Азербайджанские ассоциации российского писателя Захара Прилепина: Мне омерзителен тупой национализм
Представлять сегодняшнего собеседника Trend Life довольно сложно. Поэт и прозаик, филолог и журналист, член Союза писателей России, лауреат множества литературных премий и победитель международных поэтических конкурсов Захар Прилепин (Евгений Лавлинский), открытие в российской прозе последних лет. В его пестрой биографии работа разнорабочего, охранника, бывшего бойца ОМОНа, он участник первой и второй чеченских войн в 1996 и 1999 гг. Награжден медалью и знаками отличия. С 1996 года З.Прилепин — член Нижегородского отделения запрещенной национал-большевистской организации, участник нескольких десятков политических акций леворадикальной оппозиции.
Нижегородский писатель стал знаменит в одночасье, после выхода нашумевших романов — «Патология» (2004) о войне в Чечне, «Санькя» (2006) о красно-коричневой молодежи (финалисты престижных литературных премий — «Национального бестселлера» и «Русского Букера»), а роман «Грех» (2008) принес ему звание лауреата премии «Национальный бестселлер». Российские СМИ считают Захара радикальным писателем.
Кажется противоречием: писатель и национал-большевик. На ум приходит, как это ни странно, Насими.
— У великого азербайджанского поэта 16 века Насими есть фраза «В меня вместятся оба мира, но в этот мир я не вмещусь». Хуруфит по идее он боролся с косностью в обществе и считал, что Бог находится в самом человеке. Насими был обвинен в ереси и умер мученической смертью — с живого поэта содрали кожу. Можно ли вас считать хуруфитом в современной российской литературе
— Нет, конечно. Бог есть, и Он вне нас, но присутствует рядом с нами неотступно и порой даже навязчиво. Потом, я не очень понимаю, как путь хуруфита связан с моими мимолётными работами на всевозможных должностях. Я шесть лет носил омоновскую форму и ещё шесть лет валял дурака в качестве журналиста; всё остальное едва ли стоит воспринимать всерьёз. Я знаю людей с куда большим послужным списком; впрочем, и они к хуруфитам не имели никакого отношения.
— Почему взяли псевдоним Захар Прилепин? Чем Вам Евгений Лавлинский не понравился?
— Лавлинский мне нравится, но это не моя фамилия, а всего лишь один из моих журналистских псевдонимов, который мне упорно навязывают в качестве фамилии. По паспорту я Евгений Прилепин. Имя Захар, напоминающее тот неприятный звук, что рождается, когда железным прутом резко проводишь по батарее, в определённый момент мне глянулось больше, чем слишком эстетское Евгений. Новое моё прозвание показалось вполне соответствующим той комедиантской маске, которую я нацепил на себя. А потом эта маска срослась со мной.
— Как сын учителя истории и медика, из интеллигентской семьи мог стать, по мнению российских СМИ, радикальным писателем?
— А чьим сыном я должен быть, чтоб стать радикальным писателем? Конюха и буфетчицы? Генерала от инфантерии и его военно-полевой жены из семьи раскулаченного священника? К слову, если вы верно сформулировали вопрос, то получается, что моя мама медик рождена в семье интеллигента; в то время как мой дедушка по матери, Николай Егорович Нисифоров, честный солдат Второй Мировой, закончил два класса, читал с трудом и за всю жизнь прочёл одну книгу — «Щит и меч». Вообще, я горожанин в первом поколении, мои предки сотни лет занимались крестьянской работой — одни в Рязанской губернии, другие — в Липецкой (после того, как её нарезали из Рязанской и Воронежской).
Короче, радикальный писатель может родиться вообще от кого угодно. Но самое главное: я не радикальный писатель. Я гуманист, почвенник, консерватор и очень люблю детей, особенно своих троих. Пожалуй, лишь в последнем случае я радикален.
— Можно ли сказать, что война в Чечне поменяла ваше мировоззрение и именно под воздействием увиденного вы стали писателем? И почему российские СМИ все время ваше творчество связывают с Чечней?
— Ну, людям нравится какие-то схемы и мифы создавать, что-то с чем-то связывать, им так проще, когда товар с бирочкой. Я непротив, но это не столь важно, как кажется. Чечня не поменяла моё мировоззрение, оно сложилось чуть раньше и с тех пор не меняется. Я стал писателем под воздействием увиденного мной тогда, когда моя мама, 7 июля 1975 года, родила меня на свет. Я, кстати, едва не был задушен пуповиной, но выжил. Как же я после этого мог не стать писателем. Только им.
— Вы говорите: «Свобода не в том, чтобы говорить, что хочешь. Свобода в том, чтобы тебя слышали». В чем заключается истинная свобода писателя?
— Представления не имею. Это каждый для себя решает. Свобода не абсолютная ценность, она может вредить и мужчине, и женщине, и ребёнку, и писателю, и даже гражданину иногда. Приведённую выше цитату я произносил как гражданин своей страны: я многого не прошу от власти и всего лишь желаю, чтобы меня и моих сограждан слышали, когда мы говорим, как нам кажется разумные вещи; но пока этого не происходит. Что касается писательства, то две трети лучших книг XX столетия на русском языке написали творцы якобы несвободные, или, по крайней мере, ограниченные в чём-то: Шолохов, Леонов, Платонов, Распутин — многие. При сегодняшней, якобы, свободе хоть бы дотянуться до нижнего круга тех высот, что были взяты тогда. Истинная свобода писателя от монарха не зависит: она в одном заключена — не утерять связи с Богом. Пожалуй, так.
— Раскройте смысл вашей фразы «Потрясающий парадокс. Только производя мусор, писатель становится независим материально».
— Это из интервью «Огоньку», я помню. Я отвечал на вопрос, отчего на встрече с Дмитрием Медведевым Дарья Донцова ничего у него не просила. Потому что у неё и так всё есть, и потому что ей не до чего нет дела, кроме той чепухи, что она сочиняет. Нет, может, в сердце она переживает о чём-то, но это никак не сказывается на её, так сказать, работе. В России, безусловно, нет писателей одновременно и хороших, и по-настоящему богатых. Так и надо. А то ведь как писатели хотят — и в литературный рай попасть, и в земном пожить. Но так только при советской власти бывало. Сейчас другие законы. Одни уже в земном раю, а другие пусть ищут небесного.
— Какие книги читали в детстве и какие сейчас?
— Как всякий нормальный советский подросток я читал двух французов (Дюма и Верн), двух американцев (Твен и Лондон) и двух англичан (Киплинг и Конан Дойл). Сейчас их читают мои дети: это вечные книги. Безусловно, обожал Гайдара и Александра Беляева, потом — исторические романы Чапыгина, Степана Злобина, восхитительную книжку Внукова «Тот, кто называл себя О`Генри». Много всего. Сейчас старательно читаю своих современников, последняя читательская влюблённость — проза Дмитрия Данилова. Непременно буду читать новые книги Дмитрия Быкова, Алексея Иванова, Михаила Тарковского, Сергея Шаргунова. Из числа «старших товарищей» — Битова и Распутина — писателей, на мой вкус, всерьёз имеющих основания получить Нобелевскую премию, хотя бы и по совокупности заслуг. И Лимонова, и Проханова, конечно же, как я без них. И Сорокина с Пелевиным не упущу, куда тут денешься. Из зарубежной литературы в последние времена особенно полюбились Памук, Джонатан Франзен, и, по второму кругу, Барнс. Но вообще долго перечислять можно. Я несколько книг в неделю прочитываю, и этого, признаюсь, мало, чтоб быть в курсе и ничего не пропустить.
— Проблемы современной российской литературы и читателей. Можно применить трактовку спроса — предложения?
— У литературы нет проблем, она в замечательно хорошем состоянии. И проза, и поэзия и даже критика. У читателей есть проблемы только в силу их лености: если бы они взяли за труд помимо ежевечернего просмотра какой-нибудь чепухи по телевизору, прочитывать пару периодических литературных изданий, вроде «Еx Libris» или «Книжного обозрения», всё у них было бы хорошо. Но им не надо, чтоб было хорошо; ну и ладно, переживём.
— Может ли книга стать орудием убийства?
— Может-может. И в прямом, и в переносном смысле. В своё время, пару лет назад, десяток газет совокупным тиражом в несколько миллионов экземпляров вышли с заголовками и подзаголовками вроде «Роман нацбола взорвал Черкизовский рынок» — о моём романе «Санькя», который, якобы, нашли у подростов, организовавших теракт на этом самом рынке. Это, конечно, было заказухой; хотя бы потому, что я в своих книгах точно никогда не подстрекал к борьбе с инородцами; скорей, напротив. Однако нет сомнения, что «Капитал» Маркса изменил жизнь целой планеты; а Советский Союз был убит, когда его фундамент пошел трещинами от «Архипелага ГУЛАГа» и «Детей Арбата». К счастью, книги не только разламывают мир напополам и вызывают извержения лавы; уверен, что самые светлые и лучшие люди мира прочли в детстве правильные книги. Так что книга не только орудие убийства, но и лучший оберёг от распада сознания.
— Почему столько негатива в современной литературе?
— А у современных писателей вообще апокалиптическое представление о будущем. При чём совершенно обоснованное. Россия стоит на пороге хаоса, кошмара и распада. Что вы хотите от писателей. Что видят — то поют.
— «Наши —не наши», «лица кавказской национальности», «чужие». Россия многонациональное государство и подобное отношение к нерусским. Как вы оцениваете это и находит ли этот вопрос в ваших произведениях?
— В моих текстах никогда не было и не будет тупого национализма, он мне омерзителен. Но то, о чём вы сказали — это общая проблема, не только русская. 25 лет назад её не было — по крайней мере, в этих объёмах точно. Распад империи неизбежно влечёт подобные последствия. Я думаю, русские люди в массе своей вовсе не ксенофобы, они весьма толерантны, куда в большей степени, чем большинство народов Евразии. Я недавно улетал из аэропорта в Нижнем Новгороде, видел, как подъехала машина с кавказскими парнями, они раскрыли все двери и включили ласкающую им слух музыку так, что в радиусе ста метров разговаривать было невозможно. Сами ребята, конечно, вышли на улицу и эдак, по-пацански, залихватско себя вели, хохоча, поплёвывая и пританцовывая. Вы можете представить подобную ситуацию в любом городе на Кавказе? Или конкретно в Баку, в Гяндже и в Шемахе? Подъезжает машина с русскими пацанами, они включают «Калинку-малинку» и всем своим видом демонстрируют, что они тут хозяева? Их не зарежут через семь минут? (от ред. — нет, не зарежут. Кстати, в Баку очень любят русские песни и из окон автомобилистов, баров и дискотек и окно бакинцев постоянно доносятся русские композиции). А у нас в Нижнем ничего не произошло. Сели пацаны в самолёт и улетели себе.
Или выйдете на площади трёх вокзалов в Москве, посмотрите сначала на русских проституток, а потом на их сутенёров. Нерусских, прямо скажем. Чья это проблема? Правильно! Это русская проблема. Потому что проститутки — русские, менты, которые получают с сутенеров деньги — русские, все милицейское начальство — русское, и даже мэр Москвы отчасти русский. Вот об этом я и говорю чаще всего. Национальный вопрос меня мало интересует. Только на эмоциональном уровне, и то очень вяло. Меня интересует состояние русского самосознания. Но со своими глазами, повторюсь, это делаем мы сами, наша белокожая власть, которую мы сами выбираем. Я думаю, что когда Россия разберётся сама с собой и сможет предложить окружающим её и живущим на её территории народам своё — лет хотя бы на сто вперёд — видение будущего, некую государственную стратегию, а не симулятор, — многие проблемы сразу снимутся. А у сегодняшней России будущего не просматривается; в основном, одни понты. Но вас это не должно успокаивать. Ваше будущее лично мне тоже не очень понятно.
— С чем у вас ассоциируется сегодня Азербайджан? Как бы вы сформулировали свое отношение к нашей стране?
— Первые ассоциации, как у всякого русского человека: Баку, нефть, Нагорный Карабах. Говорят, что у вас 30 партий в стране? Я отчего-то не верю. Я музыкой занимался в юности, знаю, кто такой Амиров; и что такое «агы» и «мярсия» тоже знаю. А прежний Азербайджан. Прежний ассоциируется с именем писателя и учёного Бакиханова, служившего у Ермолова, знакомого с Пушкиным, работавшего с Грибоедовым, переводившего Крылова. Или с именем Наримана Нариманова, похороненного на Красной площади, который, между прочим, не только был главой ЦИК СССР, но и гоголевского «Ревизора» переводил. Побольше бы нам сегодня таких политиков. Они нынче не только переводить, они читать уже, кажется, не умеют. У меня есть дома небольшая библиотечка азербайджанской литературы, но я сейчас на память не скажу, чьи именно книги стоят на полках моих. Самед Вургун есть. «Пусть то, что я скажу, не так уж мудро, но мудрость друга — выслушать меня!» Надо же, помню.
— Знакомы ли с азербайджанскими читателями и литературой?
-Чингиз Абдулаев — это, безусловно, увлекательно, но я другое ценю в текстах. Хотя я не в курсе, что он сейчас пишет. Он пишет вообще? Биография у него крайне интересная, спору нет. Имперский человек в моём понимании, уж не знаю, что он сам по этому поводу думает.
Понимаете, мне сложно судить со стороны, но, получив, скажем так, свободу — и вы, азербайджанцы, и все ваши соседи потеряли огромную радость быть человеком империи — и как следствие ваши писатели потеряли миллионы читателей (а ещё и издателей), а ваши музыканты — слушателей, а ваши актёры — зрителей. Ощутили вы или нет — но это, осваиваемое вами ныне собственное культурное пространство, будет сужаться всё больше, и ещё придёт время горькой ностальгии о потерянном. А может, и пришло для кого-то. Что касается нашего нынешнего культурного русско-азербайджанского сотрудничества — оно по большому счёту искусственное, номинальное. Вот был у вас год русского языка в прошлом году, и что? Перевели несколько азербайджанских писателей на русский язык. Уже хорошо, конечно, но вот этого пространства всепоглощающего, радостного и обогащающего — его нет. Мне грустно от этого. Не знаю уж как вам.