько дел: это писательство, это общее управление двумя СМИ (второе — сайт «Свободная пресса», который мы возглавляем с Сергеем Шаргуновым), это спорадическая журналистская и интернет активность (время от времени я веду колонки в 2-3 изданиях, и, опять же, время от времени, всерьёз веду свой блог в Фейсбуке — который потом, когда необходимость высказаться исчезает, месяцами не обновляется). И ещё у меня есть своя музыкальная группа «Элефанк», этой осенью мы выпустим альбом и поедем на гастроль. Если не случится ничего такого, что заставит изменить эти весёлые планы. Никаких особых секретов у меня нет. Ну, разве что, у нас уже лет 17 нет телевидения в доме, вообще. У меня не бывает запоев, я крайне редко болею, и работаю каждый день. А, вспомнил. У меня не бывает плохого настроения: ну, то есть, хандры и прочей чепухи по типу: «оставьте меня, я в печали». Это непозволительная роскошь, мне кажется.

Вы родились 7 июля. Считается, что для рожденных в этот день, главенствующая тема – открытие, даже разоблачение чувств, мысли, фантазии как собственных, так и других людей. Читая ваши художественные тексты и эссе в журналах, слушая интервью с вами, невозможно не согласиться. Однако, приходит какое-то время и начинаешь в этом сомневаться. Появляется ощущение, что на самом деле вы бы хотели скрыть от ваших читателей личную жизнь, предпочитая выставлять напоказ лишь свои идеи и суждения. Насколько вы бы хотели быть публичным и что для вас известность?

- Я не очень хочу быть публичным, и предпочитаю проводить время в деревне со своими детьми. Я провожу в десять раз меньше времени на ярмарках, круглых столах и в эфирах, чем иные мои коллеги — но тут имеется какая-то особая заковыка, потому что в непрестанном «присутствии» периодически обвиняют именно меня. Я вот уже третий месяц живу в лесу, где нет мобильной связи и Интернета — приезжаю в город раз в неделю, чтобы отдать текущие распоряжения по деятельности моих СМИ, заодно публикую пять постов в Фейсбуке — которые заранее записываю в деревне в ноут, чтобы не забыть. И опять уезжаю сюда. Вот и всё моё присутствие. Личная жизнь? Да мне нечего особенно скрывать — у меня есть жена, дети, сестра, мама. Собака, кошки. Мои друзья — а у меня много отличных друзей — знают едва ли не всю мою жизнь в очень серьёзных подробностях. Так что, скрывать мне нечего. Наконец, я написал пару совершенно автобиографических рассказов, и десяток-другой эссе с описанием своего семейного быта. Короче, я даже не уверен, что в России есть другие литераторы, которые живут настолько напоказ, право слово. Что до июля — то я заметил, что какая-то часть людей, которые мне интересны, родились именно в июле. 7 июля родился мой любимый художник Гелий Коржев. То есть, сначала я много лет восхищался его работами (первую, «Егорка-летун» я увидел в пять лет), потом, буквально в этом году, имея дома уже альбом со всеми его картинами, я решил посмотреть биографию Коржева и выяснил, что мы родились с ним в один день, только он, естественно, намного раньше, в 1925 году. Шагал и Павел Корин тоже, кстати, в те же сутки родились — день, счастливый на художников. 6 июля родился Анатолий Мариенгоф, не так давно мы с товарищами выпустили его собрание сочинений — я долго был очарован и прозой и поэзией Мариенгофа, и сейчас пробиваю, чтоб установили мемориальную доску на доме в Нижнем Новгороде, где он провёл детство. Ну и так далее: Маяковский, Хемингуэй, Алексей Николаевич Толстой — они тоже все июльские - я не думаю, что можно говорить о какой-то схожести, было бы, как минимум, нескромно это делать — однако я зачастую отлично понимаю мотивации этих людей, когда читаю их биографии. Как будто смотрю на почти свою - но несбывшуюся жизнь. Упомянутый мною Владимир Луговской тоже, кстати, родился в июле, первого числа. Если не о литературе говорить, то меня с детства зачаровывали Александр Македонский и Юлий Цезарь, ещё два июльских. Наконец, у нас в семье, среди детей, такой умеренный, но очень весёлый культ двух негров, тоже раков — Майка Тайсона, мы смотрели все его бои, всем семейством, как самый увлекательный сериал, дети плакали, когда он первый раз проиграл - и время от времени пересматриваем самые лучшие бои; а второй июльский негр - Кёртис Джексон — он же 50 cent, великий американский репер, стоящий, как чёрный музыкант, для меня в одном ряду с Луи Армстронгом и Майклом Джексоном. Он родился с 6 на 7 июля, в один год со мной. При случае, спросите у него про «разоблачение чувств» и всё такое. Впрочем, другая очень весомая часть моих любимых персонажей родилась в совсем другие времена года, о них мы в другой раз поговорим.

Рубен Ишханян, TW UNION - 28 Июля 2014