«Красный угол» с Еленой Шаройкиной. Почетный гость — Захар Прилепин
Евгений Николаевич Прилепин. Широко известен под литературным псевдонимом Захар Прилепин. Российский писатель, общественно-политический деятель, публицист. Один из командиров сил самообороны Донбасса.
После срочной службы в армии поступил на работу в органы внутренних дел. Проходил службу в одном из спецподразделений МВД России. Принимал участие в контртеррористической операции на Северном Кавказе.
Ещё будучи на милицейской службе, в 1996 г. познакомился с лидером национал-большевистской партии Эдуардом Лимоновым. Принимал участие в политической деятельности НБП, в т. ч. на нелегальной основе.
В 1999 году окончил филологический факультет Нижегородского государственного университета и профессионально занялся журналистикой. Вскоре были опубликованы его первые рассказы и романы, принёсшие ему признание читателей и сделавшие знаменитым.
Сегодня произведения Прилепина переведены на несколько десятков иностранных языков, их можно встретить на полках книжных магазинов от Нью-Йорка до Пекина. Считается одним из наиболее ярких представителей современной российской военной прозы. Лауреат многих отечественных и зарубежных литературных премий.
С 2009 года — секретарь Союза писателей России. Удостоен премии Правительства России за достижения в области культуры.
После начала гражданской войны на Украине принял активное участие в оказании гуманитарной помощи жителям Донбасса. В 2017 году — вступил в ряды вооруженных сил Донецкой народной республики. Советник главы республики.
Придерживается имперских взглядов и традиционных ценностей. Убеждён, что национальная идеологическая повестка должна обязательно сочетаться с идеями социальной справедливости.
Женат, воспитывает четверых детей.
Елена Шаройкина. Захар, здравствуйте.
Захар Прилепин. Здравствуйте.
Е. Ш. Для многих в России, Донецке, Луганске, за границей, для меня лично вы являетесь символом Русского мира. Когда говорят о Русском мире, какие образы у вас возникают?
З. П. Ну, уж я точно себя не представляю в качестве символа Русского мира, было бы странно с моей стороны. И, хорошо зная моих и живых, и павших товарищей, и Александра Владимировича Захарченко, и Арсена Павлова (Моторолу), и Гиви, претендовать на символ Русского мира, даже в качестве…
Е. Ш. Один из символов.
З.П. …в качестве комплимента — мне это лестно и приятно. Я хочу с достоинством нести это звание, может быть, это самое высокое звание за последние годы. То, что произошло на Донбассе и в Крыму называется точкой сборки.
Что такое Русский мир? Мы можем с вами сейчас начать и до утра проговорить обо всем об этом. Потому что он в себя сразу вмещает необычайную квинтэссенцию, органику не только прошлого России достаточно долгого, тысячелетнего, но и будущего одновременно. И, как правило, когда встречаешься с нашими глупыми оппонентами, они говорят: ну, вот, ты типа поддерживаешь государство, неужели тебе нравятся какие-то олигархи или еще вот это или то-то. Я говорю: дело в том, что для меня история России происходит одномоментно здесь и сейчас сразу вся целиком. Я не живу с олигархами, я совершенно спокойно говорю, что я сейчас живу с Александром Невским, с Ушаковым, с Суворовым, с кем угодно. С любым из персонажей русской истории. С Ермаком, со Стенькой Разиным и тому подобное. Все это разноцветное волшебство, вся цветущая сложность по Леонтьеву, она и есть ощущение Русского мира. И, конечно же, ее пытаешься как-то уловить через литературу, через гениальную русскую поэзию, когда находишься здесь в миру, на гражданской жизни. А там, когда на Донбасс перебираешься, переодеваешься в военную форму и видишь этих разнообразных людей вокруг себя, я до сих пор не могу никак отдать себе ощущение, что может человек, которому 18, 20 лет, 25 или 35, прекрасно отдавая себе отчет в том, что его тело бренно, что его могут убить в первом же бою, идет на фронт, по сути, движимый исключительно идеалистическими представлениями о том, чем он собирается заниматься. Он собирается отстаивать то самое, для него неизъяснимое представление о Русском мире. Он пришел и принес самое важное, что у него есть — свою жизнь, свою судьбу, своих не рожденных детей, или своих детей, которых он может оставить сиротами.
РОДНЯ
Е.Ш. А ребята формулируют за что они борются?
З. П. Они могут сформулировать, могут нет. Но для них не нужно оязычивания. По большому счету, когда мы сидим вечером за столом, мы можем о об этом разговаривать. Но там разговоры такие, что нам всем сразу понятны какие-то вещи, о которых мы даже говорить не хотим, потому что для нас это очевидно. Не требует никакого словесного выражения. У меня за эти годы, проведенные на Донбассе, не было ни одного момента, когда я вдруг в своем бойце, в офицере своего батальона или другого батальона, вдруг видел, что вот мы за что-то разное пришли сюда на Донбасс. Всегда есть ощущение чего-то такого, как будто мы были родней, и нас распылили по какому-то пространству, не только русско-украинскому, но у меня есть ребята из Казахстана, из Армении. И мы были родней — и вдруг вся эта родня собралась здесь, за этим длинным донбасским столом.
Е. Ш. Но формулировать все-таки важно, слово — это важно. Есть же сегодня люди в современной России, которые вообще не понимают, за что вы боретесь, что вы там, вообще, делаете.
З. П. Ну, которые не понимают — я не думаю, что им даже надо объяснять. Вы знаете, у нас есть великая русская поэзия. И иногда она вдруг обрушивается в неизъяснимую простоту. Есть, допустим, гениальные стихи Сергея Есенина «Исповедь хулигана». И он там пишет: «Я люблю Родину, я очень люблю Родину». Совершенно детскими словами. Он вдруг решил, что не надо, вообще, никаких искать слов. А до этого он писал: «О, Русь, малиновое поле, ты сень, упавшая в реку, люблю до радости и боли твою озерную тоску». А потом решил, что не буду я, вообще, никаких образов и метафор использовать, я просто люблю Родину. Вот это ощущение такое простейшее, сердечное, как тончайшая жилка где-нибудь здесь на шее. Вот она бьется. Если для людей надо что-то объяснять, то, конечно. Я года три с половиной точно истратил на то, чтобы людям, которые вчера еще казались мне вменяемыми, моим «приятелям», теперь уже в кавычках, по литературному делу, из числа вот этих наших замайданных либералов, объяснить. Ну, то есть, до 14-го года мне казалось, что мы обо всем можем так или иначе договориться. Мы во многом не согласны, но, в сущности же, есть очевидные вещи, которые можно объяснить. И я потом понял на примере Мити Глуховского, Димы Быкова, и всей этой как бы разнообразной, не знаю, как назвать, компании, что ничего объяснить невозможно. Потому что те люди, которые для меня являются родней, для них родней не являются, вот и всё.
ДРУГИЕ
Е. Ш. Есть что-то для либеральной интеллигенции, о которой вы сейчас говорите, за что они готовы пойти умирать?
З. П. Предположительно, когда тоже мои бывшие знакомые Айдер Муждабаев и Аркадий Бабченко явились на Майдан зимой 13—14-го года, и когда они там ходили и по ним якобы стреляли снайпера Януковича, а потом выяснилось, что совсем не Януковича, ну, может быть, их могли убить, и они рисковали своей жизнью. Другой вопрос, что я, конечно, не встречал либералов, по взглядам, ни в российской армии, ни в составе ВСУ. Как-то они не доезжают дотуда, в основном…
Е. Ш. Причем, ни с одной и ни с другой стороны, да?
З. П. Да, вот нет. Если только не считать полоумного актера Пашинина либералом. Но я сомневаюсь. Он, по взглядам, скорее «правый» неонацистского толка.
Е.Ш. А есть человек, который лично мне не дает покоя. Которого и либералом точно не назовешь. Это Шевчук.
З. П. Юрий Юлианович?
Е. Ш. Да. Понимаете, ведь для многих это же совесть русского рока. Это человек, который был в Чечне. Это человек, на концерты которого… на которых мы воспитаны. Который пробуждал в нас что-то настоящее, рвущееся в бой. Благодаря чему, мы хотели, может быть, менять мир. И сейчас он занял такую позицию. Вот как вы считаете, что с ним произошло?
З. П. Ну, у него такая позиция своеобразная. Потому что, с одной стороны, да, он спел песню «Русская весна, пошла бы она на…». С одной стороны. С другой стороны, я обратил внимание, что его приглашали на «Эхо Москвы». И там они, явно уже надеясь на его разнообразную реакцию, стали задавать ему про меня разные вопросы, когда я уже, собственно, давно уже служил, и был уже в составе батальона спецназа. И он и так, и сяк, очень аккуратно, с своей фирменной улыбочкой. Да, Захар, ну, вот, ему там типа интересно. Ну, вот он, да, вот он такой сделал… Ничего, ни одного плохого слова не сказал, вот так он как бы между строками прошел.
Е. Ш. Вас он не обидел.
З. П. Меня он не обидел, он обидел Русскую весну. У меня есть к нему претензии. Просто дело в том, что я-то, при всей любви, при всем уважении к Шевчуку, люблю несколько его песен, допустим, песню «Навалилась беда, как на огонь вода», совершенно гениальная песня. Еще десяток песен «Черный пес Петербург», и так далее. Но, в целом, он не был для меня человеком, определяющим мою эстетику в юности, когда мы слушали рок-н-ролл. Я был обращен больше все-таки к Башлачеву и Гребенщикову. Если меня кто-то мучает, то это Гребенщиков, скорей, чем Шевчук. Но, в отличие от Гребенщикова, Юрий Юлианович, действительно, приезжал в Чечню, и там он нормально себя вел, и попадал в окружение.
Е. Ш. Собственно говоря, для меня Чечня — это был как основной аргумент.
З. П. Да, он такой был, все воспринимали его типа как нашего Володьку Высоцкого, вот Юрка, никогда нас не бросит. А Юрка раз, вдруг, и как-то пошел стороной. Почему. Не знаю. Пускай он сам для себя это решает. Но я думаю, что люди все-таки, достигая какого-то уровня и каких-то, не скажу возможностей, это будет слишком материально, а просто какой-то внутренней гармонии, они уже бережно к ней относятся, они не хотят с ней расставаться. Ну, то есть, у него хорошие отношения с одними мужиками и с другими мужиками, и с третьими, и с европейскими товарищами, и еще с какими-то. И он так, ну, ребята, мы же все за мир, братушки. Ему не хочется, чтобы когда он поедет куда-то, то будет маркирован, что он поехал на Донбасс.
Е. Ш. Конформизм, да?
З. П. Пусть лучше так, чем как Андрей Вадимович Макаревич. Человек будет кататься вплоть до Славянска, и петь там песни для ребят в форме ВСУ. Ну, уж пускай так, ладно уж, что уж. Много мы не просим. Лишь бы не предавали бы.
ПЕРЕДОВОЙ ОТРЯД
Е. Ш. Вы же с очень многими из людей, о ком мы сейчас говорили, были, условно говоря, по одну сторону баррикад. Вы ходили на Болотную площадь…
З. П. На Болотной площади я не ходил.
Е. Ш. Не ходил?
З. П. Это неправда. Я в тот день, когда все это происходило, был на площади Революции. И в тот же день вдрызг разругался с либеральной оппозицией. Мы оппонировали власти с противоположных сторон. Я всегда был левак-консерватор, национал-большевик, а они, соответственно, были либерал-демократы. Я потом сформулировал, что они критиковали Путина за то, что он слишком Путин, а мы за то, что Путин недостаточно Путин. И вот, когда Путин достиг той кондиции, которой мы от него хотели, и не только я, скажем, даже более непримиримый Эдуард Вениаминович Лимонов стал говорить: император. Я говорю без иронии — император. И он, конечно же, войдет в историю России. То есть, ну, очень многие нацболы и непримиримые эти хулиганы, очень многие просто эту тему противостояния с властью сняли. Потому что мы взыскивали это. Мы, конечно, искали и социальных изменений, нам не нравится по сей день расслоение на богатых и бедных. Но так или иначе воздействие на территории, населенные в основном русскими, для нас было самой первоочередной задачей уже в 90-е годы. Собственно, для этого мы захватывали с Моторолой башню и в Крыму, и занимались другими вещами, на других территориях, не будем их уточнять. Поэтому все вопросы были сняты. И то, что мы были на одной стороне баррикад — это неверно. Никогда не были на одной стороне баррикад. Мы просто имели те или иные вопросы к власти. Но их имеют люди и «правых», и монархических взглядов. И это не означает, что монархисты на одной стороне с либералами. Просто у них тоже есть вопросы к власти. Это нормально, все могут иметь вопросы к власти.
Е.Ш. А вы продолжаете оставаться национал-большевиком?
З. П. Как сказать, я уже полтора года просто нахожусь и живу на Донбассе, и уже, наверное, два с половиной года там работаю. У меня там дом сейчас. И поэтому партийная деятельность просто географически от меня максимально далека, и ничего, кроме Донбасса, меня не привлекает.
Е. Ш. Ну, не с точки зрения деятельности, а с точки зрения внутренней.
З.П. С точки зрения деятельности, в том числе, то, чем я занимаюсь, это и есть партийная деятельность. Потому что партия всегда хотела быть передовым отрядом Русского мира. На самом деле, я думаю, секрет этот можно давно открыть, мы в свое время так или иначе обращались к государству и говорили: вот те проблемы, которые вы не можете решить, ну, скажем, в условной Прибалтике, или в условном каком-нибудь другом государстве, то мы можем решить. Вы снимете с себя ответственность, а мы поедем и там что-нибудь такое сделаем, чтобы повлиять на те решения, которые принимаются сегодня парламентами этих государств. Ну, тогда спецслужбы нам навстречу не пошли. А как-то на Донбассе это само по себе получилось. И мы, не получая никаких приказов и ничего, просто стали этим заниматься, и потом в одном окопе буквально встречались уже с теми ребятами, которые нас курировали. И друг друга узнавали с удивлением.
Е. Ш. Изменился национал-большевизм с середины 90-х, когда его сформулировал Лимонов, Дугин, Летов? Как он сегодня звучит? И в чем его больше, на улицах или во внешнеполитической деятельности Путина?
З. П. Как раз это все-таки национал-большевизм по сути своей вмещал в себя глубоко противоположные вещи. Там была газета «Лимонка», в которой все это было удивительным образом слито. И, как ни парадоксально, слито было органично. Потому что Дугин все-таки был более «правый», были откровенные такие «леваки» европейского толка, были анархисты, бакунинцы, кропоткинцы, да кто угодно, махновцы. Были русские консерваторы и были абсолютно, я не знаю, отмороженные ультралеваки. И всё это брожение внутри национал-большевистской партии было. Что до меня, то мой национал-большевизм — он имеет совершенно очевидные корни в русской литературе 20-х годов, то есть, первой постреволюционной литературе. Это и Сергей Есенин, и Николай Клюев, который написал, что есть керженский дух в ленинских декретах. Ну, и так далее. «Скажи, кто такой Ленин, я тихо ответил — он вы», — у Есенина. То есть, это сочетание, возможно болезненное, возможно, в чем-то обрушившееся, но вот это сочетание социальной справедливости и ощущение, что национальное русское бунтарское наследство слито воедино с великими социальными преобразованиями, как у Есенина: «Сойди, явись к нам красный конь, и… выведи наш шар земной на колею иную».Вот это было ощущение того, что Россия, русский дух находится на передовой этого вселенского освобождения. Для меня там эти истоки. Это был мой национал-большевизм, и он, собственно, никогда не изменится, он так и остается. А там какой у ребят национал-большевизм — это каждый для себя сам объясняет. Лимонов — у него вообще он какой-то космический, я даже не трогаю его взгляды и убеждения. Он забавляется, как может.
ТИХИЙ ДОН
Е. Ш. Кстати, насчет Лимонова. В передаче «Чай с Захаром» на телеканале «Царьград», вы обсуждали как раз необходимость демократических выборов, и он сказал, что не считает необходимым избирать президента всенародно. А его может выбирать какая-то группа избранных людей. Ну, это почти византийский способ избрания монарха. И, называя Путина императором, мы, таким образом, можем сказать, что Лимонов у нас теперь монархист?
З. П. Это надо у Лимонова спросить. Он что-нибудь такое начнет дерзкое…
Е.Ш. А вы сами как?
З. П. Монархист ли я? Ну, вы знаете, в моем понимании, это пресловутое слово демократия означает… оно ничего не означает, кроме желания большинства народа жить при том или ином миропорядке. То есть, это может быть государь, может быть император, может быть фараон, может быть отряд амазонок в парламенте, может быть кто угодно. Может быть всё одновременно. Если народу так удобно, то я приму любой народный выбор. Если народ захочет монарха — я не буду сопротивляться. Сказать, что я сам по себе монархист и ищу среди, как мой приятель Дима Ольшанский, он разглядывает фотографии, видимо, остатков царской семьи и в них выбирает какого-то монарха. Его это забавляет. А меня другие вещи забавляют.
Я нахожусь в контексте романа «Тихий Дон», понимаете, на Донбассе. И там у меня Гришка Мелехов, у меня Христоня, у меня прочие персонажи. Вот я на них смотрю, все, что касается царя, императора и всех этих вещей — для меня максимально далеко. То, что у меня вблизи — меня это интересует более всего. Русский человек, растерзанный, раскрытый настежь.
Е. Ш. Почему он растерзан сегодня?
З. П. Растерзанный в хорошем смысле, раскрытый, расхристанный, распахнутый, вот, что я хотел сказать. Распахнутый русский человек. Явленный во всей своей красоте…
Е.Ш. А русский человек изменился?
З. П. Нет, как раз в том счастье, несмотря на все разнообразные проблемы, и муки, и трагедии, которые случились и сложились на Донбассе, самое большое и самое радостное открытие в том, что не то что люди из романа «Тихий Дон» или из «Войны и мира», а у меня такое ощущение, что со времен «Слова о полку Игореве» они не изменились. Это те же самые персонажи. Вот они с князем Игорем, потом с Ермаком, потом с Суворовым… Это один и тот же человеческий тип. Я его узнаю просто с абсолютным душевным восторгом. Что он совсем не меняется. И это зафиксированное состояние России в одной точке меня умиляет.
Е. Ш. Ну, какой он?
З.П. В самой наивысшей своей точке — не воспринимающий свою личную жизнь и личную свободу как абсолютную ценность. То есть, есть достоинство и честь чего-то, что больше, чем ты. Это человек огромных пространств, огромной географии, огромной истории за спиной, ис внешней легкостью несущий на себе весь этот огромный евразийский пласт. Готовый нести за него ответственность. Ребятам, которые сейчас на Донбассе, если им сказать, что, у нас проблема, упаси Господи, на Камчатке, Сахалине, у поморов или на южных границах — они с легкостью переместятся везде, и будут с тем же самым ощущением, что это наше, это моя земля, это наше пространство, здесь говорят на русском языке. Это высокое ощущение ответственности самое важное.
ЗАПАД
Е. Ш. Почему же так не любят русского человека и Россию на Западе? У вас есть «Уроки русского», которые посвящены как раз этому вопросу. Что русских настолько ненавидят в мире, что даже если инопланетные существа нападут сегодня на мир и русские их победят — весь мир будет на стороне инопланетных существ, рептилоидов.
З. П. Если русские будут сражаться с рептилоидами — Запад будет болеть за рептилоидов, да.
Е. Ш. Почему так?
З. П. Запад разный. Если начистоту, конечно же, то, что мы имеем сегодня — это наследство трех последних веков. Особенно, конечно же, советское наследство. 19-й век и 18-й со счетов не сбросишь. Европа озабочена и тем, что, с одной стороны, страна совершенно с уникальной, удивительной культуры, совершенно непостижимой, неожиданно на поле битвы является непобедимой. Более того, способна ответной кипящей волной залить европейскую столицу. И это дает такой сильнейший парадокс в представлениях европейца… То есть, с одной стороны, Достоевский, Пушкин, Чайковский и Мусоргский. С другой стороны, буряты, татары, мордва на конях или на танках, или на броневиках, которые въезжают во все эти Парижи и Берлины, и Варшавы. Вот эта невозможность сочетать, дикарство этого народа и его культуру — оно, конечно, порождает агрессию. Почему мы не любим инопланетян, которых мы никогда не видели. Потому что все неизвестное пугает, и все кажется нам враждебным. Вот для них мы как бы неизъяснимы. Хотя, если уходить дальше, то, конечно же, это имеет отношение к Византии, которую изначально уже воспринимали в Риме как дурную модель христианства. А Россия — наследница Византии. Этот конфликт с католической церковью, и так далее, и тому подобное — он уже какие-то вещи заложил. Мощнейшим моментом стал Советский Союз. И колоссальные вливания, медийные, идеологические и прочие всей западной медиа-машины в такой кромешный антисоветизм, который был необходим Западу для победы в «холодной войне». Обратите внимание, этого не происходило, скажем, ни в Индии, ни в Китае, ни в Азии. Если приезжаешь в Индию или в Китай, там никто не будет спрашивать: а когда вы будете бомбить Дели или Шанхай. Там никто не продает альбомы о зверствах советского режима. А если на Западе — там всё этим заполонено, и они там все спрашивают, когда вы придете в Варшаву и захватите ли вы Барселону. То есть, всё там это доведено до абсурда, этой бесконечной пропагандой.
РУССКИЕ ГРАНИЦЫ
Е.Ш. Я хотела обсудить вопрос границ Русского мира. Вы начали говорить о том, что ребята, которые сейчас в окопах с вами на Донбассе, готовы поехать в любую точку, если у нас там есть проблемы. Конечно, границы, вообще, вещь подвижная. Особенно если учесть, что Географическое общество у нас министр обороны возглавляет.
З. П. Не знаю. Прекрасно.
Е. Ш. Но, например, в Сирии. Мы участвуем в антитеррористической операции, или мы там защищаем Русский мир?
З. П. Это вопрос, конечно, не линейный, и ответ не линейный. Дело в том, что для Александра Сергеевича Пушкина такого вопроса не стояло бы. Или для Достоевского. Есть разновекторные российские интересы. Для меня, допустим, совершенно очевидно, что, безусловно, существуют разнообразные террористические и прочие ваххабитские, ИГИЛовские и черт ногу сломит секты, на территории России, когда они появляются, они абсолютно к нам враждебны, и лучше бы они у нас не появлялись. Это понятно. Есть еще и военные, и дипломатические, и прочие интересы, которые несут определенные преференции России. Они позволяют, в том числе, экономически помогать Донбассу. Поэтому, когда мне какие-то наши московские ребята, наши патриоты говорят: там на Донбассе вы всё правильное делаете, вы молодцы, а что мы делаем в Сирии — это совершенно не нужно. У них негосударственное мышление, по сути. Потому что мы в Сирии делаем то же самое, что мы делаем в Арктике, в космосе, в шахтах под землей. И не надо банализировать, говорить, что там есть два миллиона русских людей, а тут их нет, поэтому давайте сюда пойдем, а туда не пойдем. Давайте просто вспомним историю России и вспомним, куда мы ходили. Куда мы только не ходили. И всегда, любой Бухарский поход, и куда угодно поход — они все имели прямое отношение… То есть, когда Ермак ходили в Сибирь — там тоже русских не было, Русского мира не существовало, там какие-то другие люди жили. Зачем он туда пошел? Ну, затем, что мы там имеем всё, что нам необходимо для существования и бытования нашей страны, благодаря Ермаку.
ПОЛИТИКА
Е. Ш. Вы ощущаете себя политиком?
З. П. Двоякий вопрос. С одной стороны, безусловно, любой человек, который в России пишет так или иначе политизированные тексты — он по факту уже является политиком. И я на эти темы иногда высказываюсь. у нас в законодательной власти сидят хорошие ребята, наверняка такие ответственные, но которые почему-то всерьез считают, что они политики, а какие-то писатели — они не политики, они книжки пишут. В этом смысле, конечно же, и Пушкин политик, и Достоевский политик, и, не через запятую, я тоже занимаюсь так или иначе политикой. А чисто технологически, политическая карьера меня не интересует совершенно, я это уже раз триста говорил.
Е. Ш. Между тем, я с удивлением узнала, что вы участвовали в праймериз «Левого фронта».
З. П. Да никто меня не спрашивал. Удальцов по собственному почину собрал всех людей более или менее «левых» взглядов и выставил у себя их на сайте. Ну, я посмотрел и не стал отзывать свою фамилию. Думаю, посмотрю, как там пойдет это голосование. Вот и всё, я не имею к этому никакого отношения.
Е.Ш. А если бы победили?
З. П. Ну, победил бы — сказал: Сереж, спасибо тебе, вот, как бы второй номер пойдет, вместо меня.
Е.Ш. А не пошли бы почему?
З. П. Ну, зачем. У нас есть люди, которые для этого пригодны. Я хочу сидеть на берегу своей керженской реки и там гладить детей по головам, пить вино из горла и писать новые книги. Это моя жизнь. То есть, ну, если на Донбассе всё бы разрешилось, так или иначе, если всё разрешится, естественно, я не пойду ни в политику и никуда. Я буду писать.
СОЛНЦЕ
Е.Ш. Я думала, что вы скажете, я не пойду, потому что, есть Путин, который стал достаточно Путиным, и, в общем-то, для чего еще другой должен быть кандидат.
З. П. Ну, конечно. Это подразумевается.
Е. Ш. На самом деле, наша передача выйдет уже после президентских выборов. Поэтому мы ничем Владимиру Владимировичу не навредим, или не поможем, скажем так.
З. П. Вас оштрафуют.
Е. Ш. Посмотрим. Если говорить о нынешнем президенте. Вы говорили, что ваше отношение к Владимиру Владимировичу изменилось, после Крыма.
З. П. Да.
Е. Ш. Он стал достаточно Путиным. Это очень интересная формулировка. Какие главные компоненты у этого цельного Путина?
З. П. Есть такая мифологическая история, я не знаю, правда это или нет. Я думаю, что большинство людей, приближенных к Путину, скажут, что это неправда. Но рассказывают, что была такая история, когда Владимир Владимирович принимал решение касательно Крыма, за столом сидели какие-то люди, так или иначе к нему приближенные. Это был большой длинный стол. И он спросил: ребята, есть такая идея — Крым взять. Крымчане хотят, просятся в Россию. Что вы скажете по этому поводу? И вот один, другой, третий, пятый, все говорят: нет, нет, нет. Нет потому-то, нет потому-то, нет еще вот по этим причинам, нет, мы на это не можем пойти. Весь стол так высказался. Он сказал: я все понял, берем. И ушел. И в этом смысле, несмотря на то что это мифология наверняка, по факту Владимир Владимирович вдруг показал те вещи, в которые лично я не верил. Ну, потому что они пытались нам даже доказать обратное. Я не верил в то, что они финансово независимые от международных структур. Я думал, что вся элита настолько подсажена на разнообразные финансовые контексты, из которых она выбраться не может. И Россия сама по себе никогда не пойдет на то, чтобы попасть под санкции. А он с легкостью опрокинул ту часть элиты, которая имеет интересы на Западе. Сказал: ребята, как хотите — так и выплывайте. Я Крым забираю, если у вас всех арестуют ваши активы, то я вам предлагал их обратно в Россию вернуть … Мне сейчас все равно, что вы будете делать. С одной стороны. С другой стороны, Россия не прогнулась и не потерялась под санкциями. Значит, все это время этот человек совершенно очевидным образом занимался безопасностью, финансовой, экономической, политической, военной, моей страны, нашей страны. И достиг в этом очень серьезных результатов. И то, что он может опрокинуть серьезную часть финансовых элит, которых он, видимо, за элиты не считает, это в моих глазах делает великую честь ему. То есть, интересы России он ставит, безусловно, выше. Все говорили про кооператив какой-то…
Е.Ш. «Озеро».
З.П. «Озеро», «фиг-Озеро». Оказалось, что нет ничего этого, есть вещи, которые для него гораздо более важны. И это здорово.
Е. Ш. Вы его выступление Федеральному Собранию смотрели?
З.П. Я прочитал. Не смотрел. У меня жена, я зашел на кухню, она смотрит, жена и боец из моего батальона. И они вдвоем смотрят и восхищаются. Я зашел, порадовался…
Е.Ш. А обсуждали с ребятами?
З. П. Ребята, вы знаете, на Донбассе… Надо объяснить, а то нас сейчас смотрят наши враги. У меня в батальоне 99 процентов людей из Донецка и Луганска. Там россиян практически человек пять, наверное, на весь батальон. И то, которые переехали уже жить в Донецк. То есть, по факту надо понимать, что эти ребята родились и выросли на Украине. И для них Путин не то, что для нас Путин. Для них Путин — это, человек с другой страны, даже с другой планеты. Какое-то сверхсущество, которое недосягаемо. Он где-то там в небесах сияет. Даже глядеть на него слепит глаза. Поэтому они, в целом, даже о нем не особенно размышляют. Для них…
Е. Ш. Это солнце.
З. П. Солнце, да. Саваоф. Поэтому сказать, что там обсуждаются какие-то политические реалии… Ну, так, может быть, в курилке
Е. Ш. Ну, оружие не пообсуждали разве, какое теперь у нас есть?
З. П. Ну, это же не у нас в батальоне есть. Это же там, у России есть.
УКРАИНСТВО
Е. Ш. Вы знаете, я родом из Днепропетровска. И, для меня то, что происходит сейчас, это очень личное. И, я для себя не нашла ответ, почему так могло произойти. Почему Украине сегодня так важно быть не русской. Я этот вопрос почти дословно повторяю в целом ряде наших программ. Как вы считаете, что произошло?
З.П. Я считаю, что это очень серьезно, когда говорят, что Украине выгодно быть нерусской. Потому что даже по официальной украинской статистике, которая последний раз была год или два назад, тогда уже процентов 60—70, точно не помню, населения Украины не поддерживало АТО. То есть, уже две трети страны было против. По нашей закрытой социологии, которую мы проводим, пользуясь разными способами, Александр Захарченко, лидер ДНР, входит в топ-5 самых популярных политиков на Украине. И мы проводили с ними «прямые линии» с Харьковом, с Одессой, с разными регионами, кстати, с Днепропетровском тоже. Нам приходили тысячи вопросов от жителей Украины, многие даже на украинском языке. Общий смысл вопросов был: когда вы к нам придете, нас освободите, наконец. Или такие просьбы: Александр Владимирович, позиционируйте себя как украинского политика. Потому что-то, что с нами произошло, это не Украина и не украинство. Мы требуем вернуться в истинное украинство, и в истинное русско-украинское братство. И я думаю, когда этот морок улетит ко всем чертям, вместе со всеми этими Яценюками, Аваковыми и Порошенками, вдруг выяснится, что большинство народа на Украине. А то, что там есть какой-то процент инфицированных, один-два-три-пять процентов, я не знаю, ну, там семь, максимум, ну, это, ну, ничего не означает. Мало ли, в России тоже количество сумасшедших хватает.
Е. Ш. Мне кажется, вы немножко облегчаете ситуацию.
З. П. Может, и облегчаю. Не хочется пасть в раздор.
Е.Ш. В последние десятилетия другая история, в украинских школах…
З. П. Да, другая. Если мы запустим эту ситуацию, то лет через десять мы получим не семь процентов, а будет 57.
Е.Ш. А что нужно сделать, чтобы не запустить?
З. П. Сменить правительство в Киеве. Дипломатическим или каким-либо иным образом. Перезагрузить политическую матрицу Украины. Выбить оттуда американских советников. Не запускать их туда больше никогда.
Е.Ш. А украинцы, вы как-то говорили, состоялись, как нация, да?
З. П. Ну, конечно, состоялись, а что бы они … Я в университете проходил украинскую литературу, еще в каком-то 95-м году. Я неплохо ее, кстати, знаю, лучше, чем большинство бойцов АТО.
Е. Ш. Но, при этом, это же тоже Русский мир.
З. П. Очень смешно мне сформулировал это Арсен Моторола (Павлов), который не был филологом. Мы как-то с ним обсуждали эту тему. Он мне тоже сказал: Захар, ты вот говоришь, украинцы состоялись как нация. Хорошо, они стали украинцами. Но прежде, чем они стали украинцами, они были русскими. Он так очень точно сформулировал. Я говорю: Арсен, ну, да, прежде, чем…
Е.Ш. Я к этому вела. Что, может быть, они стали украинцами, но мы все равно один народ.
З. П. История украинской литературы насчитывает лет 300. И там есть серьезные, настоящие шедевры. Да, безусловно, у нас общие языковые истоки, общий синтаксис. Понятно, что это абсолютно родственные языки. Но тем не менее, они уже создали свой определенный субкультурный мир. И с этим надо считаться. И вот Донецкая народная республика, в которой я имею честь работать, она с этим считается. Там второй государственный язык — украинский. Там все вывески, которые были на украинском, они все остались. Все улицы, которые носят имена известных украинцев, они все остались. И я не считаю, что нужно с этим бороться. Надо просто объясним тем украинцам, которые не пришли в сознание, что есть анти-Украина, в лице Бандеры, Шухевича и Петлюры, и есть истинная Украина, в лице маршала Рыбалко, Тараса Григорьевича Шевченко, Леси Украинки, и так далее, и тому подобное. Вот, это две разные Украины. Это Украина борется с Украиной. Ковпак против Бандеры. И мы, конечно же, за настоящую Украину против этого выродка, которого вы разукрасили.
Е. Ш. То, что вы сейчас рассказали о Донецке, что и вывески на украинском сохранились, и отношение, любовь, уважение к Украине …
З. П. Ну, любовь, уважение … Там есть сложные вопросы. Я у Захарченко спрашивал: вы украинский знаете? Он: конечно, знаю, но, пока идет война, у меня просто языковой барьер, я не могу переходить на украинский, ну, прямо как будто вымело из головы. Но у меня бойцы… Нет, я люблю, когда люди на разных языках разговаривают. Мы где-то сидим вечером, и я говорю: а поговорите на украинском. И они все переходят на мову, и все прекрасно на ней говорят, совершенно свободно, и поют на ней, и шутят на ней, и анекдоты украинские рассказывают. Мне ласкает слух эта их речь. То есть, это никого там не унижает. Они знают этот язык, они… Ну, кто-то из них даже считает себя украинцем, кто-то русским. Это для нас совершенно неважно. Тут свободные люди. Они борются не против украинства. Они борются против неонацистского лживого, подлого проекта, унижающего нашу тысячелетнюю совместную жизнь. Вот в чем дело, а не в этих вот филологических дебрях.
ДОНБАСС
Е. Ш. Так получается, что целый ряд гостей программы «Красный угол», вообще, те, кто имеет отношение прямое к телеканалу «Царьград», вели разнообразную работу по помощи Донбассу. Скляр Александр, Охлобыстин Иван, Владимир Меньшов, я знаю, передавал помощь, Константин Малофеев, его благотворительный фонд оказывал гуманитарную помощь Донецку. Скажите, кто еще помогает вам, кто еще не боится санкций СБУ?
З. П. Из числа известных персонажей, это, конечно, Владимир Владимирович Меньшов, огромную сумму передал.
Е. Ш. Да, он рассказывал у нас в программе.
З. П. Иван Охлобыстин, да, приехал прямо с концерта в Ростове, что было удивительно. Он попросил меня выйти на сцену и вручить ему паспорт ДНР. Я вышел, вручил. И 99 процентов зала зааплодировали. И сразу пять-семь человек просто в бешенстве, как ошпаренные, выбежали из зала, какие-то барышни напомаженные. Ну, Сергей Пускепалис. Помогает и материально, и приезжал на Донбасс. Понимаете, людей, которых я не знаю, я их не прошу, я не обращаюсь… С самого 14-го года я ни к кому не обращаюсь за помощью. То есть, мои друзья мне помогают. Саша Скляр, я предложил ему, это же вы всех друзей моих перечислили, поехать на Донбасс — он, конечно, взял сразу и поехал. И, чем может — помогает. Алексей Джанго (Поддубный) приезжает, поет, помогает, чем может. А так, конечно же, это даже, наверное, уже не сотни, не тысячи, десятки тысяч россиян.
Е.Ш. А тем людям в Донбассе, важно, что к ним приезжают, важно, что к ним внимание?
З. П. Конечно, очень важно. То отношение, которое испытывают люди к Юле Чичериной, как одному из символов Донбасса и замечательной певице. И вообще, умница она, бесстрашная совершенно. Приезжала на 23 февраля и пела у нас в батальоне, и в «Спарте» у Вохи, и для «пятнашки» Абхаза. Вот она проехала опять в батальоны передовые. Молодчина. И люди на улицах, я не преувеличиваю вовсе свое значение, не ко мне подходят. Они подходят ко мне как к человеку, который из России. Они говорят: вот, пока у нас есть Юля и вы, мы знаем, что Россия Донбасс не бросила. Это ощущение очень важное. Для них это по-человечески… Нам кажется, что вот мы про них говорим, в программе «Время» покажут — и типа мы все в курсе. А они-то нет. Поэтому, когда приехал, вот и Андрей Норкин приезжал, и Артем Шейнин, — это для них тоже очень важно. А, теперь видели, хорошо.
Е. Ш. Вы же, наверное, знаете, что в западной прессе вас называют «Байроном», «русским Байроном»?
З. П. Ну, Байрон поехал к грекам, а я — к русским людям. Я не Байрон, я другой. Ну, хорошо, Байрон, ладно, Байрон так Байрон.
Е. Ш. Он своим примером показал, что это важно, что нужно поддержать. И, наверное, ваш пример, конечно, он важен для них и здесь.
ИСКУССТВО
Е.Ш. А вы сейчас кино успеваете смотреть? Есть кто-то из современных режиссеров, кто отражает то, что вам интересно?
З.П. Я сто лет ничего не смотрел. И совершенно, даже скрывать не стану, в связи с тем, что Андрон, он же, Михалков-Кончаловский дал блистательное интервью Дмитрию Быкову, и за 30 минут разложил его просто по полочкам. И вообще, сам путь этого человека, который из западника, человека, который сомневался в том, необходимо ли было России принимать православие, рациональным логическим путем пришел на консервативные абсолютно осознанные и очень четкие, выверенные позиции. Человек с европейским опытом, с европейским багажом, очень четко излагает то, что нам дорого и важно, для всех нас. И он сделал фильм «Последний рай». Я его с огромным удовольствием посмотрел. И передаю этому удивительному человеку поклон и привет. Потому что он сделал ту вещь, на которую сегодняшние российские режиссеры не решаются. Они все по-прежнему думают, что нужно какое-то дрянцо снять про Россию и принести… Как мне кто-то однажды сказал, что любимое блюдо во Франции — плохие новости из России. Они блюда готовят без конца, эти винегреты и тащат: вот, смотрите, какое мы зверье. А он взял, снял фильм о том, какие прекрасные, удивительные, жертвенные русские люди, русские аристократы, которые спасали евреев, которых вы там, французы, предали, а вы, немцы, их истребляли в огромном количестве. А вот эти тонкие, хрупкие женщины делали эту работу, которую вы не сделали. И он заставил, Канны, я не знаю, встать, аплодировать, дать ему приз. Он принудил уважать русского человека. Крутой.
КУБАНЬ
Е. Ш. Вы венчались не так давно со своей женой на Донбассе. К вере вы когда пришли? Давно ли это было?
З. П. Ну, мы все в пути находимся. И так о себе говорить совершенно спокойно, что я пришел к вере… Надо было от нее уходить, чтобы к ней возвращаться. Я был крещен в детстве. В какой-то момент, я сейчас точно не помню, допустимв 16 лет, или в 18, точно не скажу, я вдруг утром проснулся, и у меня было абсолютное солнечное чувство, которое меняне покидало больше никогда в жизни. Я сказал: Господи, спасибо тебе за мою прекрасную, удивительную, волшебную жизнь, которая меня просто потрясает. И я эти слова совершенно спокойно, не как какое-то обязательство, а сам по себе спокойно произношу утром и вечером практически ежедневно. Потому что мне всегда хорошо, у меня всегда, несмотря на самые страшные вещи, всегда ощущение есть необычайного, небывалого подарка. Но сказать о себе, что я всерьез воцерковленный человек, который несет ответственность на себе православного христианина, не могу. Потому что, да, я создал у себя небольшую часовню, молельню в батальоне. Да, мы ее освятили. Да, я туда хожу. Ну, у нас там есть казак Кубань, который, в этом смысле, фору мне дает. И он некрещенных окрещивает, девчонок, у нас в батальоне есть три-четыре девушки. Он туда их: идите … Молодец, он, в этом смысле, работает, и он ведет себя как настоящий православный проповедник, как Воин Христов. Вот я ему даже, не скажу, что завидую, но он, в этом смысле молодец, гораздо больше, чем я. А что касается венчания с женой, это отдельная история. По объективным причинам, я отдавал себе отчет, что могу не выжить на Донбассе, и могу исчезнуть, как физическое тело, и я, конечно, хочу с женой-то встречаться еще и потом, а не сейчас закончить это в земном пути. Поэтому я говорю: ну-ка, давай, Маша, приезжай, надо повенчаться, мало ли что случится.
Е.Ш. В Великую Отечественную войну вставали из окопов, говорили: «За Родину! За Сталина!» А сейчас за что? Бойцы говорят что-то такое? За что воюют? С каким именем?
З. П. Понимаете, там очень разнородные люди, честно говоря. Далеко не все православные. Есть и мусульмане, буддист есть один. Есть и атеисты. Когда говоришь, что на войне атеистов не бывает… Ну, на самом деле, они бывают. Пока особенно не начинают обстреливать. А когда начинается, минометом начинают крыть, и там Кубань нас… у него крест всегда с собой, и он в блиндаже начинает молитву читать. И они сползают все, и атеисты, и язы… даже мусульмане, все приходят и, на всякий случай, рядом, как щеночки, садятся и слушают всё это. Да и сами что-то пытаются шептать. А так, потом, прекратили стрелять — и уже сразу атеисты, уже всё.
МИРОПОРЯДОК
Е. Ш. Если сейчас поговорить с Захаром Прилепиным не как с замкомандира батальона на Донбассе, а с Захаром Прилепиным как с писателем, хочется воспользоваться вашим визионерским талантом.
З. П. Если вы сегодня хотите от меня какого-то предсказания, то я могу сказать только одно, что Донбасс не будет частью той Украины, которую мы сегодня видим, и вообще, частью Украины не будет. Я думаю, что втайне вы все-таки догадываетесь, что, если в недавнем фильме о Владимире Владимировиче Путине, который называется «Миропорядок», он прямым текстом говорит, что Украина сама от себя отталкивает Донбасс, и все сделано для того, чтобы он не был украинским, и в числе комментаторов, которые комментирует его слова, сидит ваш покорный слуга. Я думаю, что эти люди ничего не делают просто так. И, если они какие-то вещи показывают в ключевых важнейших фильмах, которые уже посмотрело 11 миллионов человек, они, видимо, понимают, что они говорят.
Е.Ш. А если говорить в целом о судьбе Украины, только ли Донбасс, или, может быть, Украина расколется по этой части Днепра…
З. П. Мне всю Украину жалко, честно говоря. Там некоторые говорят: давайте отделим западную часть, что-нибудь Польше отдадим, Венгрии. С какой радости Польше, Венгрии что-то отдавать. Там русины есть. Там в Древней Руси было Галицийское княжество, князь был Галицкий. Уж тем более Киев — мать городов русских. Ну, как можно всем этим делиться. Поэтому, я думаю, вся Украина однажды должна вернуться…
Е.Ш. В родную гавань?
З. П. Конечно. Крым вернулся, вот, и должен затянуть…
Е.Ш. А может ли Украина стать частью России?
З. П. Да конечно, станет, рано или поздно. Мы мерим своей человеческой природой. И нам, конечно же, хочется чудеса видеть при жизни, как с Крымом. Чтобы раз — и вот, такой вот букет расцвел. А если вспомнить, как долго, даже воссоединение Украины с Россией, при Алексее Михайловиче, как оно длилось, как мучительно шли переговоры. Потом вроде бы соединили. Потом, только Хмельницкий отошел в мир иной — началось. То они служат, то они к полякам, то они к Османской империи. То начали пилить. Опять сдавать Киев внаем, потом обратно его захватывать. Это длилось и 10, и 20, и 30, и 50, и 100 лет. Ну, не прекращалось просто. Это сложная история. Вы что, думаете, прямо раз — и всё? Даже тогда было сложно. И сейчас будет сложно. Но все вернется на круги своя неизбежно.
О ВОСПИТАНИИ
Е. Ш. Как вам видится Россия из Донбасса? Вы видите угрозы сегодняшней России, какие они?
З.П. В Послании Владимир Владимирович Путин говорил о том, что таких людей, как гвардии майор Филипов, нет ни у какой армии мира, а у нас они есть, что есть настоящие герои, которые создали эту оборонку, которые работают, имена которых неизвестны. Это все очень приятно, только я не очень понимаю, почему имена этих людей неизвестны, и о майоре Филипове мы узнали только после его смерти, а в центре внимания России находятся какие-то даже не персонажи, а антиперсонажи. И вся страна на них любуется и делает с них свою жизнь и свою судьбу. И вот этот когнитивный диссонанс, этот разлом в сознании современного русского человека. Когда он, в сущности, понимает, что правильно вот так, что есть герои, есть святые, есть поэты, есть провидцы, есть люди, принесшие себя в жертву. И есть это гламурное бесовство.
И недооценивать возможность влияния этих людей, конечно, было бы диковато. Я-то уже был более или менее взрослым человеком, 16-летним, когда распался Советский Союз. И тогда у нас и ракет было побольше, и в космосе мы занимали более серьезные позиции. И армия была побольше. И всё это, как сказал Василий Розанов: «Россия слиняла в три дня». Поэтому у нас в России такое бывает. Поэтому надо посерьезней чуть относиться к пропаганде. К воспитанию молодежи. К развитию духа русского.
Е.Ш. Я думаю, что наша передача, возможно, все-таки внесет свой небольшой вклад. У вас четверо детей. Кем дети хотят стать, они уже говорят?
З. П. Лишь бы счастливыми были. Что-то они говорят. В сущности, мне все равно, кем они хотят стать. Ну, девочки должны семьи создавать, и спасаться, прости, Господи, в чадолюбии. А мальчишки там… Не знаю, чем. Слава Богу, никто не собирается быть писателем. …
Е. Ш. Скажите, вы 20 лет в браке, четверо детей. Как вы сказали, четверо детей от одной жены, я всегда это подчеркиваю, вы как-то говорили. А в чем секрет вашего брака? Это большой труд, или вам просто повезло, вы встретили родственную душу.
З. П. Нет, никому не везет. Всем в жизни даются безусловные испытания. И жить с человеком, который позавчера тебе был посторонний, и вдруг начинает рядом с тобой находиться, всю твою жизнь, причем. Вот в этом году у нас 21 год. В 22 года я женился. То есть, в год-то я себя не помню. Поэтому полжизни я прожил со своей женой. И я подумываю, и думаю: ошалеть, как это, вообще, возможно. Наверное, мне в чем-то повезло. Наверное, это удивительная женщина. То есть, не наверное, а наверняка. Наверное, есть какие-то вещи, которые предполагали нашу судьбу. И судьбоносность этого выбора, и этой жизни — она была очевидна для меня всегда в любую минуту. Но это вовсе не означает, что, вот, как приходят ее подружки, которым, как им кажется, меньше повезло, чем ей, и говорят: как у тебя прекрасно… Дети такие бегают симпатичные, муж вот пришел… Ну, как будто… это они воспринимают, что это, ну, такой голливудский монтаж. Вот — опа, хоп-хоп-хоп, раз, детишки выбежали, раз, муж появился, все весело, все улыбаются, букет цветов на столе. Это совершенно не так. Это пахота, труд ежедневный, он даже не прекращается, нет отпуска от семьи, от быта, от труда, взаимопонимания, нет никакого отпуска. Его нет ни на день, ни на полгода, ни на час. Это, по сути, крест. Ты всегда его на себе несешь. И только осознание того, что тебя никто не освободит, никогда, ничего, никогда не исправится всё. Всё ежеминутно делается сегодня, здесь и сейчас.
РУССКИЕ ЧУДЕСА
Е. Ш. Если чуть-чуть посмотреть вперед, на Русский мир целиком, как вы видите его будущее?
З. П. Пока есть носители русского языка, пока есть у нас память, и у нас ее никогда, надеюсь, не отобьют, мы будем оглядываться и видеть не как своих данных предков, а как современников, вот святого Александра Невского, и Ермака, которого тоже надо причислить к лику святых, на самом деле, и всех прочих наших и пророков, и гулёвщиков, и монархов. И кого угодно. И революционеров тоже. Вот видеть их и воспринимать, что эти вот люди, которые стоят у нас за плечами, они — наши павшие как часовые, в общем. Вот это ощущение — оно не даст нам ни распылиться, ни исчезнуть. Потому что, конечно же, замысел Божий нам не известен, и мы не сможем даже его проговорить. Но то, что он присутствует, конечно же, понятно, даже когда просто смотришь на карту России. Ну, с чего это огромное пространство, с чего эта удивительная культура. И всё это — за что это дано, почему, этому странному, удивительному, лихому народу? Чего от него хотят?
Е.Ш. А чего от него хотят?
З. П. Ну, вот, что-то хотят. Надо, по крайней мере, сберегать то, что мы уже получили. Вот эту вот память и голос культуры и то пространства. Потому что земля священная, безусловно. И надо за нее отвечать, за землю и за носителей русской культуры, русского языка. Воспринимать это как зону ответственности. А там уже, если ты тащишь крест на себе — тебя будут вознаграждать. Ты будешь получать какие-то вещи, даже не зная о том, что ты их добивался. Будут сочиняться новые песни, будут чудеса происходить, будут святые являться. Потому что делай, не делай. И потом, как у меня жена сказала, когда, Царствие Небесное, Арсен Павлов погиб, она говорит: «Донбасс то место, где автомойщики становятся святыми». Совершенно спокойно сказала. И вот эти вот чудеса — они будут с нами происходить. И это уже само по себе вознаграждение.
Е.Ш. Я хочу поблагодарить вас за эту беседу. За то, что вы стали почетным гостем программы «Красный угол» телеканала «Царьград». И очень надеюсь, что на телеканале «Царьград» в ближайшее время появится какой-нибудь телевизионный труд Захара Прилепина для тех зрителей, которые с огромным удовольствием смотрели ваш проект «Чай с Захаром». И, я уверена, с нетерпением будут ждать новые работы.
З. П. Спасибо вам за прекрасный разговор. Всем поклон.
Е. Ш. Спасибо большое.