Кто толкает в спину Захара Прилепина

В Пензе, в рамках форума «Поиск провинции», Захар Прилепин представил роман «Обитель» (самая продаваемая книга 2014 года, по версии издательства «АСТ»).

…Он как вихрь ворвался в пространство книжной ярмарки, отведенное под дискуссионную площадку. Стянул через бритую голову толстовку — одеяние подростков — и остался в дорогом, вполне европейском пиджаке светло-серого цвета.

Заговорил на стремительных скоростях. И это сразу сняло вопрос о том, как он все успевает — редактировать нижегородскую газету, писать романы, ездить по стране, сниматься в кино, воспитывать четверых детей (коллега по цеху, тоже гость форума Герман Садулаев, с восхищением отметил: «Не от разных жен, а от одной!»).

Прилепин оказался страстным, нежным, воинствующим.

Пензенская интеллигенция ему внимала. Со стороны смотреть — как будто поле подсолнухов повернулось всеми соцветиями к источнику энергии.

Почему тема лагерей? Казалось бы, все уже сказано великими Шаламовым, Солженицыным, Гинзбург, Алешковским, Довлатовым. И, будем честными, народ не жаждет читать про мучеников, как в голодные до правды 60-е или 90-е.

— В 1666 году, в эпоху церковных реформ патриарха Никона, началось восстание в Соловецком монастыре, — как по хайвэю погнал Захар. — Оно продолжалось 10 лет, потом — задавили, монахов забили камнями. Я захотел написать об этом еще в 14 лет. Поднять колоссальную религиозную тему не смог, хотя исписал восемь толстых тетрадок. С тех пор тема повисла надо мной свинцовым облаком.

Три года назад Захару предложил поехать на Соловки кинорежиссер Александр Велединский, на тот момент сидевший без работы (через два года он снимет фильм «Географ глобус пропил»).

— Место, конечно, удивительное! Там был игуменом будущий митрополит Филипп, о котором другой мой хороший знакомый Павел Лунгин снял фильм «Царь», а роль Филиппа исполнил, и это была его последняя работа, Олег Янковский.

Я собрал колоссальную библиотеку о лагерях, о 20-х годах, читал документы, изучал до такой степени, что стал закипать и дымиться.

Тема близка еще и потому, что мой прадед сидел в советских тюрьмах, три года дед провел в немецких лагерях смерти, имели тюремный опыт брат, крестный отец, многие друзья-однопартийцы.

Я вот ненавижу, когда романисты говорят, что они, мол, не пишут, им просто кто-то надиктовывает свыше. Но в данном случае беру свои слова назад. Заканчивая очередную главу, ложась спать, абсолютно не знал, каково будет продолжение. А ночью вскакивал, и в голове, как выстрел, вспыхивала картинка.

Боялся сам себя спугнуть, думал: может, поститься, чтобы вдохновение не пропало. Все, о ком я писал (а большинство героев имеют реальных прототипов), как будто стояли у меня за плечами, иногда я почти физически ощущал толчки в спину.

Как известно, одно из самых ярких литературных течений в русской поэзии XX века — имажинизм (от лат. imagо – образ) — зародилось в Пензе, его основателем был Анатолий Мариенгоф. Это он «заразил» имажинизмом Сергея Есенина.

Захара Прилепина называют имажинистом в прозе. И этому, оказывается, есть «географическое» объяснение.

— Я родился в рязанской деревне Ильинка 39 лет назад, — продолжал Прилепин. — Благое умопомрачение, которое со мной произошло, когда начал читать стихи (а первым был, конечно же, земляк Сергей Есенин), сделало меня тем, что я есть.

Как огурец состоит на 90 процентов из воды, так и я на те же проценты состою из русской поэзии. У меня над кроватью висит фотография Есенина. Это тот человек, о котором думаю постоянно — наряду с женой, отцом и еще несколькими людьми.

Когда служил в ОМОНе, никто из коллег понятия не имел, где провожу свободное время, а я проводил его там — в Серебряном веке.

Прилепин горячо поддержал позицию российских властей по Крыму и Украине. Но когда он рассказывал на форуме о том, какими ему показались Донецк и Луганск, в зале противовесом раздался крик: «Нет войне!».

Писатель не смутился:

— В России сейчас жесткое противоборство взглядов по поводу российско-украинского конфликта. Это совершенно нормально. И говорит о том, что Россия — не нынешняя Украина, она может себе позволить разнообразие мнений. Это разнообразие не настолько критично, как в середине 90-х годов, когда мы были в Грозном и смотрели российское телевидение с ужасом, потому что оно воевало против нас, на стороне бандформирований.

Я хотел бы, чтобы всплеск пассионарного самосознания не был забыт, чтобы мы всегда помнили, что на Украину поехали лучшие люди России, которые готовы отдать жизни за свои идеалы.

На 90 процентов воюющие в Донецке и Луганске — это местные жители, а остальные — добровольцы, причем среди них не только русские, но и осетины, абхазы, сербы, чеченцы, грузины. И я считаю это признаком русского мира.

Русский дух жив, он никуда не исчез. Я за этих людей горд, они мне родня.

Марьям ЕНГАЛЫЧЕВА, ИЦ "Пензенская правда" - 07 октября 2014