Захар Прилепин: «Народные волнения непредсказуемы»
Представлять сегодняшнего собеседника газеты «ОГФ» довольно сложно. Любители изящной словесности знают его как Захара ПРИЛЕПИНА — поэта и прозаика, автора нашумевших романов «Патологии» и «Санькя», финалиста премий «Малый Букер» и «Национальный бестселлер». Читателю общественно-политического Интернета он известен как Евгений ЛАВЛИНСКИЙ, главный редактор портала АПН — Нижний Новгород, и известный публицист. Под каким именем наш герой возглавляет нижегородское отделение НБП, я не знаю. Знаю лишь, что сама его биография столь же пестра, как многочисленные амплуа: филфак, ОМОН, Чечня, желтая пресса, роман про кавказский опыт, роман про нацбольский опыт, уличные демонстрации и тайная работа политтехнологом, серьезные экономические экспертизы и выпуск листовки с названием, копирующим гитлеровскую газету… А еще семья и трое детей. Кажется, это литературный герой, сочиненный кем-то четвертым. Однако нет, вот он сидит передо мной в кафе, расположенном прямо в стене нижегородского кремля.
— Мы все-таки станем говорить о политике, так что Евгений Лавлинский — публицист, журналист, член НБП Лимонова и главный редактор интернет-сайта, созданного Белковским, — мне сейчас важнее известного писателя Захара Прилепина. Тем не менее не могу не спросить: как в вас все это уживается — политика и литература, учеба на филфаке и служба в ОМОНе, добропорядочная семейственность и лимоновский радикализм?
— Не понимаю, почему людей это так удивляет. Ничего странного со мной не происходило — я всегда занимался тем, что мне было интересно и органично. Вот, например, злополучная Чечня. С одной стороны, русской литературной традиции свойственна определенная милитаризованность. Лермонтов на Кавказе был, что называется, руководителем небольшого отряда спецназа, а Толстой производил «зачистки». Можно вспомнить офицера Гумилева и террориста Савинкова — куда уж мне до этих монстров! С другой стороны, признаюсь без кокетства: служить в ОМОНе было просто интереснее, чем сочинять в юности стихи или потом учиться на филфаке, тем более что студент я был плохой. Чечня — это реальность, это жизнь, а не литература.
— Это тоже в нашей писательской традиции — ставить жизнь выше литературы…
— Я и литератором стал по житейской необходимости — надо было кормить семью, из ОМОНа я ушел, на филологическую зарплату существовать нельзя, а знакомый пригласил меня в газету «Дело», где отчего-то (все-таки Нижний Новгород не Москва) я сразу сделал карьеру, поднявшись до уровня главного редактора. Газета, правда, была желтая, страшная, местами даже черносотенная, хотя и входила в холдинг Сергея Кириенко. И я понял, что трачу жизнь ни на что, — и стал писать роман. Сначала это был роман про любовь, но постепенно (я работал года три-четыре) он превратился в роман про Чечню как про самый сильный мой жизненный опыт — как говорится, у нас что ни делай, а выходит автомат Калашникова. «Патологии» очень хорошо приняли и критики, и читатели, и издатели — я понял, что стал писателем. Но журналистика по-прежнему остается надежным способом пропитания. Трое детей, знаете ли, и жена… Мне одному хватило бы доходов и от двух моих романов.
— Ну вот и вернемся к вашей деятельности политического журналиста, редактора, аналитика и, насколько я знаю, даже специалиста по предвыборным технологиям.
— Серьезно я к этому относиться не могу при всем желании. Не из-за литературных амбиций, а оттого, что в регионах после 90-х серьезной политики вообще не существует — она вся сгруппировалась в Москве.
— А в Москве говорят, что с окончательным воцарением Путина политика как некий непредсказуемый, динамичный и интригующий процесс в принципе закончилась. У нас теперь сплошная застойная стабильность.
— Это политикам хочется, чтобы политика закончилась. Да есть непредсказуемость! Ведь объявленные стагнация и стабильность в России в принципе невозможны; в стране всегда существовала гигантская угроза безвластия — начиная от Годунова и кончая Горбачевым. Да что далеко ходить: вот случилась трагедия «Курска», и гарант стабильности исчез, ушел под воду вместе с ним Власть шатка: в самой администрации президента есть пять-семь бодающихся друг с другом группировок, плюс из регионов тоже лезут в центр с амбициями. Это ОРТ накинула на реальность тепличную пленку всеобщего благоденствия, за которой не заметно драматичных деталей реальности. А проткни ее пальцем — и хлынут мгновенно гной, кровь, грязь. Так что политика в стихийных формах существует — и будет существовать хотя бы до тех пор, пока остаются разумные люди, которых что-то не устраивает. Я вот только что приехал из своей деревни — люди нищи, озлоблены, разобщены. Они не понимают, как государство устроено, как оно живет и зачем.
— Наши официальные искатели национальной идеи и идеологи «суверенной демократии» тоже, боюсь, этого не понимают…
— Ну и о какой стабильности тогда можно говорить? Если неведомы правила игры, то всегда какие-нибудь слои населения или социальные группы будут требовать внести ясность, причем не исключено, что с топорами и вилами в руках. А если несколько слоев объединятся в своем непонимании, — например, студенты и пенсионеры? Абсурдно — но только до поры до времени…
— То есть наличествует серьезный протестный заряд или в вас сейчас говорит пламенный нацбол?
— Казалось бы, никакого гражданского сопротивления нет, все умерли — не только в деревнях, но и в средних по величине городках. Никому нет ни до чего дела. Кто может выживать — выживают, кто нет — помирают. Но — советую как писатель — перечитайте великую русскую литературу начала XX века, прозу Бунина, Чехова, Вересаева. Там тоже сплошное запустение, тишь да тиль, скука, голод меланхолия. Но ведь случились же события 1917 года — и все стали бегать, кричать, что-то поджигать. Еще в 1913 году праздновали юбилей династии Романовых, и у императора был вполне нормальный «рейтинг». Что же произошло через пять лет? Народ — как тогда, как и сейчас — сидит-сидит на привязи да и шалеет. Возникает ощущение, что в стране все как-то неправильно, на цепи неудобно, — и началось. Так что народные движения будут непредсказуемы — говорю вам как писатель. А как политический аналитик подтверждаю: любые политпрогнозы здесь не сбываются. Так что никто не знает, что нас ожидает Другое дело, что и долготерпение наше почти безгранично, слава богу, а то революции в стране происходили бы с частотой дождя.
— Однако и сама НБП, и герои вашего романа «Санькя» безоговорочно выступают за революцию без конца и края, а значит, за насилие, кровь, смерть.
— Ну, положим, насилие в моей книге есть, а апологии его — нет. Во-вторых, революцию мы — я, мои соратники по партии, мои герои — понимаем как некое конкретное действие, вернее, как готовность к действию, которого не хватает нашему слишком уж апатичному обществу. В нем бродят какие-то стихийные, подземные силы, но они не приводят к реальным осознанным акциям, а значит, к реальным результатам.
— И НБП эти силы берется организовать и «канализировать», направить в нужное русло? И может ли любая партия управлять стихиями?
— Мы пытаемся хотя бы сформулировать эту задачу как необходимую. К тому же на самом деле мы как бы работаем со «стихиями» — молодые члены НБП с традиционной точки зрения относятся к «трудным подросткам». Но это чистая пропаганда, глупая, как все государственные технологии. Просто власти нужно доказать, что если ее сметут, то придут безумные скинхеды или лимоновцы и всех перевешают. Поэтому кремлевским политтехнологам так выгодно представлять нас как безудержную, опасную, красно-коричневую стихию. А на прямой вопрос. «Являются ли нацболы националистами?» — я бы ответил, что убежденных националистов у нас не больше, чем в администрации президента, в «Единой России» или тем паче в районном отделении милиции. Не могут десятки тысяч человек все как один быть националистами, десятки тысяч, не устроивших ни одного погрома с кавказцами за всю историю партии.
— Тем не менее, только что часть нацболов ушла от Лимонова в новое движение «Национал-большевистский фронт», который войдет в «Евразийский союз молодежи» — откровенно националистическую организацию, оформляемую патриотом и ультраконсерватором Александром Дугиным. Не противоречит ли это тому, что вы говорили?
— НБФ — очевидная инициатива администрации президента, ею финансируемая А за деньги можно создать не только второго Лимонова, но и второго Путина. Точнее, не создать, а надуть из воздуха. К тому же из реальных активистов НБП к Дугину — давно уже не истеричному фашисту, а прокремлевскому политтехнологу — переметнулось два с половиной человека. Имеет ли смысл об этом говорить?