Захар Прилепин: Теперь бью сразу и не мучаюсь

Известный писатель Захар Прилепин уверяет, что он счастлив 363 дня в году. Мы узнали, что приносит ему так много положительных эмоций в жизни.

Бью и не мучаюсь 

1– Я вообще не помню, чтобы я испытывал в детстве отдельные, что называется, уколы счастья. Я постоянно пребывал в таком непрерывном прекрасном состоянии. Думаю, как и многие. Но у меня-то это до сих пор продолжается! Вот честно: каждое утро я просыпаюсь с мыслью: «Эх, блин, как же хорошо!» Наверное, из трехсот шестидесяти пяти – триста шестьдесят три дня в году я точно счастлив. Если и бывали редкие депрессии, даже не депрессии, а минуты тоски, грусти, отчаяния, – ну, может, только в школе... Когда, например, была ситуация: надо было дать в лицо, а я не дал. Даже уже и не помню сейчас деталей – то ли толкнул меня кто, то ли что. И я это проглотил, а потом сидел и переживал долго, мучился. Но это было давно. С тех пор у меня уже таких проблем не возникает: я просто сразу бью и не мучаюсь.

Пять часов Есенина

2 Если говорить об осознании счастья... Наверное, первый раз это случилось, когда мы переехали из нашей деревни Ильинка в Дзержинск – химический гигант, кругом дымящие трубы, асфальт, огромные, как мне казалось, дома... А я же вырос и привык жить среди лугов, полей и пасторалей, и мне дико не хватало всего этого. И тогда, видимо, в качестве компенсации пришла поэзия – я читал ее запоем. Вот я выходил из школы, прощался с друзьями – они-то думали, что я нормальный, а я был ненормальный, потому что приходил домой, открывал Есенина и мог читать его по четыре-пять часов подряд. Вслух, что важно. Я испытывал такой несказанный кайф – хотя что я там мог понимать в десять-то лет? Половины не понимал, но меня завораживало само звучание слов. А потом отец подарил мне печатную машинку, и это был полный восторг. И я сам, сначала двумя пальцами печатая, потом уже немножко быстрее, начал составлять антологии футуристов и символистов. Их же тогда не существовало вообще, таких антологий, они начали выходить лет через десять. А я находил стихи в каких-то сборниках, архивах, воспоминаниях, все это перепечатывал, собирал вместе... Моя сестра потом носила эти вручную набранные антологии в институт, все их читали и друг другу передавали. За этим занятием я тоже был совершенно счастлив.

С бородой и с братвой

3 Еще – любимая музыка. Я очень любил БГ, просто боготворил, всегда ждал новых альбомов. Помню, что каждый день, засыпая, я видел перед собой его лицо – как он поет с закрытыми глазами... Это было как выход за пределы – его музыка. Сейчас я очень проникся музыкантом Loc-Dog – покупаю все новые пластинки и слушаю в машине. Он дикий, половина его песен – просто дрянь. Но другая половина – та-а-акой кайф! Вот это я очень люблю: играет музыка, от которой бежит моя кровь, и я лечу по дорогам на своем джипе, весь такой молодой, неостановимый – как у Маяковского: «красивый, двадцатидвухлетний»... Я вообще езжу очень нагло и быстро, кого-то раздражаю, кто-то меня ненавидит, но ничего не могу с собой поделать – еду и наслаждаюсь тем, что я самый быстрый и самый ловкий... Когда я езжу из Нижнего в свою деревню в Рязанской области, несусь по шоссе, никто меня не обгоняет, а я – всех, это вот тоже мое дурацкое подростковое счастье.

И еще – возвращение из Чечни. Когда сходишь с борта, с бородой, с братвой, а главное, живой и целый... Хотя могу сказать, что вообще все эти командировки – я там был сорок или пятьдесят дней, – я каждый день был счастлив. Кругом война, постоянно кого-то убивают, везде смерть – а я каждый день испытывал такую полноту бытия. Звучит тоже, наверное, диковато, но так и было.

Рождается человек – и как мучается женщина

4 А что касается внешних событий, то они никогда на меня особенно не влияли в этом плане. Я не любил ни Горбачева, ни Ельцина, не разделял восторгов некоторых моих друзей по поводу вещей, происходивших в стране в разное время: перестройка, распад Союза – ничего я не ждал от этого. Я, видимо, не подвержен влиянию общественных эйфорических состояний, для меня всегда счастье было только в том, что лично со мной происходит.

А самое главное из всего этого – любовь к женщине, к моей жене. Она запредельная, она длится с самого начала и не ослабевает. Я все четыре раза присутствовал на родах жены, и каждый раз это было невероятное ощущение, начисто сносящее крышу! Казалось бы, к четвертому-то разу уже можно было бы привыкнуть, но мои чувства при рождении младшего ребенка были не менее острыми, чем когда родился первый. Это описать невозможно: вот рождается новая жизнь, новый человек, и как мучается эта женщина, твоя жена, которую ты любишь, как она замучилась. А я помню, что после четвертых родов жена мне говорила: «Нет, нет, я больше не хочу рожать, я устала!» – и невыносимо жалко ее, до слёз... И в то же время – рождается твой сын или дочь! И я ведь первым его вижу, я его вижу раньше, чем мать, потому что он, ну... с моей стороны рождается, скажем так. Это не просто чудо жизни, которое совершается на моих глазах, это сильнейшее ощущение рода, семьи...

В детстве я ужасно любил наши деревенские семейные праздники. Все было классически: во дворе накрывают длинный стол, куча еды, куча народу, собирается вся наша родня, все Прилепины, все Нисифоровы – это с маминой стороны, и начинается веселье, песни, танцы... Бабушка здорово играла на балалайке, виртуозно, а не как в голливудском кино, а отец мой – на гитаре, на аккордеоне. Бабушка моя была очень красивый человек, и дед был красивый... А теперь их уже нет, и ничего этого не будет больше никогда. Это плохо. Но для меня счастье – что это было.

Общение с людьми, которых я люблю, – всегда счастье. Это не только моя семья и мои друзья, это люди, которыми я восхищаюсь. Например, я очень люблю Диму Быкова. Я знаю, что это удивительный человек и безусловный факт мировой литературы. Многие мои бритые и татуированные друзья этого не понимают и, наверное, не одобряют, но это совершенно неважно. Если я люблю кого, для меня не имеет значения, как к этому относятся другие, да и сам этот человек, если честно.

Жарова Валерия, "Собеседник" №35 - 29 сентября 2013