Захар Прилепин: «Москва для меня — что-то вроде офиса»

У Прилепина вышел сборник рассказов «Семь жизней». Сегодня в «Гоголь-центре» состоится диалог Прилепина и режиссера Кирилла Серебренникова по поводу этой книги, а актеры прочтут отрывки из нее.

Все истории в «Семи жизнях», начинаясь примерно в одной точке, расходятся в разные стороны. Как могла бы пойти жизнь человека, если бы он в определенный момент принял другое решение, и каков был бы финал? Перед встречей в «Гоголь-центре» писатель рассказал Time Out о том, как он сам принимает решения, как относится к Москве и провинциалам и зачем ему столько разных профессий.

Почти все люди периодически прокручивают в голове параллельные варианты жизни: «А что было бы, если бы». Помните ли вы такой поворотный момент, когда решение принималось в мучительных раздумьях, потому что от него зависело, как сложится дальнейшая жизнь?

У меня не было таких моментов. Я вообще мало думаю. Если я скажу, что не думаю вообще — вряд ли мне поверят, но все-таки и это правда. Я с детства жил в состоянии, как я это называю, блаженного аутизма. И до сих пор в нем пребываю. А все ключевые решения в моей жизни… в общем, не было никаких ключевых решений. И уж тем более мучительных. Я просто вставал, шел, делал, потому что откуда-то знал, что так надо, что это пригодится, что это моя судьба.

То есть, постфактум так получилось, что мои поступки становились моею судьбою, а когда я вставал и делал, я, в сущности, спал. Несколько раз я выдвигался в те места, где меня могли убить, и это заставляло меня немного, через силу, рефлексировать: вот, лениво думал я, убьют, огорчится мать. Или: детям придется расти без отца. Но так как это все не очень от меня зависит, я просто отмахивался от себя: как-нибудь обойдется, Господь присмотрит за всеми. И обходилось.

Поэтому я в шутку переиначиваю известные стихи Есенина и говорю о себе: «Как много пройдено дорог, как мало сделано ошибок». Завтра, конечно, мне может что-нибудь тяжелое упасть на голову. Но, наверное, в этом будет свой смысл. Если я заставлю себя подумать, я вспомню, за что это меня угораздило.

Вы часто бываете в Москве. Есть ли ощущение, что это ваш город?

Совершенно не мой. Москва для меня — что-то вроде офиса. Я приезжаю, здороваюсь с секретаршей, захожу к бухгалтеру, что-то там распечатываю, с кем-то веду переговоры —и сматываюсь поскорее. Сам город я замечаю, только когда приезжаю сюда с женой и детьми. Иногда мы можем заскочить в зоопарк, на Арбат или в какой-нибудь музей. Но обычный наш маршрут: аэропорт Шереметьево — Ярославский вокзал. Они смотрят из окна такси и говорят: как красиво, как прекрасно! Тогда я тоже смотрю в окно и думаю: надо же, действительно красиво, я и не замечал этого за предыдущие 31277 приездов сюда.

А любимые места или привычные маршруты есть? Может, какие-то традиции уже сложились, без которых не обходится ни один приезд в Москву?

Скорей не приезд, а отъезд. Неподалеку от Ярославского есть одно кафе и неподалеку от Курского еще одно, где мы сидим, когда меня провожают мои товарищи: Саша Скляр, Андрей 25/17 Бледный (рэп-рок-исполнитель Андрей Позднухов — прим. Time Out), Рич, Хаски, актеры, режиссеры — вот Эдуард Бояков недавно провожал.

Это вполне обычные, кавказского толка заведения. За последние десять лет я посещал их так часто, что мне там можно мемориальную табличку вывесить. Но хозяева, конечно же, даже не знают, кто я такой. Да они там, к тому же, все время меняются.

Ах, да, ресторан ЦДЛ мне нравится. И кафе Дома журналистов с деревянными столами. И баня в Сандунах. Ночевал я последний раз в гостинице «Космос» — когда ужинал, обнаружил там несусветное количество красивых девок в мини-юбках. Мне сказали, что началось паломничество из Киева. Едут группами, труппами, командами и поодиночке. Отличный способ замерить, где кризис глубже.

Какие изменения в Москве вам нравятся, а какие нет?

Я не москвич и не лезу в московские дела. Но я заметил одно изменение: появились какие-то желтые борзые такси, которые разводят пассажиров на 10 тысяч рублей за 10 минут езды. Последний раз мы чуть двери не вынесли в таком такси. Нельзя как-то решить эту проблему? А то в следующий раз этого таксиста найдут в Москве-реке.

Если пофантазировать, что вы родились в Москве и вообще до седьмого колена москвич — какими бы качествами вы непременно обладали?

Я не могу этого себе вообразить. И я не знаю ни одного коренного москвича. Только понаехавших. Хотя Серега Шаргунов вроде москвич. Но тоже, кажется, лишь во втором поколении… Наверное, у меня была бы квартира в Москве — вот единственное качество, которым я бы обладал. Все остальные вещи у меня имеются в большем количестве, чем у всех моих московских коллег по ремеслу.

Можно ли изжить провинциализм? И надо ли? В чем выражается ваш, если он есть?

Я родился и провел детство в рязанской деревне. Юность я провел в городе Дзержинск — это было место абсолютной концентрации гопников. Работал на кладбище, вышибалой в ночных провинциальных клубах и в ОМОНе. Учился я в Горьком — который сначала был закрытым, а потом открылся, но выглядел в пору немцовских реформ просто чудовищно. Я законченный провинциал, в общем. Вместе с этим я считаю, что я больший европеец, демократ и либерал, чем все те люди, что выдают себя за таковых. Бывают ведь провинциальные помещики, провинциальные генералы, провинциальные губернаторы, провинциальные олигархи. В сущности, их большинство. Даже если все они живут в Москве.

Посмотришь, к примеру, на Госдуму — и понимаешь, что она состоит из скучных, сытых и жадноватых провинциалов. «Камеди Клаб» состоит из веселых провинциалов, которые рискуют стать сытыми котами. ПЕН-клуб — из провинциалов, испытывающих непобедимое чувство самоуважения. В глянце сплошь и рядом работают растиньяки из семей мелких провинциальных лавочников. Вот Ксения Собчак — она кто? Столичная дива? Нет, вполне себе боевая провинциальная девчонка. Павел Лобков — законченный провинциал, тип хорошего учителя из небольшого городка. Улицкая — провинциальный интеллигент из хорошей еврейской семьи, где все было аккуратно и правильно, за исключением того, что эта семья всегда чувствовала себя будто в осаде: типа как чувствуют себя европейские врачи в африканской деревне.

В сущности, Россия — провинция. Просто одна часть провинции себя нормально воспринимает в этом качестве, а другая кривляется и делает вид, что она — Европа. Я как-то видел это на церемонии «Человек года» журнала GQ. Вот уж потеха. Познер взбегает по лестнице и на ходу дает интервью трем телеканалам сразу. Потом про это писали: какой профи, взбегает по лестнице и дает интервью. Но я так и не понял, куда он бежал. Там стояла толпа, не протолкнуться, он вбежал и встал посреди этой толпы. И стоял там еще час…

Поэтому, ага, я только что нашел, что во мне провинциального. Та же, видимо, самая черточка, что у Горького или Есенина: наглеть и стоять поперек. Но, думаю, и это пройдет.

А есть ли что-то, что вам не прощают знакомые москвичи — из того, что они легко прощают «своему», даже самому сумасшедшему?

Не было такого. В Питере я однажды эдак, по-купечески, по-паратовски вел себя в ресторане, и нацбол Женька Павленко (на самом деле очень образованный человек, фанат Селина, преподававший французам русский язык) полушутя, полувсерьез велел, чтоб я немедленно прекратил свои нижегородские закидоны. Женьку убили под Дебальцево в прошлом году. Некому меня больше обучать манерам.

Что вам дает шоу «Соль» на Рен ТВ, кроме денег? Вы же и так популярны? Был ли у вас какой-нибудь ориентир для этой программы?

В свое время я смотрел и «Программу А», и «Антропологию», и «Кафе Обломов» Троицкого. Но нет, никаких ориентиров у меня не было. Мне просто в кайф пообщаться с кумирами своей юности. Иногда я ловлю себя на мысли, что я с тех пор вырос, а они — нет. Это же забавно? Говорят, что ребенок с двух до пяти лет получает больше информации, чем взрослый, скажем, с двадцати до пятидесяти. Может быть. Но я точно знаю, что если с 14 до 20 не прочесть какое-то количество книжек, которые стоит прочесть — потом этот прогал не восполнишь. Я не хочу никого обидеть — впрочем, даже если обижу, мне все равно, — но для меня очевидно, что я годам к 17-ти понимал в поэзии больше, чем практически все наши рок-идолы, взятые вместе и по отдельности. То есть, мне в 17 лет было ясно, что Башлачев поэт, а Шевчук — нет. Но я не уверен, что Юрий Юлианович даже сегодня это понимает.

А к 20-ти еще и в политических перипетиях я понял многократно больше, чем мои кумиры, пока они там за Ельцина агитировали. Я уже тогда прочитал огромный объем русской и мировой классики, социальную философию, книжки Юнгера и книжки про Унгерна, «Манипуляцию сознанием» Кара-Мурзы и так далее и тому подобное — все, что прошло мимо них, а потом к ним так и не вернулось. И если вернулось — они уже не знали, что с этим наследием делать.

Сегодня, скажем, Гребенщиков поет хорошую песню о новых временах — жестокую и пародийную, где звучат дерзкие строки, что вот-де пришли люди, желающие сжигать книги. По совести говоря, это все очень смешно: Борис Борисович искренне убежден, что не разделяют его миротворческие, по принципу «золото на голубом», взгляды только полные дикари. Ни в юности, ни позже ему никто не посоветовал читать Данилевского или Константина Леонтьева, или Розанова. Или даже Достоевского и Тютчева. Я думаю, что он не знает ни о философе Панарине, ни о Кожинове, ни об Александре Зиновьеве. То есть, существует огромный пласт культуры, которым великий — я серьезно говорю — Борис Гребенщиков просто не оперирует. Ему понятны представления о мире Бориса Акунина, он соизмеряет себя с ними. Есть отдельный пласт — буддистский, которым он отлично владеет… Но мы в России живем, тут есть кое-какие важные детали, которых нельзя не заметить. А они их безвозвратно упустили. 

Ну и ладно; мы не за то их любим. 

Ориентир в этой программе у меня простой: побродить по тропкам своей юности. Юрия Лозу я услышал, когда мне было лет десять, «Чайф» — в 14, Сашу Скляра — в 15. Едва ли я тогда мог предположить, что смогу задать этим людям любые вопросы. И уж тем более вообразить, что Саша Скляр будет приезжать ко мне в деревню и петь у меня на летней кухне свои великие песни. Многие из моих гостей — настоящие, стопроцентные рок-звезды, видевшие битком набитые стадионы, подпевавшие им хором в двадцать тысяч глоток. У меня жуткое любопытство по отношению к этим людям, это нормально, разве нет? Они же шаманы. Их миллионы слушали. Они серьезно вложились в создание того народа, среди которого мы живем и к которому относимся.

Вы и сами записываете музыку, выступаете с концертами, пишете во всех жанрах, включая поэзию, занимаетесь политикой, шьете дизайнерские ватники, не говоря уже о том, что вы муж и отец. Что дает такая разносторонняя деятельность? Вон Гришковец тоже был и чтец, и жнец, и на дуде игрец, а сейчас о нем забыли почти.

Да ладно, по-моему, Гришковец вполне себе успешно гастролирует. Быть может, он в какой-то момент слишком серьезно стал к себе относиться и издал дюжину томов своих ЖЖ-записей, весьма, как мне кажется, однотипных и несколько, что ли, помпезных. Но актер он хороший, драматург хороший, а человек вообще замечательный.

Теперь что касается меня. Ватники, как вы сами понимаете, я не шью — просто возникла идея выпустить небольшую коллекцию верхней одежды вместе с Егором Зайцевым, чисто из хулиганства, чтоб позлить «западников» — ну, мы и выпустили ватники. История эта закончилась. 

Музыка — это все та же дань юности. В 16 лет я хотел быть рок-музыкантом, а не писателем, у меня была своя группа, и я представлял себя на сцене. В итоге все мои друзья стали настоящими музыкантами, а я ушел работать в ОМОН. Но спустя 20 лет у меня появилась возможность юношескую мечту реализовать — и записать несколько пластинок. Я собрал своих друзей, пластинки записал, и, в сущности, доволен результатом.
Что там еще? Политика? Нет, политикой я не занимаюсь. Я часто езжу на Донбасс, но это не политика. Это моя жизнь, и я еду в те места, где происходит самое важное. Там в минувшие два года происходило все самое важное для меня.

А чем вообще должен заниматься писатель? Сидеть в ресторане и глушить водку? Менять девок? Томиться в кругу себе подобных и обсуждать метафизические проблемы? Я просто живу нормальной жизнью. И если жизнь мне предоставляет какие-то возможности, я их использую.

4 апреля в «Гоголь-центре» состоится читка отрывков из вашей новой книги и диалог между вами и Серебренниковым. Как это возможно? Вы же идеологические противники. Что ждать?

Что ждать, я сам не знаю. Думаю, будет весело и задорно. Что до того, будто мы с Кириллом противники… Ну, едва ли. Кирилл рассказывал, что в юности в Ростове распространял газету «Лимонка» — ту самую, в которой я и Эдуард Лимонов, и прочие, и прочие излагали свои революционно-левацко-консервативные взгляды.

Мы с Кириллом — ну, это что-то вроде Есенина и Мейерхольда в 1919 году. Он, как и я, модернист и экстремист в искусстве. При этом отлично осознающий, что такое традиция и на какой почве мы стоим. Помню, мы с друзьями-музыкантами выпустили песню «Пора валить тех, кто говорит «Пора валить». Из-за этого начался дикий скандал, какие-то либеральные деятели начали требовать призвать меня к суду и посадить за экстремизм, и тут Кирилл вдруг совершенно спокойно говорит мне: «Даже не вздумай оправдываться, ты — художник».

Я его всегда поддерживал, он очень крутой режиссер, и вовсе не потому, что он может кого-то раздеть на сцене. Любой дурак может раздеть труппу на сцене. Серебренников — мастер, и это знают во всем мире.

Другой вопрос, что я, как говорят, милитарист и империалист, а Кирилл — совсем нет. Но в каких-то вещах мы с ним отлично находим общий язык. Потому что мы свободные люди. В отличие от патриотических или либеральных сектантов.

Анна Балуева
TimeOut, 04.04.2016