Мы тут не ерундой занимаемся

Захар Прилепин: Едва ли можно всерьёз говорить о том, что я ждал чего-то определённого. Есть пара критиков, которые бегают с веником за очередной моей книжкой, и каждые два года вот уже десять лет рапортуют, что "Прилепин кончился". Прибегали и в этот раз.

Есть люди, чей отзыв я и не надеялся услышать. Но услышал и был счастлив.

И есть читатели. Думаю, я уже пару тысяч писем получил по поводу "Обители" за последние пять месяцев. Отзывы приходят буквально каждый день со всех концов света. Этого я вовсе не ожидал. Есть совершенно пронзительные письма.

Там такие вещи говорят люди и о себе, и обо мне - очень добрые и проникновенные. Как будто бы, знаете, я их сын приёмный - которого они искали, и вдруг я отыскался. Редкий случай, когда я даже жене об этом рассказать стесняюсь. Но маме такие письма пересылаю иногда. Мама не нарадуется, конечно же.

Захар Прилепин: Человеческая история, наверное. Современная человеческая история. Далеко не все воспринимает Артёма, Галю и Эйхманиса как исторических персонажей - люди читают о себе, о мужчине и женщине, о вере, о слабости, о подлости, и возможности преодолеть хотя бы на миг человеческое в себе - стать больше, чем ты есть.

Захар Прилепин: Очень доволен таким разбросом трактовок. Понимаете, такой разброс трактовок как раз и говорит, что мне в этом тексте несколько раз удалось зафиксировать живую жизнь - которая всегда вмещает в себя всё: и трагедию, и комедию, и плутовской роман, и мелодраму, и что угодно. Жизнь безумно богата. Литература может иногда этим богатством воспользоваться. В идеале пользоваться надо так, чтоб не было понятно, где тут жизнь, а где литература. Так, чтобы литературный персонаж мог стать твоим другом или врагом - и ты готов думать о нём не реже, чем о своей жене, ссориться с ним, звать его на помощь.

Захар Прилепин: Были сравнения с Солженицыным - и то, как правило, со стороны тех людей, которые болезненно на этой фигуре зациклены и во всём видят опасность для Александра Исаевича.

Я Солженицына не пытаюсь оспорить, к чему? Никакая тема никогда не будет закрыта до конца - ни война, ни тюрьма, ни революция. Всякая новая эпоха даёт шанс настроить оптику чуть иначе, увидеть те же события с другого расстояния.

К тому же, у Солженицына - который безусловно огромен и велик - не было фигуры, так сказать, "палача" - по крайней мере, в качестве персонажа которого он пытается понять и рассмотреть беспристрастно и внимательно. Даже не палача в прямом смысле - а человека, волею судьбы вовлечённого в этот ад в качестве надсмотрщика, чекиста, администратора, охранника, кого угодно, - демона. Это есть, быть может, у Катаева в гениальной повести "Уже написан Вертер", отчасти об этом имеет смысл говорить - в случае "Зоны" Довлатова... Но в целом нами всё-таки владеет это упрощённое восприятие, что вот были жертвы и были те, кто их убивали.

Русский человек состоит не только из своих высоких качеств и дурных привычек, но и из строчки Пушкина и строчки Есенина

Соловки же дают возможность увидеть всё чуть сложнее и ужаснуться иначе: лагерь, где в 20-е годы было фактическое самоуправление, где всеми подразделениями и всеми производствами руководили сами заключённые - причём в основном из белогвардейцев, а бывших чекистов там сидело больше, чем священников - всё это заставляет как-то не переосмыслять - но доосмыслять эту трагедию. А тот факт, что всё руководство лагеря было перебито ещё до начала войны, а многие уселись в эти же Соловки? Мы же не очень много об этом думаем и помним.

Так что, возвращаясь к вопросу, Солженицын огромен и в чём-то неоспорим, но я поставил свой маленький мольберт немножко в стороне и рисовал то, что считал нарисовать нужным сам, а не малюя поверх солженицынского холста.

Захар Прилепин: Да я не помню обидных, правда. Я минут пятнадцать бываю раздражён, а потом у меня всё это безвозвратно улетает из головы. В целом, если не спорить на тему мелочей, вроде появления у меня слова "новояз" и шампуни - меня никто не смог уличить ни в одной ошибке. А это огромный, на 800 страниц, роман, где действует полтораста персонажей. Это самое главное.

Была, вспомнил, одна дама, которая печалилась, что я взял в качестве главного героя какого-то никчёмного, на её взгляд, Артёма, а не философа Флоренского, который попал на Соловки в 30-е.

Я когда такие вещи читаю, начинаю волноваться за психику людей это произносящих.

Дельных статей было много написано - начиная с не вполне ожидаемой, но в целом добродушной реакции Аллы Латыниной - и заканчивая уверенностью Дмитрия Быкова, что Артёма я делал с себя - и что Артём внутри меня (как человек, склонный быть очарованным властью) может меня победить.

Всё это веселит, конечно.

Станислав Юрьевич Куняев мне позвонил из больницы, где он подлечивался - и говорит, что стал чувствовать себя, как Горяинов. Очень меня, по-хорошему, рассмешил. Рассказывал, как стал всё доедать в столовой, как по-новому стал смотреть на врачей и соседей по палате.

Павел Лунгин позвонил и мы пять часов просидели вдвоём и он говорил только про "Обитель" - и понял там всё, как мало кто.

Один из моих самых главных учителей, Леонид Абрамович Юзефович выдержал очень долгую паузу - я всё это время очень волновался - и потом, совсем недавно, сказал - он сделал это публично, поэтому рискну процитировать, что "Обитель" тот самый роман в России, который имеет все шансы стать международным бестселлером.

Захар Прилепин: А я полгода каждый год живу в состоянии гона и бега, с октября по май, а потом на пять месяцев прячусь в глухую деревню и живу совсем другой жизнью - без средств связи, без Интернета, трезвенником, пустынником и печальником. Но так как я за предыдущие полгода успеваю всех заколебать своими выходками, выступлениями и разъездами туда и сюда - никто так и не успевает заметить, что я отсутствую в эфире долгими месяцами.

В конце концов, я не только "Обитель" написал - я сделал такую же большую книжку о жизни Леонида Леонова - который прожил, между прочим, 95 лет - знаете, сколько всего пришлось перекопать?

Жизнь вытягивает всё время поучаствовать в её карнавалах. А так, в идеале, я бы сидел у себя в лесу и писал биографии поэтов и художников, и гладил бы своих детей по головам.

Захар Прилепин: Подробностей нет, кроме одной: снимать хочет мой товарищ и замечательный режиссёр Александр Велединский.

А, да. Мы ещё выписали 50 более-менее главных героев на листочек и совместно назначили кто и кого будет играть. Но с Артёмом, Галиной и Эйхманисом пока не определились. Так что, если кто-то из актёров хочет пробоваться - они могут слать мне в качестве дружеского привета мёд, фрукты, бочки с пивом и корюшку. Я корюшку очень люблю.

Захар Прилепин: Кайдановский, наверное, мог бы сыграть Эйхманиса. Артёма... быть может, молодой Бодров, что-то такое... Галину могут сыграть несколько современных актрис, две, как минимум - но я не рискну их назвать, потому что вдруг их даже не пробы не позовут - и они обидятся.

Захар Прилепин: Купили мгновенно французы, за очень серьёзные деньги и не торгуясь, уже купили чехи, и заканчивают перевод, уже купили итальянцы, а дальше я не вникал. Мой агент (он немец) говорит, что интерес очень серьёзный. Я в эти дела не лезу - торгует он там себе, и хорошо.

Захар Прилепин: Нет. Есть моя жена, которая читает мои книги самой первой. Она единственный человек, чей совет я могу выслушать и - изменить что-то в тексте. В случае с "Обителью" тоже так было.

Что до идеального читателя - я, например, обратил внимание, что самому взрослому человеку, прочитавшему "Обитель" - и передавшему мне поклон - было 92 года, а самой младшей читательнице - 12. Как я могу составить портрет идеального читателя?

Захар Прилепин: О соседях либо хорошо, либо ничего. Читал. Но не всех.

Мне очень понравилась книга "Перевод с подстрочника" Евгения Чижова, если о "соседях". Я с огромным удовольствием читаю "Волю вольную" Виктора Ремизова.

Я с нетерпением жду новых книг Александра Терехова, Евгения Водолазкина, Олега Ермакова, Михаила Тарковского.

Мне кажется, такие разные люди, как глава страны или, скажем, некто Стрелков и его сотоварищи тоже периодически читают книги. Интуитивно я в этом уверен. Хотя не только интуитивно.

Вообще история человечества - это история воздействия на целые народы тех или иных книг.

В конечном итоге, русский человек состоит не только из своих высоких качеств или дурных привычек, но и из строчки Пушкина и строчки Есенина - даже не зная об этом. Мы говорим на языке, который придумали для нас русские писатели. А язык - это физиология народа и его характер. Так что, всё серьёзно, мы тут не ерундой занимаемся.

Захар Прилепин: Например, чтоб я получил роялти и накормил своих детей апельсинами. Не буду же я говорить, что я его жизнь изменю. Может, человеку совсем не хочется, чтоб кто-то менял его жизнь.

Захар Прилепин: Есть там пара шуток и заковык, которые пока никто не заметил. Заметят попозже, я не тороплюсь.

К примеру, там есть поклоны любимым поэтам и несколько шпилек мемуаристам, которых я поймал на фактических ошибках.

Захар Прилепин: Мне ничего. Можете пожелать здоровья моим близким и мира Новороссии. А я вам что-нибудь пожелаю в ответ. Например, веры в то, что все мы будем жить в благословенной и спокойной России, доброй и сердечной к нам, её детям.

Клариса Пульсон, "Российская газета" - Федеральный выпуск №6540 (268)