Политика, журналистика и литература самосохранения

— Последние лет шесть я занимаюсь литературой, а до этого работал в отряде милиции особого назначения, был командиром отделения. После дефолта я ушёл из милиции и сменил род деятельности, став работать журналистом и сейчас у меня есть небольшой медиа-холдинг, в который входят две газеты и шесть сайтов. До этого я занимался разными вещами — в частности, получил высшее филологическое образование, кроме того, окончил школу милиции и школу публичной политики, которую в своё время создавал Михаил Ходорковский и центр «Открытая Россия». Года с 1996-1997-го я стал заниматься политической деятельностью, вступив в запрещённую ныне Национал-Большевистскую партию Эдуарда Лимонова, в настоящий момент имею отношение к коалиции «Другая Россия», один из организаторов Маршей несогласных в Нижнем Новгороде. Кроме этого, я лично знаком с Навальным и Путиным. Ещё общался с самыми разными людьми из сферы политики и шоу-бизнеса, журналистики и литературы.

По паспорту я Евгений Николаевич Прилепин. Когда я стал писать художественные тексты, то решил назвать себя Захаром Прилепиным, потому что, как мне казалось, «Захар» звучит более омерзительно и раздражающе в сочетании с моей фамилией. На самом деле, у меня и прадеда, и отца все звали Захарами, так что это уже стало семейным именем, от которого я не буду отказываться. Если же ко мне обращаются по имени Евгений, то я могу и не отозваться, потому что все, кроме жены и мамы, зовут меня Захаром.

Живу в дому на берегу реки Керженец, в заповедной глуши, где не ловит мобильный телефон, где не работает интернет, но, тем не менее, мне там наиболее адекватно.

— Про вашу книгу о Леониде Леонове, вышедшую в серии ЖЗЛ, рассказывают такую байку. Дескать, позвонили Вам из издательства «Молодая гвардия» и спросили, какой автор Вас интересует. В ответ на это Вы, конечно, сказали, что Лимонов. На другом конце провода не расслышали и записали «Леонов». Потом Вы подписали, не глядя, договор, а через какое-то время спохватились и недоумевали, про кого писать: про космонавта, актёра или писателя. Действительно ли было что-то подобное?

— Ну, это из серии историй про то, как на одном из литературных форумов ко мне подошла молодая писательница и спросила, почему я взял себе псевдоним «Пелевин»… На самом деле, анекдотов можно насочинить немало, особенно, про космонавта Лимонова.

Тем не менее, я хотел бы рассказать, почему я взялся за книгу именно о Леониде Леонове. Для меня он — одна из самых главных литературных величин XX века. Образно говоря, наряду с Шолоховым, Леонов в XX веке, это то же самое, что и противопоставление Достоевского и Толстого. Достоевский и Толстой ни разу в жизни не общались, но одновременно являлись определяющими людьми для советского XX века. Шолохов пережил прошлый век, а Леонов, к несчастью, не пережил, как писатель. Как личность, Леонов родился в 1899 году и прожил 94 года. Многие люди не имеют представления о том, что Леонид Леонов в молодости дружил с Есениным и снялся с ним на одной фотографии в редакции журнала «Красная новь» в 1924 году. На этом снимке они выглядят как абсолютные ровесники — два красавца, «кровь с молоком». В те годы Леонов становился одним из главных писателей Советской молодой России и является одним из долгожителей русской литературы. Лично для меня, собственно, вся его биография представляет колоссальный интерес, потому что у него были весьма сложные отношения и с упомянутым Есениным, и с Горьким, и со Сталиным, и с Булгаковым, и с кем угодно. Его биография показывает, что Леонов — крайне любопытнейшая фигура XX века. Один из самых любопытных фактов, который я для себя выяснил, занимаясь биографией Леонова, заключается в том, что в 1920 году он был белогвардейским офицером. То есть один из первостатейных советских писателей, один из основателей соцреализма, он, так или иначе, всю свою жизнь описывал белогвардейских офицеров, так или иначе описывал коллизии, связанные с человеком из прошлого, но, в конечном счёте, оказалось, что писал он про себя потому что всю жизнь боялся, что его «вскроют» как белогвардейского прапорщика и дадут по голове. Крайне любопытна мне эта постмодернистская детективная история, которую я изучал с безумным упоением. В итоге, в серии ЖЗЛ вышла моя книга «Леонид Леонов. Игра его была огромна».

— Кем Вы себя больше ощущаете: звездой, писателем, политиком?

— Вы знаете, у меня трое детей, и все они у меня — очень читающая публика, они активно и много читают, и даже сами пытаются что-то написать. Мой средний сын, которому шесть лет, когда ко мне домой приехала съёмочная бригада, снимающая про меня документальны фильм, тут же сообщил на камеру, что он хочет стать «гениЯльным, как папа, писателем». При этом тут же сказал, что не любит читать. Но не в этом история. Мой старший сын Глеб, которому 12 лет, который также как и я, активно слушает современную рэп-музыку. Так вот, слушая её, Глеб решил написать какие-то рэп-тексты и, в итоге, написал два довольно остроумных текста. Естественно, в школе он получил за свои тексты пятёрки, а потом приходит и спрашивает: «Папа, а за что больше платят? За стихи или за прозу?». И когда он меня об этом спросил, я подумал, что я не использую свой литературный труд, как проявление собственного величия. Я воспринимаю тексты, как одно из средств для пропитания своей семьи. Именно поэтому я считаю себя не гением, не звездой, а генеральным спонсором моей большой семьи, состоящей из жены, троих детей, собаки, трёх кошек и, естественно, меня. И всех их надо содержать и кормить. Они же всё время что-то едят, особенно дети. Собака тоже очень много ест — у меня огромный сенбернар. В общем, я не воспринимаю себя как политик, журналист, публицист. Я исключительно кормилец своего огромного семейства. Это позволяет мне ощущать себя как дисциплинированного человека, позволяет не расслабляться. Та возможность, которая существует у некоторых писателей, попасть в анабиоз или перед тем как вдохновиться, на две недели впасть в запой, хандру,— всё это мне не свойственно, потому что ничего этого я себе не могу позволить.

Я вообще считаю, что семья для писателя — это колоссальное состояние не беззащитности, но как раз внутренней защищённости. Семья — это, что называется, колоссальный оберег. Мне кажется, что семья меня защищает даже больше, чем я – её. Человеческая биография писателя, журналиста и публициста связана не только и не столько с количеством и качеством написанных текстов, но с уровнем человеческих поступков. Безусловно, если ты родил даже 12 детей, ты не будешь великим журналистом или писателем, но, тем не менее, сила человеческих поступков колоссальным образом влияет на то, что с человеком происходит.

— Захар, вот Вы — известный писатель, возглавляете медиа-холдинг, Вы приезжаете в разные города, про Вас снимают фильмы, у Вас дети, семья… В общем, у Вас всё в этой жизни, по большому счёту, устроено. Тем не менее, Вы устраиваете Марши несогласных, сотрудничали с «Открытой Россией», теперь являетесь участником «Другой России» и соратником Эдуарда Лимонова. С чем Вы, благополучный и состоятельный человек, боретесь? Что Вас не устраивает?

— Я не знаю, с чем это связано, но, понимаете, любой ответ на Ваш вопрос, он будет звучать каким-то кромешным и кошмарным кокетством. У меня есть несколько вариантов ответов на этот вопрос. Мне кажется, человек, который является многодетным отцом, который собирается жить в этой стране, дальше в ней как-то существовать, растить детей и внуков, этот человек физически не может являться членом «Единой России», но физически должен присутствовать в политическом пространстве. Он должен говорить о том, что Россия, в том состоянии, в каком она находится сегодня, не способна к дальнейшему развитию и воспроизводству, поскольку сегодня она является абсолютно деструктивной конструкцией, которая обречена на распад. Я исключительно из чувства самосохранения занимаюсь всем тем, чем я занимаюсь — политикой, сочинительством, журналистикой, публицистикой, колумнистикой, деторождением и т.д. и т.п. Это всё — попытка максимально расширить пространство для существования меня и моих детей.

Если говорить омерзительно пошло, то я участвую в политической жизни потому, что если не я то кто же?

— Ваши коллеги-писатели не занимаются же политикой, не протестуют и не бунтуют. Они так поступают несознательно?

— Я не знаю. Это их совершенно личная позиция, которая связана с физиологией. Кто-то может себя вести также как и я, кто-то не может. У некоторых писателей не очень хорошо дела обстоят со здоровьем, им тяжело бороться… Если говорить обобщённо, то некоторые думают, что литература — это такая святая святых, и те кто ей занимаются, должны заниматься только литературой. Такое утверждение — серьёзная ошибка, поскольку ситуация не совсем такая. Я не хочу сказать, что Некрасов был абсолютно прав, когда сказал: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Тем не менее, насколько я знаю всех своих сотоварищей, которые занимаются литературой, у них у всех достаточно активная политическая позиция. Они просто могут её не выражать на митингах и пикетах, но они все очень серьёзно относятся к тому, что происходит в политической жизни. И, прямо скажу, большинство писателей в России относятся к тому, что происходит в России с крайней степенью неприязни. Просто эту неприязнь они открыто могут не проявлять, но за столом, за беседой, они почти все понимают, что Россия находится в какой-то нехорошей ситуации…

— Как вы относитесь к арт-группе «Война»?

— Считаю, что они очень хорошие ребята. Не знаю, насколько они с эстетической точки зрения полезные люди, но мне нравятся вообще все люди в России, которые честно и активно смотрят на жизнь, которые воспринимают жизнь не только как ту конструкцию, где не нужно париться, где не нужно никуда вникать. Группа «Война» — это активные, дикие люди, которые вызывают у меня симпатию. Такую же симпатию у меня вызывают политики, которые относят себя к либеральной оппозиции, которые спустя 20 лет продолжают талдычить про все те вещи, которые я сам терпеть не могу. Но мне любой тип людей, которые не являются государственными российскими патриотами, кажется крайне важным законом физики — все люди, которые так или иначе проявляют свою харизму, свою активность, своё несогласие, своё буйство, они мне любопытны. Что касается участников «Войны», то они сотрудничали с нашими товарищами из Национал-Большевистской партии Петербурга, они жили на наших квартирах, мы им помогали. Мне эстетически многие вещи у них не очень нравятся, поскольку я, наверное, некий чистоплюй, я воспитан на Серебряном веке, но я про это же не буду никому говорить…

В мире тотального конформизма ребята из «Войны» вызывают во мне определённое душевное тепло.

— Раз речь зашла об искусстве в тех или иных его проявлениях, то какую роль Вы отводите современной музыке протеста, если не к андеграунду, то к параллельной музыке, в частности к современным рэп-исполнителям, о которых Вы уже упомянули?

— Я, как человек 1975 года рождения, музыкально возрос на абсолютно понятной почве: русской рок-музыке, в частности — ленинградском роке. На Кинчеве, Цое, Борзыкине, Гребенщикове, Чистякове и т.д. Они были тем, что дало нам язык. Я только сегодня понимаю огромность этого явления, его колоссальное влияние на наше поколение. Что до нынешнего поколения, то я не говорю о масштабах явления, но, безусловно, язык для определённой части нынешнего молодого поколения, безусловно, дала рэп-культура. Те люди, с которыми я дружу — Вис Витадлис, Нагано и ряд других музыкантов — это, определённо, та генерация музыкантов, которые, что называется, «озвучивают» целое поколение людей, людей, родившихся в 1980-е и позже. Эта генерация музыкантов придумала им новый язык, она придумала им какую-то структуру миропонимания — то, что сделали нам Цой и БГ. Это очень важная работа, когда те или иные музыканты придумывают для целого поколения людей те или иные сигналы, с помощью которых люди способны общаться и понимать друг друга. Для меня вся современная российская альтернатива связана с рэпом. Эта «альтернатива» может быть протестной, а может и не быть, но это та среда, в которой я чувствую себя наиболее адекватно. На любом рэп-концерте можно увидеть толпу правых, в том числе и фашистского толка, толпу левых и ультралевых. Нет, разве что, либерального рэпа.

Тем не менее, важно, что большое количество нынешней молодёжи слышат в этой музыке близкие для себя слова. Важно и то, что эти слова они слышат не в группе «Любэ» и не в группе «Виагра».

Считаю, что рэп будет играть важную роль в формировании языка молодёжи ещё очень долго. Когда это направление появилось в России, многие думали, что это будет некоей тусовкой, которая рассосётся если не завтра, то послезавтра, но сегодня можно сказать, что рэп стал распространённым даже в Англии, стране, которая с «Битлс», «Депеш Мод» и «Секс Пистолс» дала в своё время новую музыкальную картину мира. А ещё рэп в Польше, Индии и многих других странах мира.

— В своё время роман «Снькя» меня очень сильно «перевернул» из-за того, что там есть довольно тяжёлые и пронзительные сцены. Они автобиографичны?

— Дело в том, что ко всему написанному в моих книгах я имею прямое отношение. Вот, к примеру, похороны отца в «Саньке». У меня отец умер, когда я был очень молодым. Мы повезли его хоронить в деревню, потерялись по дороге. В другой ситуации мы потерялись с детьми, и я их нёс на руках по зимнему лесу. Эти ситуации я совместил в одну и получил эпизод с похоронами. Эта, как и другие страшные картины, описанные в моих текстах, имеют прямые или опосредованные аналогии, но я понимаю, о чём идёт речь: всё это, так или иначе, имеет отношение ко мне. Я не пишу биографии, поскольку считаю, что литература являет собой нечто большее, чем просто жизнеописание. Мы воспринимаем историю через литературные произведения. Мы можем прочитать двести-триста томов мемуаров белых офицеров и красных конников, но историю гражданской войны мы всё равно воспринимаем по «Тихому дону», «Хождению по мукам» или даже по «Доктору Живаго». Так понимается лучше, действует быстрее. Офицеры 1812 года в своё время раскритиковали Толстого за то, что он всё переврал в «Войне и мире», но, тем не менее, историю Отечественной войны 1812 года мы воспринимаем так, как об этом написал Толстой.

Также и открытый финал «Саньки». Окончание «Саньки» может быть послезавтра, может быть через год, может быть через 20 лет… Понимаете, я написал книжку ровно до того момента, пока она была правдой. А потом — жизнь доскажет.

Кстати, сейчас режиссёр Кирилл Серебренников ставит спектакль по «Саньке», спектакль про молодых революционеров, который называется «Отморозки». Было уже шесть закрытых показов во МХАТе, скоро будет показ на «Винзаводе». Перед показом спектакля Серебренников сказал, что думал, дескать, всё, что написано в «Саньке» подустарело, что вся ситуация видоизменилась. Потом начались приморские партизаны, Манежная, Триумфальная… Это я к тому, что текст — вещь, которая вмещает в себя то, что было, что есть и что, возможно, будет…

— Нацболы, даже исходя из названия, всегда делились и делятся на правых и левых. Со временем очень большая их часть переходит либо в сумасшедший фашизм, либо, напротив, в какой-нибудь троцкизм. Вы себя больше видите правым или левым нацболом?

— Я видел себя органичным нацболом, потому что я лично не знаю ни одного нацбола, который бы ушёл в оголтелый фашизм. Даже при всём при том, что в НБП было правое крыло, никто из них не стал крайне-правым дегенератом. Кто-то действительно уходил в троцкисты или маоисты, это было.

Национал-большевизм изначально задумывался как право-левая идеология и религия, которая никогда не делила людей по цвету кожи или разрезу глаз. Это более социальная идеология, чем националистические концепции. Что касается меня, то я как ощущал себя национал-большевиком, так и ощущаю. Эта идеология никакого отношения не имела к национализму, впрочем, как и к большевизму. Это идеология, которая была создана эстетами-эмигрантами из ушедшей России XIX века, которые пытались примирить национальные интересы России с большевистским интернационализмом.

Какое отношение у Вас к нынешней российской армии и хотите ли Вы, чтобы Ваши дети пошли служить?

— Лично я никакого пиетета к армейской службе не испытываю. Если у кого-то есть опыт службы — это хорошо, нет его — и Бог с ним. У меня нет никакого высокомерия к тем людям, которые не служили в армии или в ОМОНе, как я. Как и писатели, которые считают всех окружающих «быдлом», для меня не менее противен тип, который после третьей или четвёртой рюмки начинает рвать тельняшку на груди и говорить: «А у нас старшина, блядь, он таких как ты, блядь…». Я ненавижу таких уродов, тем более, что добрая половина из них никакого старшины и в глаза не видела.

Что касается моих детей, то это вопрос их добровольного выбора. Если будет нормальная армия, то почему бы не пострелять по мишеням, подержать в руках оружие? Почему бы не выковать свою пассионарность в хорошо устроенной армии? Но в том виде, в котором армия пребывает в России сегодня, она меня не устраивает совершенно.

Я не разделяю армейского пафоса, дескать, после службы становятся настоящими мужиками. Дмитрий Быков, который служил в армии, очень смешно отозвался про Евгения Гришковца. Он сказал, что Гришковец живёт свою жизнь, ему уже 45 лет, а он неожиданно осознаёт, что кроме армии у него ничего не было. Я тоже знаю много людей, которым уже 50 и за 50, но кроме армии им вспомнить не о чем. Спрашивается, что было с ними 30 с лишним лет после службы? Ничего?

— Ваша недавняя дискуссия с олигархом Петом Авеном наделала в российском медийном пространстве немало шума. Для Вас позиция Авена — это позиция всего правящего класса и обслуживающего его режима Путина-Медведева?

— Безусловно, позиция Авена абсолютно идентична позиции режима. Просто официальные лица никогда не пошли бы на то, чтобы откровенно говорить социал-дарвинистские вещи. Но, тем не менее, наша власть абсолютно социал-дарвинистская, хотя в любое мгновение может принять любой окрас. В этом смысле ей крайне сложно оппонировать. Ведь Ленин, будучи социалистом и большевиком, мог довольно просто оппонировать православию-самодержавию-народности. Сегодня же Путин может стать правее какого-нибудь Баркашова с Макашовым или левее Зюганова с Анпиловым. Ровно также, в зависимости от конъюнктуры, Путин и его окружение могут стать оранжевыми. В одночасье они могут стать какого угодно цвета, став на время выборов «родными» для колоссальных масс населения. И население в свою очередь часто говорит оппозиции: «Ребята, ведь то, что вы говорите, это говорит и Путин».

То, что пишет Авен — если ты сильный, молодой, красивый и здоровый, то сделаешь для себя нормальную страну, а если ты нищий, ничтожный и не можешь постирать себе носки, то и живи в полном ничтожестве — это чистый социал-дарвинизм. Это и есть их стратегия. В этом смысле, когда наша либерал-демократическая общественность говорит о том, что власть в России авторитарная, фашистская, левая или какая-то ещё, эта общественность не хочет понимать одного — власть в России либеральная до мозга костей. Да, власть абсолютно недемократическая, но идеологию либерализма в экономике она довела до полного абсолюта. Суть этого абсолюта сводится к следующему: «Если ты слабый, то должен сдохнуть».

Тем не менее, я хорошо отношусь к либеральным оппозиционерам, но я им всегда говорю: «Путин — это ваше детище. Вы его породили, распиарили и заставили им наслаждаться. А теперь рассказываете нам, что, дескать, Путин сбежал из СССР. Нет, он родом из 1990-х».

— По поводу Путина. Я читал отчёт о его встрече с писателями, в числе которых были и Вы. Каковы Ваши впечатления?

— Мы встречались с Путиным несколько лет назад в резиденции в Новоогарёво, когда он был президентом. Там была встреча, примерно такая же, как и сейчас. Там было столько же, примерно, людей, как и сегодня. Сначала говорили о литературе, потом Путин выгнал всех журналистов и мы стали обсуждать не очень литературные, какие-то опосредованные вещи. Когда все наговорились, я сказал, что у меня есть несколько вопросов политического толка. Путин, видимо, знал, кто я такой, и спросил меня: «А вы что, из лимоновцев?» Я кивнул и добавил, что это не важно. «Нет, это важно»,— ответил Путин.— «Я видел несколько раз «Яблочников», а вот лимоновцев никогда в жизни не видел. Обычно вы где-то издалека кричите и размахиваете флагами». Я вновь говорю, что это не важно. «Нет, это важно»,— вновь повторил Путин.— «Вы мне скажите, что вам не нравится в России». Я говорю: «Вообще-то это мы пришли Вас послушать…» Но Путин стоял на своём, он открыл небольшой блокнотик и стал записывать то, что нас не устраивает. Я стал рассказывать про какие-то совершенно безумные взаимоотношения России с Грузией. Дескать, не надо выяснять наши отношения на уровне базарной бабы. Также я стал говорить про Беларусь. Тогда ещё говорили про союз с этой страной, но я уповал на то, что никакого союза не будет, если мы будем так себя вести. Говорил я и про социальные вопросы, про то, что в России бюджетники и пенсионеры являются самыми ничтожными и угнетёнными категориями. Говорил я и про Чечню, про то, что она остаётся нерешённой проблемой, и огромная чеченская пороховая бочка может взорваться в любую секунду. Говорил я и про отсутствие свободных выборов, про то, что оппозиция до них не допускается… Путин это всё записывал в свой блокнотик, но, что интересно, он отвечал на каждый вопрос по 30 секунд. «Зарплата бюджетников в России ежегодно растёт на 12-15%, что гораздо больше, чем в Европе». То есть благосостояние, оказывается, у нас растёт так, что Швеции и не снилось! «У нас есть чеченская проблема, но мы её решили гораздо лучше, чем американцы в Ираке, потому что там они поставили своего, а у нас Кадырова выбрал сам народ». «Грузия заслуживает только того отношения, которого она заслуживает и мы не будем таскать для них каштаны из огня». Какие каштаны? Из какого огня? Кто таскает? В общем, каштаны Путин зачеркнул, как зачеркнул бюджетников, Чечню, оппозицию и свободные выборы.

На первый взгляд, он ответил убедительно, но глубоко бессмысленно. Ведь 12-15% роста благосостояния русского врача и пенсионера — это кульбит российской статистической системы. Оно если и растёт, то от 200 центов, а ещё не учитывается уровень инфляции, есть ещё и другие уровни, которые съедают все эти проценты. Но звучит всё это очень круто — все проблемы в России решены немедленно и бесповоротно.

Единственной рациональной вещью этой встречи было то, что рядом с Путиным сидела красивая ульяновская писательница Настя Чеховская, и когда Владимир Владимирович забывал какое-то слово, он постоянно к ней обращался, а она, в свою очередь, подсказывала нужные слова — «модернизация», «абхазский вопрос» и т.д. В какой-то момент я понял, что между ними возникает контакт: и он на неё поглядывает, и она на него. Я сижу и уже любуюсь происходящим: вижу, что Настя начинает гладить его за ногу, а он ласково смотрит на её руку. Я думал, как же можно так сильно любить президента! Но потом выяснилось, что на коленку Путину положил голову его лабрадор, которую и гладила Чеховская.

Когда мы уходили, Путин сказал: «Ну, ребята, как говорят в Питере, мне пора валить». Все стали выходить, а потом он, как в фильме «17 мгновений весны», сказал Чеховской: «А Вас я попрошу остаться». Все ушли, а Настя, как она утверждает, стала говорить с Путинным и его собакой о детской литературе.

— Вы говорили о чрезвычайной гибкости политической парадигмы правящего класса в России. На Ваш взгляд, какой должна быть вменяемая альтернатива режиму Путина-Медведева и его постмодернистской идеологии?

— Альтернатива только одна, которой занимается Навальный: вскрыть постмодернистскую суть их риторики, вскрыть тотальную разницу между их риторикой и их практикой. Многие меня спрашивают, какую альтернативу должна предоставить оппозиция. Понимаете, написать красивую программу несложно. Для «Яблока» ли, для «Единой России»… Дело не в программе, а в человеческой пассионарности. Мне лично нравится программа «Единой России». Более того, когда мы создавали «Другую Россию», мы «стырили» у ЕР программу и взяли себе. Правда, в Минюсте её посчитали некорректной и отказали в регистрации. Там настолько тупые чиновники, что они не сверили два текста. Мы пытались на них подать в суд, но в России такие процессы не доводятся до конца. А такие вещи обрушивают политическую систему — мы взяли их программу, а они её же и забраковали, сославшись на нарушение законов…

"Общественное мнение" - 18.04.2011