Захар Прилепин: «В каком-то смысле я был выродок, конечно…»

Захара Прилепина представлять не нужно. Он из категории людей-брендов. Из его интервью впору составлять десятитомник, вроде переписки Ленина с бесчисленным числом Зиновьевых и Троцких. Сказано о книгах, сказано о критике, сказано о нацболах, сказано о протестах. Украинский писатель Платон Беседин решил побеседовать с Захаром Прилепиным о «человеческом, слишком человеческом».

— Я бываю там раз в год, ищу свои детские следы, иногда нахожу. Чаще — нет. Строго говоря, ни чем особенным оно больше не славно. Тихая рязанская деревня у тихого пруда.

Но вот собственно роддом, где я родился, в городе Скопин (пять минут езды от моей деревни, где я провёл детство), и сам Скопин — места более чем занимательное. Помимо того, что там родился я, там так же родились маршал Бирюзов, который чуть не устроил Третью Мировую (он командовал Советской армией, когда был Карибский кризис), крупнейший драматург сталинского времени Афиногенов, культовый советский режиссёр Лукинский, автор «Ивана Бровкина» и «Деревенского детектива», замечательный композитор Анатолий Новиков, автор «Смуглянки» и «Эх, дороги…». Из числа современников — театральный режиссёр Владимир Дель, который, кстати, недавно поставил отличный спектакль «Допрос» по моей повести, причём, главные роли сыграли два скопинских актёра, перебравшихся ныне в Москву — Роман Данилин и Михаил Сиворин. Да, чуть не забыл — в Скопине ещё учился и провёл детство Владислав Сурков, о котором рассказывать не надо.

Так что, места у нас удивительные и странные. Редкая концентрация любопытных персонажей на городок в 30 тысяч человек, коих в России сотни.

— Есенин писал о себе: «Я последний поэт деревни». В случае Есенина это ещё было во многом образное самоопределения, после Есенина родились ещё в деревнях и Твардовский, и Рубцов, и — если широко понимать слово «поэт» — целая плеяда великолепных «деревенщиков». Но вот сегодня я уже начинаю сомневаться, что в российской деревне, стремительно деградирующей, кто-то ещё может уродиться.

Так что, да, отчасти я последний поэт деревни. Определённые вещи, которые не имели люди, выросшие в городе, подарены мне за так: крестьянская речь, природа, все эти, простите, берёзки и осинки — это всё моё, как в том фильме, родное.

— Как себя сейчас помню, я был несколько аутичный ребёнок. У меня были друзья, я гонял по лугам на велосипеде, купался целыми днями, щавель ел, но, глядя из своих 37 лет на себя того, я понимаю, что имели место некоторые отличия от сверстников.

Знаете, моя жена говорит часто, глядя на меня: «Никогда ни в какой деревне ты не мог родиться, ни от каких крестьянских родителей — это никак и никогда не отражается на тебе». То есть, в каком-то смысле я был выродок, конечно.

— Ни разу в жизни не было у меня депрессий. Я ужасно переживал смерть отца и до сих пор переживаю. В остальном у меня катастрофически прекрасное настроение круглые сутки, меня очень сложно огорчить.

— Мне пишется нетрудно, но отношусь я к этому серьёзно. Тут некоторые критики бегали, как оглашённые, с фразой, брошенной мной в интервью: «Я пишу левой ногой». Ладно, я пишу правой рукой и не очень быстро. Просто я работаю каждый день — вот и результат.

Сейчас пишу новый роман — два абзаца в день уже много для меня. Четыре — рекорд. Но если каждый день работать — за полтора-два года можно написать роман.

Зато я быстро пишу публицистику. В итоге так и получается — книжка публицистики в год, один роман в 2 года — вот людям уже и кажется, что я быстро пишу.

Тут Валентин Курбатов, старейший и любимый мною критик, сетовал, что я и Пелевин много пишем. Я говорю: «Вы посчитайте, сколько обожаемый вами Виктор Астафьев написал к моему возрасту. Куда больше!»

— Я не уверен, что знаю каких-то настоящих мужчин и сам таковым являюсь. Знаете, как один старый пастор сказал, когда его попросили подытожить его многолетнюю службу в одном селе? Он сказал: «Взрослых людей нет». Вот так же нет никаких настоящих мужчин. Есть мужчины, которые время от времени совершают мужские поступки. Отдельные мужские поступки. В свободное от мужских поступков время они ведут себя как полные мудаки.

В моём случае мне просто нужны были деньги, чтоб кормить девушку мороженым.

— В 22 года я сознательно начал брить голову. На самом деле, из практических соображений: очень удобно, дышишь, трезвеешь быстро, красота.

— Модный в смысле одежды? Никогда об этом не задумывался. Вот задумался — отвечаю. Я постоянно бываю за границей, там дешёвая одежда, покупаю всякие джинсы и куртки, мне нравится то, что носят на себе мои любимые негритянские рэпперы или эти чудесные ребята с Ямайки. Короче, я просто цепляю там то, что мне по вкусу, обычно это в течение 20 минут происходит –терпеть не могу ходить по магазинам. Вот, собственно, и вся мода.

— Рэп появился, когда исчез адекватный моему сегодняшнему состоянию и нынешней социальной ситуации рок. А вечно переслушивать БГ и The Cure сложно. Так у меня в машине (слушаю музыку, в основном, в машине) появились Вис Виталис, 25/17, Ноггано, с одной стороны, и 50cent, Eminem, Дамиан Марли, с другой.

Все они — отчасти мой музыкальный эквивалент. Но вообще у меня есть своя группа Elefunk, мы доделываем вторую пластинку, надеюсь презентовать её осенью, да и вообще хочу чуть больше внимания уделять музыке.

— Захотелось более серьёзно, обстоятельно зафиксировать себя в пространстве. Денег серьёзная литература в России не приносит. Но имя, заработанное литературой, конечно, может приносить определённые дивиденды.

Однако всё это я понял гораздо позже. Вначале мне просто хотелось написать такую книжку, которую ещё никто не написал.

— Я думаю, всё было бы более-менее в порядке и без Чечни, что-нибудь другое случилось бы в судьбе, я бы нашёл себе какое-нибудь не менее бодрое применение, чем работа в ОМОНе. У меня что-то получилось только потому, что я много читал чужих книг и маниакально любил литературу с детства. А в Чечне побывали сотни тысяч людей, и сотни уже пробовали писать об этом прозу.

— Ради Бога, я за любую замуту, кроме голодовки.

Думаю, там надо изобразить братьев Якименко в роли отрицательных персонажей, ну и прочих наших властных упырей. Пусть за ними бегают красивые бритые ребята, можно Навального в компанию к ним — думаю, будет пользоваться большой популярностью эта игра. Собчак только туда не надо.

— Насколько я помню, эту премию уже получали Дмитрий Быков и Алексей Иванов. Так что хорошая компания. Я думаю, что сообщество фантастов хочет расширить рамки самой фантастики и, прямо скажем, несколько повысить средний уровень за счёт привлечения имён со стороны.

Сам я о жанрах не думаю никогда. Хотя некоторым признанием «фантастического сообщества», конечно, обрадован. Стругацкий меня хвалил — какой дурак тут будет огорчаться?

Авторы играют каждый сам по себе, но сравнивать нас можно друг с другом только по результатам достигнутого.

— Липки — мощнейшая штука, ничего подобного в России нет по масштабу и замыслу. Это очень важная вещь — я там половину живых классиков увидел воочию, разговаривал с ними, выпивал, там собрались впервые все «новые реалисты», там мы все поняли, что мы не одиноки. Это было дико круто.

Я был на семинаре у Леонида Юзефовича — ну, вы знаете, я просто в него влюбился, и по сей день люблю его и как человека, и как писателя. Где бы я его нашёл, как не в Липках, сами посудите?

— О новых Прилепиных периодически говорят, я натыкался на это определение в прессе, и время от времени читаю признания молодых литераторов, что они находятся под моим влиянием. Да и не только молодых. Я у двух старейших литераторов находил откровенно… э-э… навеянные мной куски. Например, сравните начало «Холма» Проханова и начало «Саньки».

Про секту ничего не знаю, но я слышал, что есть люди, которые называют меня не просто в числе симпатичных им литераторов — а в качестве самого любимого писателя. Это меня греет, не буду скрывать.

— Шёл купить Прилепина, а купил Быкова, Иванова, Терехова, например.

Но мы не соревнуемся, тем не менее. Это скорее соревнование с самим собой. Ты ставишь себе планку всё выше и выше и каждый раз должен её брать. И Быков ставит себе планку, и Шаргунов, и Садулаев. То есть, мы играем каждый сам по себе, но сравнивать нас можно друг с другом только по результатам достигнутого.

— Писателей, которые обо мне отзываются чуть больше, чем Шаргунов, Сенчин, Данилов. Я ценю своё слово и называю только те имена, которые реально ставлю высоко. У меня есть множество друзей, и собутыльников литераторов, которых я не называю никогда.

Ну и наконец, я последовательно очень высоко ставлю, к примеру, таких писателей, как упомянутый Терехов, или Михаил Тарковский, или Александр Кузнецов-Тулянин, но я ни разу не слышал, чтоб они хорошо обо мне отзывались. Да и не жду этого.

Банды формируются по интересам. Насколько я знаю, весомая банда в прозе одна – это, да, «новые реалисты». Они, мы, сошлись когда-то в неприятии либерального дискурса и вообще всего этого антиимперского и русофобского гвалта 90-х.

Не уверен, что от этого была какая-то практическая польза, но лично нам было приятно, когда вдруг выяснилось, что каждый из нас не один такой.

— Проханов, Пелевин, Гаррос и Евдокимов — право на премию имели все названные.

— Представления не имею, какой из них удачный, никогда не редактирую их и никогда не вникаю в работу переводчика. У меня хорошие отношения с моим сербским переводчиком — её зовут Радмила, и с французском — её имя Жоэль. Мне кажется, они хорошо ко мне относятся и вдумчиво относятся к моим текстам.

— Работа редактора с романом «Санькя» на этом закончилось, поэтому первое издание содержало катастрофическое количество ошибок, я до сих пор их исправляю. Я бы не отказался от вдумчивого, въедливого и очень образованного редактора.

— Ну да, ничего не оставляем позади себя, всё в дело, всё в дело: черновики, старые заголовки — всему находится применение. Я иронизирую, конечно, но лишь отчасти.

Пусть люди прочтут и узнают, чем я на самом деле занимался серьёзней всего.

— Думаю, вы преувеличиваете. Но вообще, как Есенин сказал как-то: «Чего бы ни говорили — лишь бы говорили». Чем больше говорят, тем больше шансы, что люди, ещё не читавшие мои тексты, книги, пойдут и прочтут их. И узнают, чем я на самом деле занимался серьёзней всего.

— У нас нет никакой другой задачи, кроме тщетной попытки построить царство Божие на земле.

— Это из офиса так кажется. А из тюрьмы — иначе.

— Советскую.

— Я не думаю, что такая книга нужна в принципе. Сейчас — точно. А до будущего мне дела нет, я ничего не знаю о нём.

— Я никогда никому не хамлю, не перехожу на личности и не оскорбляю чужих жён, детей и родителей. Но если кому-то не нравится моя точка зрения, я, что называется, к вашим услугам. В отличие от многих критиков, я не в чулане сижу, а непрестанно выступаю – найти меня нет никаких проблем.

— Терпение, смирение и последовательность. Знание о том, что количество человеческих радостей ограничено. Знание о том, что за любой грех придётся отвечать. И знание о том, что, в конце концов, Бог есть.

— Всё в порядке. У всех с пороками всё в порядке. И у меня тоже. И я отдаю себе в этом отчёт.

— Очень важно. Но искренность никогда не бывает последней и абсолютной. Всегда есть элемент забавы — с самим собой, с мирозданием, с читателем. Просто одни иной раз только забавляются, а другие только рвут рубаху на груди. Надо как-то с умом всё это делать. Я пишу искренние вещи, но при этом отдаю себе отчёт, что занимаюсь литературой, а не исповедуюсь и не проповедую. Литература — ремесло, тут есть свои законы.

Платон Беседин, Thankyou.ru - 27 июля 2012 г.