Захар Прилепин: «Мне шепчут этнические французы: "Россия святая"»

Захар Прилепин поделил всё на чёрное и белое. Есть то, что ему интересно и не интересно. То, что он знает и не знает. В Красноярске писатель и патриот встретился с горожанами и журналистами. И если горожане его не удивили, то красноярская журналистика показалась Прилепину сильной.

– Не знаю. Иногда сам себя спрашиваю мысленно: «О чём хотелось бы сказать?» Пытаюсь понять для себя, как для журналиста, заворожённость одними и теми же вопросами. И думаю, что журналисты ни в чем не виноваты, потому что придумать какие-то вещи, выходящие за рамки, сложно.

Что же не спрашивали? Нет такого. Здесь дело не в тематике, а в том, насколько разумно сформулирован вопрос: можно спросить об одном и том же, но с заходом, с нырком, с кульбитом. А так, все вопросы об одном и том же: политика, литература, семья, религия.

Есть вещи, про которые мне любопытно разговаривать – например, про музыку. Но для этого нужен собеседник, который находится в том же контексте, что и ты. Если человек погружён в тему, то с ним можно говорить глубоко. А так, мне по большому счету всё равно – я могу о чём угодно разговаривать.

– Нет-нет. Такого нет. Журналист и журналистика ведь существует для того, чтобы собеседники какие-то вещи для себя сформулировали, что-то в себе открыли в процессе общения.

В Фейсбуке я пишу о вещах, которые меня бесят, например. Я с одной стороны на них посмотрю, с другой. Меня вот волнует война, я о ней думаю. А потом появляется человек и оказывается – вот есть и другая тема для разговоров. Людям нужно общаться, чтобы какую-то искру из себя высечь.

– Нет, не знаю, что это. У вас хочу спросить – что про Чайку?

– Аааа! Это Навальный снял, да? А я сегодня проснулся, смотрю Фейсбук и думаю – а что там все шутят про Чайку?…

– (Смеётся) Просто у меня лента так устроена… Он же, Фейсбук, имеет свой особый мозг и показывает тебе только то, что ты хочешь читать. У меня есть там пару либеральных френдов, которых я ненавижу, но Фейсбук мне их и не предлагает.

Про Чайку заметил, что шутят, но смысла не понял. Моя пресловутая медийность весьма относительна. Я не нахожусь в контексте настолько, что знаю все новости.

Я не знаю фамилии людей, которые занимаются политикой. Тут вообще был прикол: я хожу на телевизионные ток-шоу и иногда даже темы не знаю. И даже когда тему узнаю, понимаю, что толком я про это ничего не знаю. Но когда высказываются другие эксперты, я думаю – ааа, да, я в курсе.

– Я когда на неделю-месяц-два месяца перемещаюсь в свою деревню без интернета и мобильной связи, понимаю, что за это время ничего не происходит и не меняется. По сути общая картина мира не меняется. Поэтому ежедневное лазание по ленте новостей для меня бессмысленно. Есть просто вещи, которые я из глубины беру: для меня повестка дня Тютчева, Есенина или Пушкина – она для меня более важна.

– Ничего не изменилось, контекст тот же самый, но зато они какие-то выводы сделали, которыми я могу пользоваться. Те же самые проливы, те же самые соседи, та же самая Европа, тот же самый Крым. 200-300 лет прошло – всё на том же месте.

– Для меня хорошо, потому что для меня сняты все моральные проблемы. Я свой кодекс чести и поведения вырабатываю из русской словесности. Если для Пушкина и Тютчева не было в этом проблем, то и для меня их нет. Мне не нужен условный Акунин, не нужна Ксения Анатольевна Собчак.

– Советчиками? У них свой ориентир. В политическом смысле совсем нет. А в человеческом – да. В юности увлекался и Генри Миллером, и Чарльзом Буковски. Но взаимопонимания между мной и европейскими, американскими коллегами не может быть в принципе. Они не могут жить в моем контексте, понимать мой контекст.

Так же как и я никогда не пойму немецкий контекст и все их претензии. Мы можем смиряя себя изо всех сил о чем-то там едва-едва договориться, но в целом никакого взаимопонимания между интеллектуалами разных стран быть не может.

Я с французским интеллектуалом могу договориться, только если он – русский разведчик. Это нам зачем-то объясняют, что у нас есть общие интересы. Все это фигня – никаких общих интересов нет. Мы все и каждый живём в контексте своей государственности. И живём в конфликте.

Никому ведь не надо, чтобы все проливы, моря, океаны и космос принадлежали России. Никого это не обрадует.

– Это на уровне быта и социума. Или Микки Рурк, или Майк Тайсон. Бытие определяет сознание. Они ничего не понимают про Россию, но все равно испытывают какие-то симпатии. Наверное, признают здесь своих.

– Это не вопрос преференций, я думаю. Это действительно персонажи, которые подустали от того образа и смысла жизни, который явлен западной цивилизацией.

Я абсолютно убеждён, что для человека воистину свободного там есть вещи, которые ему не нравятся. Я объездил весь свет и замечаю: например, разница между французской публикой семилетней давности и нынешней очень серьёзна.

Ко мне подходят сейчас и говорят шепотом: какое счастье, что вы есть, что вы говорите про мужество, про честь, про семью, про государственность. У нас, говорят, все эти вещи символизируют фашизм. Мне шепчут этнические французы: «Россия святая». В Германии есть такие люди, в Японии, в Латинской Америке их очень много. Они какие-то нутряные вещи наши чувствуют.

– Я не интересуюсь.

– Я не знаю, кто такой Илья Ковальчук. Я не смотрел за последние 30 лет ни одного футбольного и хоккейного матча.

– Видимо, не доходят руки до него. Ну и потом я в ОМОНе спортом если не перенасытился, то вся моя жизнь из него состояла.

– Нет. Никаких смыслов, никакой конспирологии нет. Я не люблю, но с интересом езжу по России, проверяю, какое количество хипстеров в каждом городе, как у нас себя чувствует либеральная общественность, патриотическая, какие люди задают вопросы, о чем они думают, что их волнует.

– О том же самом, что и владивостокцы, ярославцы, рязанцы. Всё то же самое волнует.

– Это одно из самых больших чудес российского толка. Ни в Испании, ни в Италии, ни в Германии люди не похожи так, как в России.

– Бывает, но не часто. Я сейчас был в Надыме – 40 тысяч население, край земли. Куда уж глубиннее. Да и сам вырос и живу в деревне.

– Нет, я не набираю материал. Я деньги зарабатываю, даю интервью, общаюсь с людьми, занимаюсь продвижением своих текстов. Это гастроль.

– Многим понравилось.

– Я не слушал послание. И обсуждать здесь нужно и то, что говорит президент, и то, что он не говорит. Всё его молчание про Украину – для меня это имеет огромное значение.

Я понимаю, с какой целью ничего не обсуждается. И усилий там прилагается гораздо больше, чем по тем вопросам, о которых президент говорил пять минут подряд. Произнесённое может не иметь результатов совсем, а непроизнесённое – сверхрезультаты. Кроме того, там же важно – кто с кем сидел, кто как смотрел, кого позвали, а кого нет.

– Это игра в песочнице, но разбираться стоит. Это наша история. Она сейчас выглядит и так тоже. Но лично мне скучно.

– В Донецк ездить, музыкой заниматься, книжки читать, с женой и детьми общаться. С женой общаться – самое нескучное занятие на свете.

– Нет, конечно. Ещё лет на десять. Будет война. Она идёт и будет продолжаться.

– Потому что мы не в состоянии допустить соседнее государство с претензиями на то, чего мы не можем позволить – Крым, Донбасс, членство в НАТО. Это вопросы государственной безопасности.

Мы хотели, чтобы Украина не вступила в НАТО – она не вступила. Мы хотели Черноморский флот – получили… Донбасс мы то ли хотели, то ли нет, но так вышло. И теперь эту историю просто так не отпустить, её нужно продолжать.

Она сама будет длиться в силу внутренних противоречий. И будет опять кризис украинский. И опять выступят дураки, которые… Это ж не потому, что мы так хотим. А потому что так дано.

– Похожа. Но в Украине живёт 40 млн человек, а в Грузии – четыре. Российская империя, Советский Союз – это ведь не амбиции Путина, это историческая данность. И будут новые отношения с Казахстаном, с другими странами.

– Не все. Будет по-разному. Вот Казахстан – кончится Назарбаев и что будет? Эти страны не имеют до сих пор никакого окончательного суверенитета. И везде, где будет оранжевая революция – Россия за эти страны будет вписываться. Вот Азербайджан – суверенное государство вроде. Но если будет война где-нибудь в Иране, русские сразу же войдут в Азербайджан и встанут на границе. И не спросит никто Азербайджан.

– Так, чтобы поссорится, такого не было. Но общаться перестал. Например, с Митей Глуховским мы были приятели. И меня просто выбешивает его точка зрения, что Россия – самая большая одиночная камера в мире, что страна превратилась в Северную Корею, что зомбированный народ, и все это его бла-бла-бла. И при этом он ездит по стране, продает свои книжки.

Россия – самая свободная страна. В Америке меня как нацбола посадили бы лет на 50 и не выпустили никогда. В России – дикая свобода для культурных людей. В Европе нет писателей как Акунин или Лимонов, которые бы позволили себе такие вещи говорить. А нашим можно. Даже художник Павленский сказал – если бы я в США поджёг дверь ФСБ, 50 лет получил бы моментально. А у нас нет.

Продолжим: с Глуховским, заначит, перестал общаться… С Макаревичем был знаком – они с сыном даже читали мой рассказ, были отношения. Но я не думаю, что мы сейчас встретимся и начнем пихать друг друга в грудь…

У меня были тёплые отношения с Димой Быковым. Но то, что он в последнее время несет… Я не знаю, как это воспринимать. В сущности, если не думать об этом, то я к нему тепло отношусь по-прежнему. Он – огромный талант. Но только если не думать.

Не знаю, как сейчас с Дуней Смирновой – что она там думает, я не знаю. Любовь всей жизни – Борис Гребенщиков… Его вояж к Саакашвили непонятен мне, не могу объяснить. Я просто закрыл эти створочки и в ту сторону не смотрю – тебе жить Борис Борисович.

Сергей Санников, ТВК - 8 декабря 2015 г.