Захар Прилепин: «Мне шепчут этнические французы: „Россия святая"»
Захар Прилепин поделил всё на чёрное и белое. Есть то, что ему интересно и не интересно. То, что он знает и не знает. В Красноярске писатель и патриот встретился с горожанами и журналистами. И если горожане его не удивили, то красноярская журналистика показалась Прилепину сильной.
— Наверняка, во всех интервью вас спрашивают об одном и том же. О чём не спрашивают? И о чём очень хотелось бы рассказать?
— Не знаю. Иногда сам себя спрашиваю мысленно: «О чём хотелось бы сказать?» Пытаюсь понять для себя, как для журналиста, заворожённость одними и теми же вопросами. И думаю, что журналисты ни в чем не виноваты, потому что придумать какие-то вещи, выходящие за рамки, сложно.
Что же не спрашивали? Нет такого. Здесь дело не в тематике, а в том, насколько разумно сформулирован вопрос: можно спросить об одном и том же, но с заходом, с нырком, с кульбитом. А так, все вопросы об одном и том же: политика, литература, семья, религия.
Есть вещи, про которые мне любопытно разговаривать — например, про музыку. Но для этого нужен собеседник, который находится в том же контексте, что и ты. Если человек погружён в тему, то с ним можно говорить глубоко. А так, мне по большому счету всё равно — я могу о чём угодно разговаривать.
— Может быть, темы, о которых хотелось бы сказать, пропали потому, что появилась возможность писать в Фейсбуке по 25 постов в день?
— Нет-нет. Такого нет. Журналист и журналистика ведь существует для того, чтобы собеседники какие-то вещи для себя сформулировали, что-то в себе открыли в процессе общения.
В Фейсбуке я пишу о вещах, которые меня бесят, например. Я с одной стороны на них посмотрю, с другой. Меня вот волнует война, я о ней думаю. А потом появляется человек и оказывается — вот есть и другая тема для разговоров. Людям нужно общаться, чтобы какую-то искру из себя высечь.
— Про Чайку вас уже спрашивали?
— Нет, не знаю, что это. У вас хочу спросить — что про Чайку?
— Фильм «Чайка»…
— Аааа! Это Навальный снял, да? А я сегодня проснулся, смотрю Фейсбук и думаю — а что там все шутят про Чайку?..
— Так уже неделя теме… Вы только пишете и совсем не читаете?
— (Смеётся) Просто у меня лента так устроена… Он же, Фейсбук, имеет свой особый мозг и показывает тебе только то, что ты хочешь читать. У меня есть там пару либеральных френдов, которых я ненавижу, но Фейсбук мне их и не предлагает.
Про Чайку заметил, что шутят, но смысла не понял. Моя пресловутая медийность весьма относительна. Я не нахожусь в контексте настолько, что знаю все новости.
Я не знаю фамилии людей, которые занимаются политикой. Тут вообще был прикол: я хожу на телевизионные ток-шоу и иногда даже темы не знаю. И даже когда тему узнаю, понимаю, что толком я про это ничего не знаю. Но когда высказываются другие эксперты, я думаю — ааа, да, я в курсе.
— Вне контекста — это потому что неинтересно?
— Я когда на неделю-месяц-два месяца перемещаюсь в свою деревню без интернета и мобильной связи, понимаю, что за это время ничего не происходит и не меняется. По сути общая картина мира не меняется. Поэтому ежедневное лазание по ленте новостей для меня бессмысленно. Есть просто вещи, которые я из глубины беру: для меня повестка дня Тютчева, Есенина или Пушкина — она для меня более важна.
— Но нынешняя повестка от той несильно ведь отличается?
— Ничего не изменилось, контекст тот же самый, но зато они какие-то выводы сделали, которыми я могу пользоваться. Те же самые проливы, те же самые соседи, та же самая Европа, тот же самый Крым. 200-300 лет прошло — всё на том же месте.
— Это хорошо или плохо?
— Для меня хорошо, потому что для меня сняты все моральные проблемы. Я свой кодекс чести и поведения вырабатываю из русской словесности. Если для Пушкина и Тютчева не было в этом проблем, то и для меня их нет. Мне не нужен условный Акунин, не нужна Ксения Анатольевна Собчак.
— Зарубежные писатели-классики являются вашими…
— Советчиками? У них свой ориентир. В политическом смысле совсем нет. А в человеческом — да. В юности увлекался и Генри Миллером, и Чарльзом Буковски. Но взаимопонимания между мной и европейскими, американскими коллегами не может быть в принципе. Они не могут жить в моем контексте, понимать мой контекст.
Так же как и я никогда не пойму немецкий контекст и все их претензии. Мы можем смиряя себя изо всех сил о чем-то там едва-едва договориться, но в целом никакого взаимопонимания между интеллектуалами разных стран быть не может.
Я с французским интеллектуалом могу договориться, только если он — русский разведчик. Это нам зачем-то объясняют, что у нас есть общие интересы. Все это фигня — никаких общих интересов нет. Мы все и каждый живём в контексте своей государственности. И живём в конфликте.
Никому ведь не надо, чтобы все проливы, моря, океаны и космос принадлежали России. Никого это не обрадует.
— Но герой Буковски — типичный русский человек…
— Это на уровне быта и социума. Или Микки Рурк, или Майк Тайсон. Бытие определяет сознание. Они ничего не понимают про Россию, но все равно испытывают какие-то симпатии. Наверное, признают здесь своих.
— С этим связано паломничество в российское гражданство? Ведь и актеры, и боксёры…
— Это не вопрос преференций, я думаю. Это действительно персонажи, которые подустали от того образа и смысла жизни, который явлен западной цивилизацией.
Я абсолютно убеждён, что для человека воистину свободного там есть вещи, которые ему не нравятся. Я объездил весь свет и замечаю: например, разница между французской публикой семилетней давности и нынешней очень серьёзна.
Ко мне подходят сейчас и говорят шепотом: какое счастье, что вы есть, что вы говорите про мужество, про честь, про семью, про государственность. У нас, говорят, все эти вещи символизируют фашизм. Мне шепчут этнические французы: «Россия святая». В Германии есть такие люди, в Японии, в Латинской Америке их очень много. Они какие-то нутряные вещи наши чувствуют.
— Вы в списке тем не перечислили спорт.
— Я не интересуюсь.
— Футбол, хоккей, Илья Ковальчук — это ведь тоже скрепы.
— Я не знаю, кто такой Илья Ковальчук. Я не смотрел за последние 30 лет ни одного футбольного и хоккейного матча.
— Потому что тоже не интересно? Спорт же сейчас тоже политически объединяющий.
— Видимо, не доходят руки до него. Ну и потом я в ОМОНе спортом если не перенасытился, то вся моя жизнь из него состояла.
— Глубинный смысл вашего приезда в Красноярск есть? Может быть вы как агент влияния на умы приехали?
— Нет. Никаких смыслов, никакой конспирологии нет. Я не люблю, но с интересом езжу по России, проверяю, какое количество хипстеров в каждом городе, как у нас себя чувствует либеральная общественность, патриотическая, какие люди задают вопросы, о чем они думают, что их волнует.
— И о чём думают красноярцы?
— О том же самом, что и владивостокцы, ярославцы, рязанцы. Всё то же самое волнует.
— Вся Россия одинакова?
— Это одно из самых больших чудес российского толка. Ни в Испании, ни в Италии, ни в Германии люди не похожи так, как в России.
— Ездите только по крупным городам или ныряете в глубинку — условную красноярскую Козульку?
— Бывает, но не часто. Я сейчас был в Надыме — 40 тысяч население, край земли. Куда уж глубиннее. Да и сам вырос и живу в деревне.
— Цель поездок — вдохновиться и набрать материала?
— Нет, я не набираю материал. Я деньги зарабатываю, даю интервью, общаюсь с людьми, занимаюсь продвижением своих текстов. Это гастроль.
— Давайте тогда про политику. Недавно было послание президента федеральному собранию. От речи ждали очень много, но получилось куце.
— Многим понравилось.
— Ждали громких заявлений…
— Я не слушал послание. И обсуждать здесь нужно и то, что говорит президент, и то, что он не говорит. Всё его молчание про Украину — для меня это имеет огромное значение.
Я понимаю, с какой целью ничего не обсуждается. И усилий там прилагается гораздо больше, чем по тем вопросам, о которых президент говорил пять минут подряд. Произнесённое может не иметь результатов совсем, а непроизнесённое — сверхрезультаты. Кроме того, там же важно — кто с кем сидел, кто как смотрел, кого позвали, а кого нет.
— В этом стоит разбираться или это игра в песочнице?
— Это игра в песочнице, но разбираться стоит. Это наша история. Она сейчас выглядит и так тоже. Но лично мне скучно.
— Что вам не скучно?
— В Донецк ездить, музыкой заниматься, книжки читать, с женой и детьми общаться. С женой общаться — самое нескучное занятие на свете.
— История с Украиной — она закончена?
— Нет, конечно. Ещё лет на десять. Будет война. Она идёт и будет продолжаться.
— Зачем?
— Потому что мы не в состоянии допустить соседнее государство с претензиями на то, чего мы не можем позволить — Крым, Донбасс, членство в НАТО. Это вопросы государственной безопасности.
Мы хотели, чтобы Украина не вступила в НАТО — она не вступила. Мы хотели Черноморский флот — получили… Донбасс мы то ли хотели, то ли нет, но так вышло. И теперь эту историю просто так не отпустить, её нужно продолжать.
Она сама будет длиться в силу внутренних противоречий. И будет опять кризис украинский. И опять выступят дураки, которые… Это ж не потому, что мы так хотим. А потому что так дано.
— История с Украиной насколько похожа с историей с Грузией?
— Похожа. Но в Украине живёт 40 млн человек, а в Грузии — четыре. Российская империя, Советский Союз — это ведь не амбиции Путина, это историческая данность. И будут новые отношения с Казахстаном, с другими странами.
— Все захотят снова объединиться?
— Не все. Будет по-разному. Вот Казахстан — кончится Назарбаев и что будет? Эти страны не имеют до сих пор никакого окончательного суверенитета. И везде, где будет оранжевая революция — Россия за эти страны будет вписываться. Вот Азербайджан — суверенное государство вроде. Но если будет война где-нибудь в Иране, русские сразу же войдут в Азербайджан и встанут на границе. И не спросит никто Азербайджан.
— Закончим интервью популярными тэгами: есть люди, с которыми вы общались или дружили, но из-за идейных противоречий перестали контактировать?
— Так, чтобы поссорится, такого не было. Но общаться перестал. Например, с Митей Глуховским мы были приятели. И меня просто выбешивает его точка зрения, что Россия — самая большая одиночная камера в мире, что страна превратилась в Северную Корею, что зомбированный народ, и все это его бла-бла-бла. И при этом он ездит по стране, продает свои книжки.
Россия — самая свободная страна. В Америке меня как нацбола посадили бы лет на 50 и не выпустили никогда. В России — дикая свобода для культурных людей. В Европе нет писателей как Акунин или Лимонов, которые бы позволили себе такие вещи говорить. А нашим можно. Даже художник Павленский сказал — если бы я в США поджёг дверь ФСБ, 50 лет получил бы моментально. А у нас нет.
Продолжим: с Глуховским, заначит, перестал общаться… С Макаревичем был знаком — они с сыном даже читали мой рассказ, были отношения. Но я не думаю, что мы сейчас встретимся и начнем пихать друг друга в грудь…
У меня были тёплые отношения с Димой Быковым. Но то, что он в последнее время несет… Я не знаю, как это воспринимать. В сущности, если не думать об этом, то я к нему тепло отношусь по-прежнему. Он — огромный талант. Но только если не думать.
Не знаю, как сейчас с Дуней Смирновой — что она там думает, я не знаю. Любовь всей жизни — Борис Гребенщиков… Его вояж к Саакашвили непонятен мне, не могу объяснить. Я просто закрыл эти створочки и в ту сторону не смотрю — тебе жить Борис Борисович.