Захар, ты сначала писал стихи. Потом была журналистика, и, наконец, проза. Бродский считал, что поэзия выше прозы. С другой стороны, есть мнение, что рифмовать – особенно модные верлибры – куда легче, чем писать рассказы и романы. На твой взгляд, что – проза или поэзия – стоит в литературной иерархии выше? Пишешь ли стихи сейчас стихи?
- Стихов я не пишу, хотя не исключаю возможности, что когда-нибудь снова начну их писать. Но пока я себя слишком хорошо чувствую для поэзии.
...всё просто: плохой верлибр написать проще, чем хороший рассказ, плохой рассказ сочинить легче, чем хороший верлибр.
Безусловно, поэзия - наивысший строй речи. Я каждый вечер читаю на ночь одно или два стихотворения — у меня сотни полторы поэтических сборников стоят на полочках прямо возле моей кровати — только руку протяни.
Поэзия гармонизирует сознание, как ничто другое.
Другой вопрос, что в современной русской поэзии звучанию уделяется чуть больше внимания, чем содержанию. Она безумно красива, порой, читая стихи наших замечательных современников, я чувствую, что превращаюсь в Одиссея — и меня надо привязать к мачте, чтоб, упаси Бог, я не выпал из окна — так влекут меня эти сирены. Но периодически я вообще не помню о чём шла речь в тех стихах, которые так сильно нравились мне семь минут назад.
Я скажу катастрофически пошлую вещь: мне не хватает стихов, которые я мог бы пересказать. «Девушка пела в церковном хоре...» - это можно пересказать. «Письма Римскому другу» - тоже можно. «Сорокоуст» можно. А современные стихи — сплошь и рядом — нельзя.
Я говорю даже не о сюжете, а о смысле. Смысл ведь тоже можно пересказать. А нынешние стихи порой можно только напеть: «тарара-рарара-рарара... тарара-рарара-рара...»
Это, конечно, не их проблема — это мои личные претензии.
А твои первые стихи чем, кем были вдохновлены?
Не поверите, чувством родины.
Первое стихотворение я написал в 9 лет, помню оттуда одну строчку: «Люблю я Русь, клянусь». По-моему, с тех пор ничего особенно во мне не изменилось.
Потом, конечно, мои кузины — двоюродные сёстры, с которыми я рос — ох, как развивало поэтическое чувство. Они были чуть старше меня и казались мне тогда полубогинями. И вот мне было, скажем, 13 лет — а им — 15, 17. Мы очень дружили, это были очень трепетные, тонкие, до лёгкого звона в ушах невинные отношения. Как тут было не начать сочинять стихи.
-Последний твой роман «Чёрная обезьяна» вышел в финал ряда премий. Со сборниками рассказов такое происходит реже. Насколько сегодня романоцентрично сознание издателей и читателей?
Ну, не смертельная романоцентричность. Только что Миша Елизаров выпустил дельный сборник рассказов «Мы вышли покурить на 17 лет...» - отличная демонстрация того, что с малой формой всё в порядке.
Потом, между нами говоря, самое большое количество премий я получил за книжку «Грех» - которая ни что иное, как сборник рассказов, объединённых одним героем и одной интонацией.
Но романы, да, читают чуть больше...
Честно говоря, я не особенно разбирался, отчего так получилось — я сам, признаться, тоже больше люблю читать толстые, огромные сочинения — именно тогда создаётся ощущение, что ты занят чем-то важным, и ещё есть чувство, будто ты проживаешь целую, чужую, необъятную жизнь. Вот, к примеру, «Благоволительницы» Джонатана Литтела — совершенно гениальная штука, она хранится в моём сознании как кусок собственной жизни. Равно как и, к примеру, огромные романы Александра Терехова — будь то «Каменный мост» или «Немцы»: я с этим живу теперь, как с частью самого себя и как со звездным небом над головою.
А в рассказе есть что-то болезненное. Он как укол: остро, сладко или больно — если это хороший рассказ, - но эмоция слишком короткая и чуть обиженная, как будто у тебя что-то отняли.
Дмитрий Быков как-то поразмышлял, что сейчас невозможно появление полновесного русского романа. Всё ли сегодня в порядке с русским романом? И не изжила ли себя, как считает Лимонов, романная форма в принципе?
Лимонову вольно говорить всё, что угодно, он гений.
Но вообще все его рассуждения про буржуазность романа, равно как и тупик кинематогрофа — всё полная ерундистика. Просто он свои романы уже написал и не видит смысла в том, чтоб появлялись новые романы — зачем новые, когда есть прекрасные старые?
Аргументация его сводится к тому, что документальные фильмы, равно как и документальные тексты воздействуют более остро, чем старообразные романы и фильмы художественные.
Но они воздействуют на совершенно разные рецепторы, и читают (или смотрят) их с совершенно разными целями. Ну да, вот есть Рифеншталь, есть, не знаю, «Майн Кампф», есть мемуары Гражданской войны и мемуары войн мировых. И что теперь? Не читать «Тихий Дон»?
Потом, сам Лимонов пишет стихи — и очень много в последнее время. Пусть он поинтересуется сам у себя: зачем он их пишет? Можно ведь, не знаю, почитать программу нашей с ним партии.
Ответ очевиден: есть эстетическое удовольствие. Художественный текст — будь то стихи или проза — это всего лишь убедительная демонстрация способности человека к логическому и гармоническому мышлению, к восприятию того, что в самом широком смысле зовётся музыкой. Собственно, и в музыке как таковой тоже нет ведь никакого смысла — такая же надуманная ерунда, как романы.
И что?
Для меня, что новая проза Терехова, что новые стихи Лимонова, что новая музыка, к примеру, Марка Алмонда — суть оправдание присутствия человека в мире, ну и ни с чем не сравнимое душевное удовольствие.
Что до позиции Быкова — то вот у нас есть «Остромов» и, к примеру, «Икс», два очень дельных и вполне полновесных русских романа. Так что, не знаю, о чём там мой любимый Дмитрий Львович печалится.
Тебе что легче всего из прозы пишется? Есть ли любимый жанр?
Ну, я не Алексей Николаевич Толстой, я ещё не сменил так много жанров, чтоб выбирать какой лучший и любимый.
Мне вообще пишется легко, в целом. И чтоб не было так легко, я периодически не пишу по несколько месяцев. Чтоб гуще отстоялись эмоции и слова.
Вот сейчас начал исторический роман. Написал треть, отложил и три месяца читать его не буду. Потом прочитаю, и посмотрю не обманчивай ли была эта лёгкость с которой он сочинялся.
Сейчас не очень принято говорить о писательстве, как о чём-то возвышенном, магическом. Пишет человек и пишет. Так, баловство. Как ты относишься к процессу создания текстов? Что для тебя? Рутина или, наоборот, некое сакральное действо?
К написанию своих текстов я отношусь спокойно, а к написанию чужих — хороших — текстов — возвышенно.
Человек, который не понимает, читая, к примеру, Бориса Рыжего, что имеет дело с чем-то неизъяснимым и божественным, а говорит: ну, что мол, написал и написал, я тоже так могу — это чужой мне человек, он деревянный для меня.
Но если я о себе буду говорить: что вот я с Богами беседую, не трогайте меня, я проводник господней красоты — то значит место мне в психбольнице.
Борхес говорил, что «неверно говорить о неудачных произведениях. Ведь автор не знает, что пишет». Насколько текст, на твой взгляд, может и должен выходить за границы авторских намерений? Кто в таком случае: проводник, фиксатор, писец…?
Борхесу видней. Я стараюсь знать, что пишу.
Впрочем, в некоторых случаях действительно бываешь удивлён результатом. Мне кажется, к примеру, книга «Чёрная обезьяна», простите, что о себе, получилась куда любопытней, чем я её придумал. Это лучшая моя книжка, он чуть больше, чем я умею и понимаю. И это действительно зависело от чего-то, что вне меня и больше меня.
Рукой пишешь? Говорят, своя энергетика у такого письма. Или всё на компьютере?
Нет, рукой не пишу очень давно, и даже не начинаю писать, если нет поблизости ноута.
Не знаю ничего про энергетику — текст-то в любом случае мы читаем на бумаге: так что куда удобнее писать текст так, чтоб сразу понимать, как его увидят другие.
Впрочем, пожалуй, стихи я писал бы от руки, это правда. Как-то нелепо будет набрать в электронной коробке слова «Я помню чудное мгновенье...» - да?
Опять же есть стереотип, – правда, популярный скорее в прежние времена – что писательство – это отречение от мира, некая жертва. Например, в романе Моэма «Луна и грош» главный герой Чарльз Стрикленд бросает семью, работу, быт, чтобы отдаться творчеству. Было ли у тебя нечто похожее? Или насколько писательство мешает тебе жить, в принципе?
Отчего ж только в прежние времена? И по сей день многие воспринимают это как жертву. Только они не себя приносят в жертву, а своих близких — жен или матерей, а ещё чаще: рождённых или нерождённых детей, которые должны подождать, пока папа творит и мечется от одной бляди к другой в поисках вдохновения.
В общем, надо сообщить следующее: Моэм нас обманул. Гениальный русский поэт Сергей Александрович Есенин написал по этому поводу очень просто и точно: «Как страшно, что душа проходит, как молодость и как любовь». Душа проходит от этих жертв, понимаете? А когда душа проходит — тогда уже ничего не пишется. Потому что на выжженом месте ничего не растёт.
Многие, впрочем, наблатыккались жить и писать без этого эфемерного органа. Есенинскую, равно как и маяковскую или хэмингуевскую смелость завершить своё присутствие, когда внутри всё умерло, имеют далеко не все. Чаще всего эффект обратный: чем меньше души, тем больше желание заполнить собой всё пространство вокруг.
А что мешает писательству? Хемингуэй полагал, что выпивка, женщины, деньги и честолюбие…
А тут вот имеет место парадокс, вступающий в противоречие с тем, что я только что сказал: потому что если б у Хэма не было всего перечисленного — не было бы и Хэма.
Ну, да, он прав, мешает. Особенно даже не честолюбие, а зависть и злоба.
Но нищета, невостребованность, неудовлетворенность и отсутствие честолюбия — тоже слабые помощники.
Поэтому ответим так: ничего не мешает, пока ты управляешь этими вещами: ни деньги, ни алкоголь, ни женщины. А вот как только они начинают управлять тобой, то погубить человека пишущего может что угодно: хоть мания величия, хоть какая-нибудь ерунда, вроде привычки спать до обеда и умываться, когда на улице темнеет уже.
На тему алкоголя ты поразмышлял в заметке «Алкогон», вышедшей в сборнике «Книгочёт». При этом есть такая байка, что ты как-то ответил редактору одного из радио, мол, после двенадцати я трезвый не бываю. Алкоголь для тебя – допинг или успокоительное? Насколько соответствует истине расхожий стереотип, что большинство писателей – алкоголики?
Ничего не знаю про стереотип, по-моему, это фигня. До недавнего времени я был самый пьющий среди своих товарищей. Года с 2005-го количество дней, когда я был трезвый до вечера, можно было пересчитать на пальцах одной руки. Ну, двух... Но не трёх рук точно.
Где-то месяц назад совершенно беспричинно мне надоело это состояние. В одним день я прекратил и пить, и курить. Именно прекратил, а не бросил. Бросают — когда это угнетает и владеет тобой, а меня не угнетало. По физиологическому типу я точно не алкоголик и стать им не могу. То есть, я в краткие сроки выпил куда больше, чем необходимо среднестатистическому человеку, чтобы спиться — но ничего особенного даже не напортачил за это время: ну, забыл про пару поездок за границу, один раз потерял паспорт — собственно, всё. Зато я написал за это время 10 книг, создал пару предприятий, объехал пол мира и провёл тысячу встреч. И это при том, что 500 грамм водки и литра три пива было тривиальной дневной нормой моей жизни, не считая тех периодов, когда мы бурно забухивали с друзьями дня на 3-4 — а это случалось пару раз в месяц точно.
Это не было допингом — я и без алкоголя бодро себя чувствую. И успокоительным точно не был — мне и так спокойно. Это было вкусно, задорно, смешно.
Сейчас стало не так задорно и не так смешно — вот и всё. Слегка прискучило. Но и это ничего не означает: вполне возможно, что завтра ко мне в деревню заявятся пяток душевных товарищей, и мы снова подурим от души.
Всё больше авторов повторяют, что «писатель ничего никому не должен», «писатель пишет не для читателя». Лукавят? Для кого пишешь ты? Живёт ли читатель в твоём авторском мире?
Ну, всё-таки нет. Не живёт. Я его слышу, я ему благодарен – но я ни секунды не думаю о том, что от меня хотят и ждут. Мне вообще нет никакого дела до этого, честно.
Я должен — безусловно, должен. Но не читателю — а своему представлению о чести, таланте, мужестве, любви. Есть одна простая задача — как минимум, быть равным самому себе. А лучше быть больше себя.
Как-то уж совсем моветон последнее время говорить о том, что литература должна создавать некую систему координат ориентиров и ценностей. Ты считаешь, должна ли? И вообще, что уж мелочиться, главная задача литературы сегодня?
Моветон, да. Но в данном случае я с удовольствием скажу о себе, что я писатель про нормальное.
У всякого писателя есть демоны в голове. Но только в последние времена писатели стали соревноваться в выведении всё нового и нового количества демонов, которых они ценят, берегут, расчёсывают по утрам, моют во всех местах, греют потом на груди, завернув в пышные полотенца.
Я тоже могу позволить себе вывести демона, беса, чёрного человека — но только с той целью, чтоб охерачить его при первой же возможности лопатой по голове.
Это и есть главная моя ценность: не пестовать мразь в себе.
Тебе же, кстати, принадлежит ставшая уже культовой фраза: «Литератор должен читать три книги в неделю». При твоём графике, где успеваешь находить время? Насколько писателю важно читать? Многие авторы полагают, что это лишь отвлекает, собственно, от писательства…
Ну, они идиоты. Я тоже таких встречал.
Если ты не интересуешься миром — с чего бы это мир будет интересоваться тобой?
Прочесть три книги в неделю — вообще не проблема, это говорит вам отец четырёх детей, чьи дети не обделены вниманием, генеральный директор двух предприятий, и колумнист десятка журналов. Попробуйте к примеру, читать полчаса перед сном (для этого, правда, придётся избавить себя от удовольствия сидеть до четырёх утра на кухне хер знает с кем или в кабаке с прибитыми досугом товарищами), или уделять чтению те сто часов в неделю, которые мы посвящаем бессмысленному броженью по Сети.
Хотел бы поговорить о клановости в литературе. Например, есть ли разделение на «столичную» и «провинциальную»? Помним же, где рождаются и умирают поэты. Ты сам из провинции, но в Москву переезжать не торопишься. Ты по-прежнему живёшь у себя в деревне. При этом часто слышу: «Захар успевает везде побывать». Тяжело успевать? Утомляют тусовки? Или, наоборот, любишь это дело? Насколько автор сегодня должен быть публичным?
Публичность я воспринимаю как часть профессии. Я пишу книги, живу на это и заинтересован в том, чтоб мои книги прочитали как можно больше людей — в России и за её пределами.
При этом, я давно уже накатался, и никакого, поверьте, удовольствия от публичности, интервью и выступлений не получаю. Не скажу, что очень уж страдаю от этого, но мне было бы куда уютней, если б всего этого не было вокруг.
Если я перееду в Москву — этого точно будет больше, поэтому я не перееду туда никогда.
Что до кланов — то их нет. Есть люди либеральных взглядов, есть люди взглядов патриотических — ну и что?
Нет никаких особенных проблем в связи с этим: и либералы не так сильны, чтоб как в 90-е задавить любого поперечного писателя — и патриоты тоже вполне себе беззубы. Пространство свободно — приходи и работай.
Между тем, СМИ уделяет писателям мало внимания. Зато о музыкантах и актёрах пишут всё, что только можно, вплоть до того, кто и в чём пришёл. Это намеренная, на твой взгляд, политика СМИ или свидетельство отсутствия интереса у публики?
Не всё так однозначно, правда ведь?
С вашего позволения, я приведу несколько примеров, касающихся меня лично и некоторых моих коллег — так что, заранее прошу не упрекать меня в нескромности: просто иначе на ваш вопрос я не смогу ответь адекватно.
Я видел на обложках глянцевых журналов и Быкова, и Акунина, и Лимонова. И себя тоже видел. Во время недавнего скандала по поводу моего сталинисткого письма, федеральная «Комсомолка» выхода с интервалом в две недели дважды с моим портретом на обложке. А у них тираж, наверное, под полмиллиона. 99 из 100 российских актёров о таком и мечтать не могут.
На 3й полосе «АиФа» пару раз в месяц выходит интервью именно с писателями, и даже с критиками. Ряд писателей — званные гости на телевидении. И не только писатели либеральных взглядов, замечу.
Но вообще, конечно же, медиа рассчитаны на людей недоразвитых — и кормят их сообразно их овощным желаниям. По идее писателей вообще не могло бы появиться в этом пространстве. Но вот всё-таки есть они.
Потом, эта ситуация, когда в России именно писатель в состоянии собрать протестный митинг — она не имеет аналогов ни в одной стране мире. В Англии никого не интересует, что думает Джулиан Барнс про парламент или королеву — он писатель, и точка. То же самое и во Франции, и в Италии, и в Испании.
Так что, российскую ситуацию я бы не драматизировал. Да, у нас воспитывают человека пошлого, тупого и внушаемого: но даже при таком раскладе литература не спешит уйти на дно.
Обратите внимание, что, к примеру упоминаемость рок-звезд в России — скажем, Бориса Гребенщикова, Земфиры, Шевчука или Саши Васильева из «Сплин» нисколько не превышает цитируемость Проханова или Улицкой. Пожалуй, писатели в общественном поле даже весомее рок-звёзд. Не забавно ли?
Наконец, в России имеет место возвращение уникальной ситуации оттепельной эпохи — когда литератор может собрать — причём, продавая билеты за настоящие деньги — концертный зал. Я только что в Питере собрал на три четверти натуральный, вполне объёмный дворец культуры — где до меня выступал Олег Митяев, а после меня Валерия.
На днях видел афиши Улицкой — она выступает в ещё большем зале.
Если б сейчас вдруг появился Виктор Пелевин — он мог бы собрать стадион.
Про «Гражданина Поэта» я вообще молчу — с коммерческой точки зрения это проект наверняка может посоперничать с какой-нибудь «Виа Грой».
- Недавно освоил ещё одну ипостась – стал музыкантом. У тебя своя группа Elefunk. Елизаров тоже подался в музыку. Сегодня это тренд? Или в музыке просто легче и быстрее доносить некоторые вещи?
Елизаров, да, поёт и у него отлично получается. Ещё выступает с музыкантами Вера Полозкова. У отличного молодого писателя Евгения Алёхина есть рэп-группа «Макулатура». Наконец, у Гришковца есть группа «Бигуди». Но вообще это никакой не тренд, конечно, а просто так сложилось — в каждом конкурентном случае в силу каких-то конкретных причин.
Хотя, если обобщать, можно какие-то выводы из этого сделать — особенно учитывая сказанное выше по поводу статуса писателя в нынешней России. Например, напрашивается такой вывод: писательство имеет очевидные пределы влияния: оно ограничено количеством читающих людей. 9 из 10 дорогих россиян предпочитает слушать, а не читать. В этом люди пишущие отдают себе отчёт уже лет сто — Игорь Северянин напевал свои стихи на мотив модных опереток, следом появился Вертинский, Есенин тоже любил свои стихи петь и, как минимум, два собственных стихотворения положил на музыку — и исполнял их под гармонь, жаль, ноты не сохранились... потом был замечательный и полузабытый прозаик Михаил Анчаров, который стал ещё и одним из первых бардов, ну и так далее: Галич, Окуджава...
Мы помним эту историю и отдаём себе отчёт, что оглушительное воздействие эстетики «шестидесятников» связано как раз с тем, что их мысли можно было напеть.
Но это всё-таки взгляд на ситуацию в целом.
Что до меня — то я абсолютно рок-н-рольный ребёнок: лет в 13 я услышал один куплет песни «Козлы» Гребенщикова — и это был финал, или, верней, старт: весь мир вокруг стал другим. Башлачёв и «Калинов мост» - для меня вещи не менее важные, чем Бродский или Василий Белов. «Cure» и Ник Кейв сопоставимы по влиянию с Чарлзом Буковски и Генри Миллером.
Уже 20 лет музыка играет вокруг меня непрестанно, я слушаю её дома, в машине, в поездках, у меня огромная фонотека, которая непрестанно пополняется. Моё знакомство с Михаилом Борзыкиным или Юрием Шевчуком для меня столь же знаменательно, как общение с Леонидом Юзефовичем или Андреем Волосом. Наряду с Шаргуновым и Сенчиным я дружу с Андреем Бледным из «25/17» - всё это вполне органичная мне среда.
Лет в 15 я уже бодро играл на гитаре, лет с 16 пишу песни, за некоторые из них мне вовсе не стыдно — и мы будем их петь, хотя выдавать себя за музыканта я не собираюсь. Но у меня дико прошаренные друзья, с которыми мы собрали группу «Elefunk» - они профи такого уровня, каких в России по пальцам можно пересчитать.
В этом смысле у меня планы амбициозные: меня удручает ситуация, когда помимо идолов в лице БГ, «Телевизора» и «АукцЫона», и молодых бойцов рэп сцены — вроде Ноггано, упомянутых «25/17» и Гуфа — всё остальное квазимузыкальное пространство заполонено крашеными кислотными юношами и прочей тоскливой мерзостью. Мы готовы предоставить качественные вещи — скоро будет сведён наш альбом «Переворот», и тогда, Платон, надеюсь мы с вами обсудим эту тему более подробно.
Сейчас по твоим произведениям выходят книги, фильмы. Участвуешь в процессе их подготовки? И какая работа больше всего понравилась?
Книг по моим произведениям ещё не видел, хотя до меня доходили слухи, что одно видное издательство заказывало мою биографию своему автору — слава Богу, ничего там не сложилось, - а то я не уверен, что это нужно.
Что до фильмов — то тут, да, после ряда неудач процесс сдвинулся.
В своё время «Патологии» собирался экранизировать Андрей Панин, есть такой великолепный актёр, а «Саньку» - Пётр Буслов, автор «Бумера» и «Высоцкого». Панину, судя по всему, дали понять, что о Чечне фильмов снимать не надо — там мир, дружба, Кадыров. Соответственно, Буслов тоже так или иначе догадался, что на фильм про молодых экстремистов ему добро не дадут.
Причём, и Панин, и Буслов права у меня выкупали, и сценарии написали, и кастинг провели — оставалось только скомандовать «Мотор!»
Это к вопросу о цензуре: книжку могут опубликовать, её в идеальном, почти фантастическом случае прочитает полмиллиона человек, но скорей всего — тысяч 50, а то и пять. Зато фильм Буслова могут посмотреть 20 миллионов — понимаете разницу? Посмотрят эти 20 миллионов на молодых симпатичных экстремистов — и мало ли что им после этого в голову взбредёт, когда случится очередная Болотная.
В общем, с фильмами долго ничего не складывалось, зато в прошлом году появился спектакль «Отморозки» Кирилла Серебренникова — тоже по «Саньке». Со спектаклем ведь ситуация та же, что и с книжной — ну, сколько его увидит? Тысяч 10 человек, или, пусть, 100, если катать всё время постановку по стране. Поэтому, спектакль не прикрыли— более того, получил «Золотую маску», то есть фактически стал главным спектаклем прошлого сезона, чем я доволен, конечно. Тем более, что я его видел раз пять — и всякий раз был просто потрясён — и Кирилл молодец, и ребята его, играющие в «Отморозках» - оглушительно хороши.
Потом появился «Допрос» Владимира Деля - главрежа театра «Предел» - вещь, в моём понимании, не менее значимая, и не менее экспрессивная, чем «Отморозки» — телеверсию спектакля делает телеканал «Дождь», так что, надеюсь, все желающие смогут оценить эту работу.
А следом и с кино ситуация понемногу сдвинулась. Сначала был снят часовой фильм «Белый квадрат» по рассказу из книжки «Грех» - режиссёр Иван Павлючков. Совсем недавно на фестивале короткометражного кино «Meters» фильм взял гран-при, мало того, исполнитель главный роли ещё и был признан лучшим актёром на фестивале — а там было 73 картины из 15 стран.
Сейчас вот Алексей Учитель завершает монтаж фильма по моей повести «Восьмёрка» - я пока ещё не знаю, как он будет называться. Мне кажется, что фильм получился стремительным и стильным, хотя вопросы у меня к нему есть. Я там попросил Алексея Ефимовича убрать кое-какие надуманные вещи — и очень надеюсь, что он меня послушается. Потому что две-три неточных детали могут испортить целую работу.
В «Восьмёрке», к слову сказать, я сыграл небольшую роль. Это второй мой актёрский опыт — я тут только что сыграл в сериале «Инспектор Купер», в двух сериях. Когда спрашиваю у людей, кого я сыграл, они почему-то сразу угадывают кого: убийцу.
Такое вот амплуа у писателя-почвенника.
Твоя известность привлекает молодых авторов. Много присылают различных произведений. Нет ли идеи, желания стать литературным продюсером, или открыть фонд помощи молодым литераторам, или премию имени Захара Прилепина?
Нет, времени на это пока не хватает — в смысле продюсерства. Премии моего имени не надо, упаси Бог вас такое вслух говорить, мне ещё жить да жить.
У тебя у самого с премиями в общем-то всё неплохо. На твой взгляд, насколько объективны литературные премии, насколько отражают литературный процесс? Владимир Сорокин в одном из интервью сказал, что есть писатели, созданные для получения премий, намекнув на узкую группку людей, едва ли не по кругу сменяющих друг друга.
Мне вот недавно один автор сказал, что, например, либеральные премии он никогда бы не получил. Противостояние «славянофилов» и «либералов» по-прежнему сохраняется в той или иной форме?
Сорокину просто не везёт с премиями – вот он и ругается. Он точно заслужил пару «Букеров» - но что поделаешь, если у нас букеровский комитет старательно оберегал свою премию от любой читабельной литераторы все 90-е годы — за парой исключений в лице, скажем, Олега Павлова.
Зато теперь есть прекрасная в шести кавычках премия «Нос», которую Сорокину наверняка дадут (или уже дали?), и в этом случае он уже ничего не скажет про «премиальных писателей», а будет искренне — и вполне обоснованно — убеждён в том, что справедливость восторжествовала.
В общем, так: премиальный процесс более-менее нормальный: есть «Большая Книга», есть «Нацбест», есть упомянутые «Букер» и «Нос», есть «Ясная Поляна» - вот пять главных контор, которые определяют ситуацию касательно русской прозы.
И есть люди, которые так или иначе выведены на авансцену этими премиями: Дмитрий Быков, Александр Терехов, Ольга Славникова, Алексей Варламов, Павел Басинский, Владислав Отрошенко, Михаил Тарковский... Упомянутый Михаил Елизаров. Разве мы можем сказать, что в целом это какая-то неправильная, «премиальная» литература? И что вместо неё есть какая-то катакомбная, непризнанная, но великая литература? Нет, не можем. Положа руку на сердце — не можем.
Валентину Распутину, Василию Белову и Андрею Битову, как живым классикам воздали должное действующие премии? Воздали.
Виктор Пелевин был отмечен? Был. И не раз.
Александра Проханова вывел «Нацбест» в статус селибрити? Вывел.
Кто не был отмечен? Эдуард Лимонов, да. Тут понятная история. Экстримист, то-сё, люди у нас пугливые и обидчивые — а Лимонов многих обижает, что и говорить.
Пропустили совершенно замечательный роман «Язычник» Александра Кузнецова-Тулянина.
Не оценили вовремя и в полной мере Василия Голованова, Алексея Иванова — которые, впрочем, тоже премии получали — но заслуживали явно большего.
Пока ещё не оценили в полной мере ряд моих сотоварищей — к примеру, Герман Садулаев должен был получить «Большую книгу» за «Шалинский рейд», а Сергей Самсонов - «Нацбест» за «Аномалию Камлаева» - но ни тот, ни другой, пока не увенчаны лаврами.
Однако в целом можно сказать: какой-либо главенствующей группировки, которая, как в 90-е рулит литературной ситуацией — нет. Есть круг «Ясной Поляны» и есть круг Прохоровой и её маленького миролюбивого каганата — что прекрасно. Есть круг «Букера» и есть замечательный Виктор Топоров с «Нацбестом». Есть «Большая Книга» - премия всерьёз пытающаяся быть объективной, хотя получается, естественно, у них пока далеко не всё.
Противостояние либералов и славянофилов в той или иной мере, естественно, есть — но, с другой стороны, почему мы ему и не быть?
Когда мои товарищи — красно-коричневые патриоты - сетуют на то, что масонская ложа захватила литпроцесс, мне порой хочется спросить: а где эти, блядь, русские купцы, меценаты из списка «Форбс», которым ничего не стоило создать свою альтернативу «Большой Книге» и «Носу»? Есть премия Александра Невского и «Дебют», на которые дают деньги очень русские и очень щедрые люди — ну, так давайте ещё 10 премий масштабных учиним, и создадим свою повестку дня — кто ж нам запретит-то?
Но если у нас русские по крови миллиардеры — редкое жлобьё — что ж мы Фридмана виним в своих проблемах?
Тебе как-то удавалось нравиться и тем, и другим, печататься в совершенно разнонаправленных изданиях. С выходом «Письма товарищу Сталина» что-то изменилось? И что это было: крик души или акт суицида?
Говорят, что есть какие-то люди, которые, набравшись мужества и воздуха не подадут мне руки, если вдруг представится такая возможность. Я их пока не видел.
То есть, мы тут пересекались со Швыдким — но я тоже не стремился броситься к нему на грудь — так что, мы постояли спокойно рядом и разошлись.
Письмо написано всерьёз. И надолго.
Там есть совершенно осмысленные элементы провокации и чуть завышен градус претензий, но по сути — всё вполне обоснованно, и я за содержание письма готов отвечать и впредь.
Потом в одном из интервью ты сказал, что с «Письмом» – цитата – лоханулся. Особенно по части евреев. Если откровенно, испугался, что можешь стать изгоем?
Не «особенно» по части евреев — а именно по части евреев. И не лоханулся — а дал возможность трактовать моё письмо так, как будто оно обращено исключительно к радио «Эхо Москвы», что естественно было не так. Либеральная общественность всё-таки не имеет столь остро выраженной национальной идентичности — по мне, так самые главные либералы и законченные социал-дарвинисты сидят в Кремле и руководят страной — а они русские люди на любой просвет.
Что до страха быть изгоем — полноте вам, Платон. Я с тех пор ещё пяток подобных статей написал, которые мои болезненные оппоненты определяют исключительно по линии великорусского шовинизма и прочего мракобесия.
Короче, ответ на ваш вопрос прост: я буду говорить всё, что я хочу, я свободный человек, живущий в своей собственной стране и никто мне не указ.
А как относишься к призывам покаяться за коммунистическое, в том числе, и сталинское прошлое?
С восторгом. Пусть только сначала покаются все те страны, которые совместно с Германией участвовали в войне против Советского Союза,строили фашистские режимы и всем миром отлавливали евреев, чтоб из рук в руки передать их в Освенцим. И, желательно, выплатят РФ, как правопреемнице Советского Союза, понесшего наибольшие материальные и человеческие жертвы, какие-нибудь очень весомые компенсации.
Следом пусть покаются те страны, которые ставят памятники фашистским холопам и называют их именами улицы и площади.
А потом мы.
Я буду первым инициатором этого процесса, слово даю.
- Ты пожил и в Советском Союзе, и в Российской Федерации. Какие они эти части жизни? Ты человек советский или российский?
Я русский человек. Советский Союз был не самой лучшей страной в мире, жить там в начале 80-х было достаточно тошно.
Но по отношению к гражданам он вёл себя куда более разумно и даже заботливо, чем нынешний ублюдок под названием РФ.
А как тебе Европа? Много ездишь, насмотрелся. Как там относятся к русским людям, писателям?
Это 16 разных историй про те 16 стран, где изданы мои книги. Во Франции традиционно относятся к России с большим интересом, я как-то выступал в одном зале с Бегбедером — на его выступлении было человек 200, а на моём — вдвое больше. Хотя, вполне возможно, в России мы бы поменялись ролями.
Очень хорошо понимают Россию в Польше и в Сербии.
Куда хуже в Норвегии, Испании или даже в Италии — хотя как раз с итальянцами у нас действительно много общего.
Англии, не говоря про США, нет до нас никакого дела.
С Германией я пока не определился — вот в апреле съезжу туда, вернусь и доложу.
Что касательно жизни там — то, думаю, даже из России понятно, что европейская цивилизация стоит на краю — и скоро мир начнёт меняться, это неизбежно. Конец истории отменяется.
Кого из современной украинской литературы знаешь, любишь?
Сергея Жадана очень ценю. Андрухович писатель неплохой, но ведёт себя как полный мудак.
Из тех, что пишет на русском языке — конечно же, Владимир Нестеренко крут. Зря он зарылся в сериалах. Я понимаю, что деньги нужны — но он на всех основаниях мог претендовать на звание одного из главных писателей, пишущих на русском. Одного из трёх, к примеру.
Недавно ты был во Львове, на Форуме издателей. Считается, что это центр украинского национализма. Как живётся сегодня русским в Украине, на твой взгляд? Юрий Андрухович, например, заявил, что «украинский мужчина не должен давать русской женщине». Это тот самый пресловутый фашизм?
А что? У вас есть какие-то другие определения для таких выходок? Самое замечательное, что Германия, которая так трогательно пугается проявления любого русского шовинизма, предоставляет этому шутнику гранты.
Впрочем, я буду только счастлив, если Андрухович и ему подобные не будут иметь дело с русскими женщинами. Это хорошо. А вот мы будем иметь дело с украинскими женщинами, и они, самое главное, будут вовсе не против.
И посмотрим в итоге, что получится.
Русские на Украине живут нормально — равно как и в Прибалтике, например. Но не стоит переоценивать их молчаливое согласие со многим, что происходит во властных структурах и говорится отдельными говорящими головами. Люди всё помнят, память у них хорошая — мало ли что случится. Лучше не обижать русского человека.
Ты человек православный. Но, как и Дима Данилов, избегаешь в текстах, высказываниях православных тез. Это позиция по принципу, чтобы не пинали? А то, что происходит вокруг православной церкви? Вся эта информационная война чем продиктована и не требует ли она от православных максимальной активизации?
Платон, у меня вообще нет принципа «чтоб не пинали». Я избегаю прямого религиозного высказывания в художественных текстах — потому что это большая ответственность и тут нужен огромный такт — вон Льву Николаевичу до сих пор высказывают за надуманный финал «Воскресенья» - куда уж нам-то.
Что до публицистики, то свою позицию я высказывал неоднократно: Церковь — дом Бога не земле. Любые прегрешения отдельных неразумных служителей РПЦ не отменяют того огромного блага, что приносит православие России и всем православным людям.
- Хорошо, в прозе, политике ты активный человек, борец. А дома? Пришёл, уложил детей, поцеловал жену и отдыхать от борьбы?
- Ну, естественно. А что мы должны делать, речёвки читать? Дома у нас звучит музыка и бродят туда-сюда маленькие ангелы. Там бороться не с кем.
Планы на 2013 год? Знаю, что пишешь новый роман о Соловках…
- Пишу. Напишу — покажу.
Платон Беседин, "ШО"