Захар Прилепин: Музыка для нас - это счастье в чистом виде

По словам самого Захара, рос он не на классике - рос он в деревне, где не то что музыкальной школы, но и пианино живого не было.

Это еще одно ответвление деятельности сверхактивного Прилепина? После первых выпусков шоу «Соль» «Труд» решил получить ответы из первых рук

В жизни знаменитого писателя Захара Прилепина — все более отчетливый «музыкальный уклон». Полгода назад вышел альбом песен «Охотник», записанный с группой «Элефанк». И вот — новый проект: авторская программа «Соль» на РЕН-ТВ, посвященная представителям рок- и рэп-культуры. Что это — просто еще одно ответвление деятельности сверхактивного Захара? Или выражение его глубинных художественных, общественных, человеческих интересов? О первых выпусках шоу, о том, кто ожидается на нем в скором времени и как все это связано с писательством Захара, с его поездками в Донбасс — наш разговор.

— Ну, мало ли что во мне зреет... Нет, меня пригласили. Просто я, так сказать, готовился к этому приглашению всю жизнь, десятки тысяч раз переслушав тысячи песен и сотни альбомов производителей русского рок-н-ролла.

— Нет, я рос в деревне, у нас не было не то что музыкальной школы, а даже и пианино как такового. Я его впервые увидел «вживую» уже в юности. Зато отец играл на гитаре и на баяне, причём вполне себе виртуозно. Бетховена у нас в доме я не помню, а вот «Чардаш» Монти, «Полонез» Огинского и какие-то классические гитарные композиции звучали постоянно. Я всё это любил, и по сей день ликую под эту музыку. Пластинка с которой началось моё музыкальное взросление, называлась «Государство синих глаз». Это совершенно волшебный альбом прекрасного барда Александра Дольского, который мой отец привёз в деревню в 1980 году. Я тридцать лет слушаю этот альбом и люблю его всё так же сильно.

— Нет, шансов у нас — минимум. Исправить уже нельзя, но можно хотя бы донести до какого-то количества людей информацию о том, как делали и делают музыку взрослые ребята в России, которые стали учителями и товарищами для нескольких десятков миллионов советских граждан в своё время.

Сегодня музыка уже не является той «духовной практикой» и местом обитании миллионов слушателей — как то было с моим поколением. Тогда по музыке определяли «свой — чужой». БГ или Летов. Кинчев или Цой. И уж точно близко не подпускали к себе людей, слушающих «Мираж» и всё такое прочее.

Сейчас взрослеют иначе. Музыка для большинства — фон. Ничего, и это переживём. Будем петь для тех, кто слышит.

— А всем перечисленным, и ещё тем, что они постоянно поднимают планку выше и никогда не идут на поводу у своих слушателей, которым вечно хочется условного «Жду чуда» (есть у «25/17» такая песня «для выпускных» — чтоб девчонки хором пели). «25/17» постоянно совершает какие-то парадоксальные музыкальные шаги и рывки, и это воистину круто у них получается.

Помимо всего прочего, у этих парней из Омска, несмотря на их чёткую и осознанную религиозность, есть внутренняя, то и дело прорывающаяся вовне агрессия, дух сопротивления. Они в конфликте с этим пошлым миром разноцветных хипстеров и развратных буржуа. Я не могу этого не оценить.

Наконец, они отличные мелодисты, собрали отличных музыкантов и круто звучат на концертах.

— Ой, у меня таких много. Пожалуй, почти весь альбом «Русский подорожник» — в первую очередь первая одноимённая песня, спетая совместно с гениальным Дмитрием Ревякиным, затем «Волчонок» (в клипе на эту песню я снимался) и мощнейший «Поезд». Мне нравится весь альбом «Холодная война» их проекта «Лёд 9». Мне очень нравится одна песня Анта (Антона Завьялова — одного из участников дуэта «25/17». — «Труд-7»), которую они никогда не поют на концертах — «Девять дней».

А вообще, когда я составляю себе в машину сборки из «25/17», там у меня песен по 70 набирается самых-самых любимых.

— Ну, прямо вот романиста. Я с девяти лет писал стихи, с пятнадцати — когда освоил гитару — песни. Что до прозы — да я пишу всё подряд: от больших форм до хулиганских листовок, литературоведческих эссе и философических писем. Так что я про этот способ внедрения информации всё понимаю. Тем более, что я маникальный читатель поэзии. Да и ничем принципиальным внедрение информации в рэпе не отличается от внедрения информации в рок-н-ролле. Кинчев в «Энергии» 1985 года уже, по сути, читал рэп, а Гребенщиков и того раньше — в «Табу», в 1982 году.

— За ярмаркой не следил, я и так постоянно читаю, что выходит нового и любопытного. А рэп и поэзию не стоит сравнивать. Это на совершенно разных весах измеряется. Самые лучшие рэп-композиции с точки зрения поэзии как таковой — ну... они не конкурентны в сравнении со стихами Олеси Николаевой или Станислава Минакова, или Караулова, или Кабанова. Или покойного Бориса Рыжего. Рэп — это, как и рок-н-ролл, некое шаманство, правильно составленные слова, которые вне голоса, подачи, харизмы, скорости и жестикуляции теряют девять десятых своей мощи. А стихам Рыжего ничего этого не надо: ни голоса, ни гитар, ни бита. Они сами по себе живут.

То есть, тут имеет место своеобразный метафизический размен. Рэп и рок-н-ролл, да и бардовская музыка тоже при жизни получают в десять, а то и в сто тысяч раз больше внимания, чем «чистые» поэты. Но этот успех в 999 случаях из тысячи исчезает сразу же, как только человек сходит со сцены. А Блоку, Хлебникову, Игорю Северянину, Есенину или Рыжему — им ничего не будет до тех пор, пока русский язык существует.

— Да ну, что на него кричать. Он же ж как дитя малое... Я стараюсь слушать и предоставлять зрителям делать самостоятельные выводы. А по поводу тех шоу, которые вы назвали... У меня дома нет телевидения. Я пару раз был на шоу Малахова, больше не пойду. И один раз — в программе «К барьеру» Соловьёва. Хожу на всякие политические ток-шоу время от времени. Фамилию Корчевникова даже не слышал... Мне понятней формат тех программ, где я имею одного-двух собеседников — Познера, или Диброва, или Дуню с тетей Таней. Этот формат удобен и позволяет всерьёз, а не перекрикивая кого-то, высказаться. Ту же самую возможность мы хотели бы предоставить и гостям нашей программы.

— Моё чувство Родины незыблемо, Сергей, на него никто не может повлиять. Я сам по себе — чувство Родины.

— Я ничего не имею против памятника Дзержинскому и портретов Сталина. В стране, где есть памятники Ельцину или там Колчаку, отчего бы не быть памятнику Дзержинскому. А Сталин — ну что поделать, если его рисуют. Про него Пастернак писал хорошие стихи, а Ахматова — плохие. И что ж теперь. Всё есть как оно есть.

— Если кто-то хочет сохранить память о всех невинно убиенных — они имеют право это сделать. А разве памятник должен быть нужен 100% населения?

Стране слишком долго прививали чувство вины, она устала от этого. Тем более на фоне того беснования, что на Украине имеет место в связи памятниками Ленину, а то и Жукову с Кутузовым, и якобы направленным исключительно на Украину голодомором. Всё-таки воспринимайте всё происходящее в контексте времени, а не само по себе.

Люди не хотят именно сегодня памятника репрессиям, потому что не хотят нести вину перед коллективным «виктором шендеровичем», лукавой Европой и майданными скакунами. Когда все эти кривляки стихнут — поставим огромные мемориалы всем того заслужившим и будем каяться. Сами по себе, без напоминаний.

— Да уже позвал. Более того, я даже не буду спрашивать его, что он там делал в Одессе. Из уважения к тому, что я слушал его песни 30 лет, и наверное любую из них могу продолжить по памяти.

— И его запросто. Пусть люди посмотрят на нас.

— Ну-ну, не расходитесь. Просто в газетах не рисуют смайлики. Я ничего подобного не говорил. Я говорил: Макаревич имеет свою точку зрения, пусть высказывает, мы не Украина... Моя позиция по Украине всегда была одной и той же. Ещё за год до Майдана я её, как это сейчас называют, озвучил: всегда буду на стороне тех людей, которые считают себя русскими. Общечеловеческие ценности — это не по моей части, тем более, что их в данном случае нет.

— Да. Рассказывал. Это песня «25/17», спетая ими совместно с Дмитрием Ревякиным. У Моторолы отличный музыкальный вкус и, кроме того, он может позволить себе самоиронию. Эта песня — она, скажем так, «заводная», он воспринял её как своеобразный «энергетик», и вместе с тем, слушая её на всю громкость в своем командирском козелке, он как бы демонстрировал глубокое презрение к противнику: я тебя настолько презираю, что могу слушать песню про тебя, и кивать в такт головою.

— В данном случае, скорей, да. Да и в самом широком случае — Макаревич никого не примиряет, а лишь убеждает часть людей с той стороны в их «правоте».

— Ага, прямо поняли, и сняли блокаду. Все два немца.

— Это Пушкин пробуждал, который писал «...есть упоение в бою»? В передаче мы дали бы что угодно, просто «25/17» её не поют, вот и всё. А задач у искусства — великое множество. Отстаивать честь и достоинство своего народа — тоже задача не из последних для русской литературы. Помните, в школе читали про «Бородино»? Там много ещё такого, в русской поэзии.

— Вы прямо на полицию нравов становитесь похожи. А когда Пушкин писал «бежали робкие грузины» — он не убивал в себе «часть человеческого»? А когда Чехов издевался над малоросским характером? Я вам сейчас таких цитат выложу из русской классики, что бумага начнёт дымиться под этим интервью.

— Я как раз таким образом его сохраняю. Человеческое очень хорошо сохраняется, когда человек гуляет где-нибудь там, где его — раз — и может вдруг не стать.

— Я не устал. У меня есть идеи на четыре книги вперёд.

— Нет, это в целом разные вещи.

— А зачем чего-то ждать? Всё, что должно вырасти — вырастет само.

— Хороший год. Все музыканты, которые ко мне приходили, кроме одного чёрта, оказались тайными или явными ватниками. Это меня повеселило и порадовало. А год был огромный, удивительный, трагичный, страшный, волнующий. Разве это чашка чая, чтоб я оценил его одним словом. Этого года хватит на сотню книг.

— Фильма пока не будет, денег не хватает — тех, что дают. Но мы надеемся, что они найдутся. Проекты на ТВ могут появиться, но пока помолчим о них.

— Примерно ту же самую, что и мы с женой. Какие-то классические вещи — чаще всего звучат Рахманинов и Свиридов, классический рок — чаще всего звучат Игги Поп и Cure, классический русский рок — в первую очередь БГ и Бутусов, старший сын любит a-ha и Михаила Щербакова, младший — Гуфа, старшая дочка — Земфиру и Pink, и, кстати, мои песни, младшая — группу «7 Б» поёт наизусть. «25/17» любит вся семья. А жена любит Виса Виталиса и Хаски, есть такие рэп-музыканты. Типси Типа сейчас слушаем, очень талантливый рэпер. Всё звучит у нас — и Стинг, и Елена Фролова, которую обожает жена, и я — обожаю, и Брайан Ферри, и чудесный 50 cent, и Боб Марли, и Дамиан Марли, и Саша Скляр, и Вертинский, и Том Оделл, и «Ундервуд», и Бернес, и Дюк Элингтон, и Вивальди... Порой мне кажется, что вся семья живёт внутри музыкального ящика. Музыка для нас — это счастье в чистом виде. Сопровождение нашего общего счастья — и счастье само по себе.

Сергей Бирюков, "Труд" - 11 Декабря 2015г.