Захар Прилепин: Теперь бью сразу и не мучаюсь
Известный писатель Захар Прилепин уверяет, что он счастлив 363 дня в году. Мы узнали, что приносит ему так много положительных эмоций в жизни.
Бью и не мучаюсь
Я вообще не помню, чтобы я испытывал в детстве отдельные, что называется, уколы счастья. Я постоянно пребывал в таком непрерывном прекрасном состоянии. Думаю, как и многие. Но у меня-то это до сих пор продолжается! Вот честно: каждое утро я просыпаюсь с мыслью: «Эх, блин, как же хорошо!» Наверное, из трехсот шестидесяти пяти — триста шестьдесят три дня в году я точно счастлив. Если и бывали редкие депрессии, даже не депрессии, а минуты тоски, грусти, отчаяния, — ну, может, только в школе… Когда, например, была ситуация: надо было дать в лицо, а я не дал. Даже уже и не помню сейчас деталей — то ли толкнул меня кто, то ли что. И я это проглотил, а потом сидел и переживал долго, мучился. Но это было давно. С тех пор у меня уже таких проблем не возникает: я просто сразу бью и не мучаюсь.
Пять часов Есенина
Если говорить об осознании счастья… Наверное, первый раз это случилось, когда мы переехали из нашей деревни Ильинка в Дзержинск — химический гигант, кругом дымящие трубы, асфальт, огромные, как мне казалось, дома… А я же вырос и привык жить среди лугов, полей и пасторалей, и мне дико не хватало всего этого. И тогда, видимо, в качестве компенсации пришла поэзия — я читал ее запоем. Вот я выходил из школы, прощался с друзьями — они-то думали, что я нормальный, а я был ненормальный, потому что приходил домой, открывал Есенина и мог читать его по четыре-пять часов подряд. Вслух, что важно. Я испытывал такой несказанный кайф — хотя что я там мог понимать в десять-то лет? Половины не понимал, но меня завораживало само звучание слов. А потом отец подарил мне печатную машинку, и это был полный восторг. И я сам, сначала двумя пальцами печатая, потом уже немножко быстрее, начал составлять антологии футуристов и символистов. Их же тогда не существовало вообще, таких антологий, они начали выходить лет через десять. А я находил стихи в каких-то сборниках, архивах, воспоминаниях, все это перепечатывал, собирал вместе… Моя сестра потом носила эти вручную набранные антологии в институт, все их читали и друг другу передавали. За этим занятием я тоже был совершенно счастлив.
С бородой и с братвой
Еще — любимая музыка. Я очень любил БГ, просто боготворил, всегда ждал новых альбомов. Помню, что каждый день, засыпая, я видел перед собой его лицо — как он поет с закрытыми глазами… Это было как выход за пределы — его музыка. Сейчас я очень проникся музыкантом Loc-Dog — покупаю все новые пластинки и слушаю в машине. Он дикий, половина его песен — просто дрянь. Но другая половина — та-а-акой кайф! Вот это я очень люблю: играет музыка, от которой бежит моя кровь, и я лечу по дорогам на своем джипе, весь такой молодой, неостановимый — как у Маяковского: «красивый, двадцатидвухлетний»… Я вообще езжу очень нагло и быстро, кого-то раздражаю, кто-то меня ненавидит, но ничего не могу с собой поделать — еду и наслаждаюсь тем, что я самый быстрый и самый ловкий… Когда я езжу из Нижнего в свою деревню в Рязанской области, несусь по шоссе, никто меня не обгоняет, а я — всех, это вот тоже мое дурацкое подростковое счастье.
И еще — возвращение из Чечни. Когда сходишь с борта, с бородой, с братвой, а главное, живой и целый… Хотя могу сказать, что вообще все эти командировки — я там был сорок или пятьдесят дней, — я каждый день был счастлив. Кругом война, постоянно кого-то убивают, везде смерть — а я каждый день испытывал такую полноту бытия. Звучит тоже, наверное, диковато, но так и было.
Рождается человек — и как мучается женщина
А что касается внешних событий, то они никогда на меня особенно не влияли в этом плане. Я не любил ни Горбачева, ни Ельцина, не разделял восторгов некоторых моих друзей по поводу вещей, происходивших в стране в разное время: перестройка, распад Союза — ничего я не ждал от этого. Я, видимо, не подвержен влиянию общественных эйфорических состояний, для меня всегда счастье было только в том, что лично со мной происходит.
А самое главное из всего этого — любовь к женщине, к моей жене. Она запредельная, она длится с самого начала и не ослабевает. Я все четыре раза присутствовал на родах жены, и каждый раз это было невероятное ощущение, начисто сносящее крышу! Казалось бы, к четвертому-то разу уже можно было бы привыкнуть, но мои чувства при рождении младшего ребенка были не менее острыми, чем когда родился первый. Это описать невозможно: вот рождается новая жизнь, новый человек, и как мучается эта женщина, твоя жена, которую ты любишь, как она замучилась. А я помню, что после четвертых родов жена мне говорила: «Нет, нет, я больше не хочу рожать, я устала!» — и невыносимо жалко ее, до слёз… И в то же время — рождается твой сын или дочь! И я ведь первым его вижу, я его вижу раньше, чем мать, потому что он, ну… с моей стороны рождается, скажем так. Это не просто чудо жизни, которое совершается на моих глазах, это сильнейшее ощущение рода, семьи…
В детстве я ужасно любил наши деревенские семейные праздники. Все было классически: во дворе накрывают длинный стол, куча еды, куча народу, собирается вся наша родня, все Прилепины, все Нисифоровы — это с маминой стороны, и начинается веселье, песни, танцы… Бабушка здорово играла на балалайке, виртуозно, а не как в голливудском кино, а отец мой — на гитаре, на аккордеоне. Бабушка моя была очень красивый человек, и дед был красивый… А теперь их уже нет, и ничего этого не будет больше никогда. Это плохо. Но для меня счастье — что это было.
Общение с людьми, которых я люблю, — всегда счастье. Это не только моя семья и мои друзья, это люди, которыми я восхищаюсь. Например, я очень люблю Диму Быкова. Я знаю, что это удивительный человек и безусловный факт мировой литературы. Многие мои бритые и татуированные друзья этого не понимают и, наверное, не одобряют, но это совершенно неважно. Если я люблю кого, для меня не имеет значения, как к этому относятся другие, да и сам этот человек, если честно.